|
|
   |
С ним мы познакомились более тридцати лет назад в областном туристическом клубе, постоянным и активным членом которого он является с 1946 года. Игорь Леонидович Чопп по праву считается одним из основателей СТК «Одесса», он почетный член одноименного альпинисткого клуба. Жители молдавского села Копкуй избрали его своим почетным гражданином. Федерация спортивного туризма Украины наградила знаком «Выдающийся путешественник» и медалью «За заслуги в развитии туризма и экскурсий». Его общественная деятельность отмечена Почетным знаком губернатора, а литературная (И. Чопп — автора нескольких книг) — премией имени Константина Паустовского.
Мы с Игорем Леонидовичем крепко сотрудничали как на знаменитой вечеркинской «сотке», так и при организации воскресных походов выходного дня, которых он за свою жизнь провел, наверное, не одну тысячу, а уж сколько километров сам прошел, проехал, проплыл по просторам родной страны, сосчитать невозможно.
Но волею истории один поход в его судьбе стоит особняком. О нем мы с Игорем Леонидовичем, который, несмотря на 92-летний возраст, по-прежнему бодр и неспокоен, решили поведать читателям «Вечерней Одессы».
— К туризму меня, — начинает рассказ И. Л. Чопп, — приохотили замечательные учителя — Юрий Николаевич Островский и Владимир Николаевич Коварц. С ними я в начале 30-х годов прошлого века исходил Фонтаны и окрестности одесских лиманов — Андреевского, Хаджибейского. Потом была Туристическая детская станция. После поступления в индустриальный институт в 1939 году свое любимое увлечение бросать не собирался, однако меня тут же призвали в армию.
— Как, студента — и в армию?
— Да, был такой указ маршала Тимошенко — о том, что юноши, достигшие 18-летнего возраста и имеющие среднее образование, должны идти служить в армию. Наш военный городок располагался у железнодорожной станции Идрица, а когда, как тогда говорили, «Советский Союз протянул братскую руку Западу», нас перевели в Белоруссию, под Гродно. Там меня и застала война.
— Разные люди по-разному описывают предвоенную обстановку. Одни утверждают, что в воздухе буквально пахло грозой, другие об опасности даже не задумывались.
— Так оно и было. Официальная пропаганда твердила о дружбе навеки между сталинским СССР и гитлеровской Германией, а местные жители из деревни Солы, где мы квартировали, у которых родственники жили по ту сторону границы, рассказывали, что немцы готовятся к нападению, и ожидать его можно в любую минуту. Кому верить? Перед офицерами выступал командующий Западным округом, он прямо заявил: «Войны не будет, а тех, кто сеет панику, будем жестоко наказывать». В результате жестоко всех нас наказали враги.
— В этих условиях оказать достойное сопротивление было невозможно?
— Как воевать без патронов и гранат? Думаю, что солдатам просто-напросто не доверяли оружие. Лишь после нападения начали выдавать боеприпасы, а самолеты даже взлететь не успели — были сожжены на своих аэродромах.
В первый же день войны меня ранило и контузило, но я остался в строю. Попал в подразделение по уничтожению десантов. Но мое боевое крещение длилось всего десять дней. Натиск врага был так стремителен, что мы все время «отступали на заранее подготовленные позиции», которых на самом деле не существовало, драпали, короче. Оставили Волоковыск, Слоним, Барановичи, дважды ночью прорывали немецкие заслоны. Из окружения выходили мелкими группами. Нас осталось восемь человек, на всех — четыре винтовки и ни одного патрона. Выйдя из леса на большак, увидели сидящих на обочине красноармейцев. Какой-то восточный человек верхом на лошади сказал, что в деревне генерал собирает солдат в боевые группы. Мы присоединились к потоку безоружных воинов — их были тысячи. А когда обнаружилось, что направляемся прямиком в расположение врага, было уже поздно — нас окружали немецкие автоматчики. Это был плен.
— Из истории мы знаем, что плен тогда считался хуже смерти.
— А что делать? Вскоре нас отвезли в Польшу во фронтовой концлагерь Бяла-Подляска. Он представлял собой огромное поле, разделенное колючей проволокой на огромные клетки. Причем, нацисты и из этого сделали политику — разделяли пленников по национальностям. Я почему-то попал в клетку, где собрали казахов или туркменов. Но в ту же ночь ползком под колючей проволокой пробрался в украинский лагерь, который располагался на краю поля — двумя сторонами граничил со степью.
— Задумали побег?
— Таких, как я, оказалось много. Условия существования были ужасными. Кормили раз в сутки кормовым буряком, заедали вши, гноились раны. Но у меня характер крепкий, даже немного авантюрный, с первого дня был одержим побегом. Искал однодумцев, по ночам ползком встречались с товарищами, делились планами. И вот наступило 10 августа 1941 года, для меня это особая дата. Воспользовавшись тем, что по выходным охранники уходили в деревню развлекаться (оставались лишь дежурные на вышках), мы двумя группами ринулись прочь. Вышку с часовыми выдернули с корнями. Рядом со мной оказался артиллерист Иван из Киева (как оказалось, имел за плечами две судимости). «Одесса, давай держаться вместе», — крикнул он мне. И начался мой самый трудный, смертельно опасный поход.
