|
|
   |
Предыдущая часть здесь.
@ВАЛЕНТИН:
Не знаю, где ты, но уверен — прочтёшь.
Когда есть деньги, можно увидеть мир, например, только весенним, перемещаясь в те места, где царит этот юный сезон года. Можно стать обладателем любых дорогостоящих вакцин, побеждающих алчный нрав пандемии. Наверное, и от смерти убегать. Но… только не от своего одиночества. Если верить менеджерам, то недолго купить билет на ракету, за полтора земных года способную долететь до Марса, показать его в профиль и анфас и вернуться домой. Забавно — чем-то напоминает апломб Остапа Бендера: «Заверните мне самолет».
Но, с другой стороны, куда от себя бежать, если всюду космическая бесконечность. От себя… Или от тебя, моя Ева. А ты — везде, и какими бы парсеками ни измерялись расстояния между нами, в том внутреннем мире, где живут мои ощущения, ты всегда рядом. От прохладного прикосновения твоих пальцев усиливается пульсация в висках. Тревожная мысль, как тебе сейчас, подбрасывает пружиной и до утра не дает заснуть.
Впрочем, я бы никогда не уехал, не прельстился бы никакой благополучной Швейцарией, если бы ты оставалась в Одессе. Но тебе захотелось странствовать по свету. Я готов был следовать за тобой в поиске встречи, как Тургенев, колеся по Европе за своей Полиной Виардо. Мне так же плохо везде, где тебя нет.
Но, кроме этого, в биографиях служителей искусства, особенно писателей, мне всегда было интересно, на что они жили и когда находили время, чтобы обдумывать и записывать, а потом править свои рассказы, повести, эссе, доводя до уровня шедевра. Тургенев был богат. Я, собственно, тоже не беден, особенно с момента, когда на рассвете сошел с борта торгового судна «Amyti Union», стоящего в порту на юге Франции, и… стал эмигрантом. А вот время!.. Когда мы были вместе, мне не жалко было часов дожидаться тебя, пока ты наготовишь снеди и насочиняешь своему мужу кучу доводов, чтобы сегодня остаться у подруги.
Наконец, ты выходила из дома. Наблюдать, как выражение твоего лица, еще сохранявшего деловитое выражение образцовой домохозяйки, начинало светиться шаловливой улыбкой, как в глазах появлялись искорки соблазна, было захватывающим счастьем. Мне казалось, я могу прожить годы с тобой в тесном номере гостиницы или на пустынном острове и не испытывать никаких желаний, кроме близости с тобой.
Но наступал час, когда милые радости жизни затмевала муза. Она властно требовала сосредоточить внимание только на себе, не считая нужным разделять его еще с кем-то. В сознании происходило нечто странное: я переставал тебя замечать, был словно помещенным в колодец, где раздражал каждый посторонний звук. Погружению в себя мешали твоя болтовня, кокетство, нелепыми становились планы о твоем возможном разводе и нашей будущей семье. Твоя роль становилась функциональной, нужной только для поддержания вдохновенного душевного подъема, но не для следования по лабиринтам воображения — там можно блуждать только в одиночку. Ведь когда я выстукивал на клавиатуре очередной катрен, я просто забывал о тебе. Даже не трогало, что ты, Ева, сидя на диване с поджатыми коленями и глядя исподлобья на мое бдение у дисплея, глотала тихие злые слезы. А мне… мне было не до твоих переживаний, которые я описывал, стремясь точно передать происходящее. Одновременно фактологическая правда превозмогалась художественным вымыслом, и во мне соперничали два человека: настоящий, которого я, как выяснилось, почти не знал, и желаемый — равнодушный ко мне.
Ради своего творчества, нужного, по сути, только мне, я самовольно отнимал твое время, которое поэтому не становилось нашим. Я был один, ты была — одинокой.
Постепенно, чтобы занять себя чем-то, ты начинала стучать на кухне посудой, переукладывать рубашки и переставлять предметы в комнате, протирать зеркала. Обычно я любую вещь и книгу в своем доме могу безошибочно найти даже в темноте. Каждая из них словно приписана к своему месту. Нарушить этот солдатский порядок не могла даже уборка, которую я делал перед твоим приходом. Но после таких трансформаций я не узнавал собственного жилья и, привыкая к новому интерьеру, в очередной раз знакомился с тобой.
Однажды, вернувшись из погружения в образы к реалиям, я увидел на зеркале надпись помадой: «Зачем я тебе?». На полочке лежал оставленный дубликат ключей. В прихожей, где стояли твои тапочки, было пусто. Дверь — захлопнута.
На следующий день пришлось срочно вылетать на смену экипажа… Потом не выдержал однообразия вахтенного распорядка и сошел в порту города Сет.
Теперь я знаю только твой электронный адрес, но письма мои все так же безответны. Наверно, я напрасно каждый день проверяю ящик: а вдруг!..
В Сете я покинул судно и флотскую карьеру не случайно. Не только потому, что от своих «цикавых» до сенсаций собратьев по перу (или теперь уже — по клавише) я узнал, что ты во Франции. Где именно? Надолго ли? Когда есть возможность коллекционировать новые впечатления, нет привязанности к месту.
Когда-то с мечты побывать в небольшом солнечном городке началось наше знакомство. Ты читала на «Зеленой лампе» стихи, посвященные Клоду Моне, не раз и во многих ракурсах описавшему Сетский маяк:
Что для него известность и крамола?
Он ловит брызги мелкого помола,
Перебирает и на холст кладет.
Так и живет художник Клод Моне.
От круглых франков пухнет портмоне.
Глаз различает ультрафиолет
И те цвета, которых в мире нет.
И вот я в Сете. Законен туристический сезон. Городу уютно в светлой паутинке своих долгих лет. Словно в знак признания своего почтения перед живописью, стены его оживлены разноцветными граффити, скрывающими морщинки трещин. Как ни странно, самой яркой достопримечательностью здесь считают скульптуру толстой тетки в неоднозначной позе, похожей на надувную куклу с витрины секс-шопа. После того, как утих скандал, вызванный ее установкой, жители стали называть ее Мамой.
Но настоящая мама — Одесса. Она так же любуется своим прибоем, так же располагает к тому, чтобы выпить стаканчик кьянти.
— Посоветуйте неплохой бар в городе?
— Зачем неплохой, у нас есть идеальный! — отвечает толстый француз. И театральным жестом смахивает со столика тень.
Сижу. Пью. Смотрю на девушек. Мне не хватает работоспособности и отрешенности гения. Но уже чувствуется зудящее волнение, знакомое поэтам и охотникам. Будто становишься в стойку перед словом. Сейчас у меня есть много свободного времени, я, не считая, могу потратить сколько угодно лишних франков. Но утеряно третье условие творчества: рядом нет той женщины, которая может вдохновить на великие свершения, хотя… тут же помешать их осуществить.
Ева, далекая моя, когда ты прочтешь это письмо, я буду ждать тебя на пустынном осеннем берегу, на котором стоял мольберт великого импрессиониста. Приезжай, здесь легко найти друг друга. Только, к сожалению, на твой вопрос, будет ли у нас все иначе, чем было, вынужден буду признаться, что все повторится.
Владислав КИТИК