|
|
   |
Вторник, 26 апреля. Митинг-реквием у мемориала-памятника чернобыльцам. Назначен он был на 11 часов, но потом по каким-то причинам перенесен на полдень. Появилось свободное время, и я решилась на небольшой «эксперимент». Намеренно отошла на пару кварталов в сторону и стала задавать прохожим один-единственный вопрос.
— Не знаю, — пожал плечами молодой отец, прогуливающийся с девчушкой лет семи-восьми.
— Знаем, что где-то вроде недалеко, а где точно... Спросите еще у кого-нибудь, — посоветовали две девушки, на ходу сочувственно взглянув на меня и мой букетик сирени в руках.
— К сожалению, не знаю, но погодите, я вам помогу, — остановился студенческого возраста парень и вытащил мобильный: «Але! Да, это я. Ты не подскажешь, где у нас памятник чернобыльцам?.. Ага, угол Александровского проспекта — Малой Арнаутской...».
— Это совсем рядом, — обратился парень уже ко мне: — Идите прямо, а там свернете налево.
— Не знаю, — равнодушно ответствовал солидный крепкий мужчина лет шестидесяти в добротном спортивном костюме и модном кепи, из-под которого выбивалась седая шевелюра. — Я к этой трагедии не причастен.
— Идите в направлении «Привоза», — хором подсказали ребята-спортсмены, прямо у входа в парк переодевавшиеся, очевидно, после тренировки.
Интересно, что все опрашиваемые живут в Одессе. Большинство — со дня рождения. И может, не раз проходили мимо памятника. Но лишь одна женщина средних лет место расположения памятника указала точно и готова была даже проводить к нему. Больше всего резанули меня слова: «Я к этой трагедии не причастен». Думаю, объяснять не надо, почему.
...А у памятника заранее, к 11.00, уже собрались те, кто непосредственно был «причастен» к героическим делам. С палочками-«подпорками» и без, с улыбками, обращенными к товарищам, с которыми давно не виделись, с сосредоточенными или печальными лицами. Кого-то привезли на коляске, кто-то опирался на плечо жены.
Минута молчания. Рвущая сердце музыка. Цветы к памятнику. Торжественные, к 30-летию жестоко-памятного момента, речи. Привычно. К дате.
А они еще очень хотели бы, чтобы их просто, по-человечески каждого выслушали. И если, бывает, отказываются говорить, — значит не видят проку в разговоре, «ранены» непониманием их душевного и физического состояния. Если удастся разговорить, отвечают скупо, без подробностей.
Владимир Александрович Смородский:
— Я строил все блоки Чернобыльской АЭС. Пятый построить не успели — взорвался четвертый. Я в ту ночь тоже был на пятом. Мы вели подготовительные работы, монтаж. Но о масштабе случившегося, об огромной опасности мы тогда не знали. Запомнилось неимоверно большое облако серо-черного дыма, много пара. Моему сыну было три с половиной года. Он в тот день игрался в песочке, сыпал его на голову. Теперь он взрослый. Неделю назад ему сделали операцию. Щитовидка. Мое здоровье? Я перенес инфаркт. Жена, Надежда Антоновна, тоже пострадала. Мы ведь жили в Припяти.
— Иван Иванович Мацюк:
— призвали как военнообязанного. На сорок дней. На станции был двадцать два раза. Бросали свинцовые плиты на крышу третьего реактора. Чтобы усмирить радиацию. По два свинцовых фартука надевали. Бросил плиту — и назад. Вначале, когда туда приехал, беды не чувствовал: дышится хорошо, голова не болит. Кормили на убой, любой минералки пей, сколько влезет. А через несколько дней — головные боли, в горле першит. Что такое радиация, я знал — до работы на автосборочном служил в ракетных войсках. Но такого... Вернулись с Чернобыля — нас встречали, как героев. А теперь говорят: «Мы вас туда не посылали». Потом пересчитывали пенсии, а мне... пришлось в суд обращаться. Пенсионный фонд остался должен мне тридцать шесть тысяч гривен. «Коштiв нема», — сказали в исполнительной службе. Путевки в санаторий, на базу отдыха надо выбивать. В трудовой книжке у меня одна запись: армия, автосборочный завод — тридцать лет на нем отработал.
Виктор Иванович Войташ:
— Три месяца — август, сентябрь, октябрь — я как дозиметрист находился в зоне особого контроля. Вели замеры уровня радиации. Теперь каждый год приходится ложиться в больницу. Неврология, кардиология, хирургия... В 1992 году случился инсульт. Льготы? Урезали норму расхода газа. Было шестьсот кубов, стало двести, зимой этого мало... В свое время стал почетным донором. Чтобы заслужить это звание, надо было сдать сорок литров крови. Наверное, она тоже послужила спасению не одного человека. Мне шестьдесят шесть лет. Работал в порту докером. Вторая группа инвалидности работать «не разрешает». А что делать? Надо жить. У жены, Татьяны Дмитриевны, пенсия 1049 гривен. Плюс моя чернобыльская да плюс мой приработок. Убираю территорию порта. А прежде работал докером.
Так сложилось, что те ликвидаторы последствий аварии на Чернобыльской АЭС, с которыми я говорила, — инвалиды второй группы. Среди них и Александр Иванович Стариш, о жизни и работе которого коротко не расскажешь. Получив специальность «Дозиметрия и защита» на факультете ядерного приборостроения Одесского технологического института им. Ломоносова, он 30 лет, в длительных командировках, трудился на более чем десяти разных атомных станциях. Задачей была разработка методики обеспечения средств измерения (выбросов газа, жидкости, аэрозолей) на АЭС. Эти методики работают до сих пор. Александр Иванович награжден орденом «За мужнiсть». А еще он дорожит самиздатовским сборником «Боль и быль», написанным в Чернобыле в 1986—1988 гг. Сборник существует лишь в нескольких экземплярах, разошедшихся среди «своих», говорит Александр Иванович, имена большинства авторов не сохранились.
Вот несколько строк из его «Баллады про выносливость»:
Я вынес из зоны любовь к непогоде,
Возможность руками потрогать беду,
Я вынес разлуку длиною в полгода,
Как способ проверить на прочность судьбу.
Я вынес из зоны печальные даты,
Сосновые кладбища в рыжем лесу.
Я звание вынес — «простой ликвидатор»,
До ада иль рая его донесу...
Мария Стерненко. Фото с сайта «Таймер»