— Легко ли было находить общий язык со столь необычным попутчиком?
— Иван был старше меня, но так получалось, что последнее слово всегда оставалось за мной. Я сразу решил, что держаться нам следует северного направления, так как в первую очередь беглецов будут искать на юге и на востоке. После суток изнурительного бега мы на опушке леса свалились в тяжелом сне. А когда проснулись, увидели в поле мужчину и женщину. Идти на контакт или нет? Иван был против, но я решился. Польские крестьяне уже знали о побеге из лагеря, принесли немного еды, одежду. Жалко было отдавать сапоги, но нам объяснили, что по сапогам-то нас и опознают, а дальше — расстрел. Мужчина посоветовал идти в село Барсуки, где жил его тесть — солтыс, староста по-нашему.
— Как солтыс? Он же нас немцам выдаст.
— Не волнуйтесь, — успокоил крестьянин. — Он германцев ненавидит, так как был в плену у них в первую мировую войну.
— Доверились?
— А что нам оставалось делать? Подошли к Барсукам, нашли третий дом с краю. Вошли без стука. В темноте раздался голос: «Идите прямо и садитесь на скамейку». Это был солтыс. Выслушав наш рассказ, он отвел нас на сеновал и приказал лежать тихо. Можете представить наше состояние, когда мы услышали во дворе немецкую речь? Но староста не выдал, ночью пришел, вручил по куску хлеба и по длинной палке. К реке Западный Буг мы вышли в темноте. Появился патруль. Когда он прошел мило, наш проводник объяснил, что в нашем распоряжении есть полчаса. Указал на высокое дерево на том берегу и звезду в небе. Следовало двигаться строго по прямой между указанными ориентирами. Вот каким туризмом мне пришлось заниматься в 41-м. Мы разделись догола и вошли в воду, которая оказалась очень холодной. Наконец, выбрались на берег — мы на Родине.
— Удалось добраться до линии фронта?
— Какая линия фронта?! Наши так отступали, что догнать их не было никакой возможности, тысячи километров были захвачены оккупантами. Об этом нам поведала русская учительница, к которой направил солтыс. Она накормила нас, обработала мою рану. Но долго оставаться у нее мы не могли: хотя немцы в деревню не заходили, но появиться могли в любую минуту, нельзя было подвергать Анну Ивановну риску. К счастью, местные жители нам помогали. Они советовали уходить в болота, куда «германы» носа не казали. По наводке крестьян добрались до хутора, где жили старик со старухой. У них мы прожили три дня. В дорогу старуха дала нам по узелку с провизией. — картошка, две луковицы, соль в тряпочке. Всегда буду помнить их гостеприимство.
— С товарищами по несчастью часто пересекались?
— С одной стороны надо было соблюдать осторожность — мало ли? Помните «товарища», который нас направил прямиком в плен? С другой — встреч было не избежать. Однажды встретили несколько человек, сидящих на обочине. Из разговора с ними выяснилось, что в находящемся неподалеку городе Олевске комендант после короткого допроса выдает документы, позволяющие беспрепятственно двигаться по дорогам. Один из сидящих даже показал бумажку, заверенную печатью и подписью. Правда или провокация? Иван, как обычно, сомневался, а я решил рискнуть. В комендатуре назвался Иваном Чубом и получил пропуск в город Коростень. Вслед за мной такой же получил Иван. В Коростень мы, естественно, идти не собирались.
— Неужели бумага, подписанная комендантом Олевска, могла служить охранной грамотой?
— Немецкие солдаты неподалеку от станции Белокоровичи даже не взглянули на наши пропуска, отвезли в Коростень и посадили в тюрьму. Там я по совету сокамерников сочинил новую легенду, будто находился в заключении, а когда тюрьму разбомбили, оказался на улице без документов. Через неделю меня выпустили.
— А что Иван?
— Он за драку с поваром попал в карцер. Ждать его было опасно, его судьба мне неизвестна.
— Как пролегал ваш дальнейший маршрут, Игорь Леонидович?
— Лесами пробирался на юг, к Одессе. В села заходил только ночью. На третьем месяце «путешествия» добрался до станции Гневань, где проходила граница с Транснистрией, территорией юга Украины, оккупированной Румынией. Уговорил машиниста перевезти меня в Одессу под слоем угля. Голод и лишения так измучили, что дома меня никто не узнал. Но, главное, вернулся живым. Поход из Восточной Пруссии в Одессу получился тяжелым, но завершился благополучно.
Он дождался прихода Красной Армии и сразу же записался добровольцем на фронт. Воевал в составе 20-й гвардейской Криворожской Краснознаменной стрелковой дивизии в Болгарии, Югославии, Венгрии, Австрии. Награжден боевыми наградами, в том числе двумя медалями «За отвагу». В 1945 году демобилизовался в звании старшины. Окончил институт, трудился на производстве, преподавал в техникуме. И продолжал заниматься туризмом. Но тот страшный поход ему не забыть никогда. В Гродно под руководством И. Е Макеевой организовали единственный в своем роде Совет ветеранов первых боев на Гродненщине. Вот только самих ветеранов в живых уже почти не осталось. И каждое их свидетельство бесценно.
Алексей Лисин