|
|
   |
Предыдущая часть здесь.
В июне 1929 года в Одессу прилетела эскадрилья из 35 итальянских гидропланов. Они совершили сложный по тем временам перелёт из Рима в наш город и приземлились на Хаджибейском лимане. Руководил этим перелётом один из самых влиятельных итальянских фашистов, будущий Маршал авиации Италии Итало Бальбо.
Свой визит в Одессу Итало Бальбо подробно описал в книге «Из Рима в Одессу», изданной в Милане в том же 1929 году. В предыдущем номере мы начали печатать отрывки из этой книги.
Каждые сто метров встречаются полуразрушенные остатки дворцов или вилл, с перекошенными старыми оградами садов, воротами, вырванными из петель, камнями и кусками штукатурки, разбросанными вокруг больших кустов крапивы. Это — последствия гражданской войны. Мои попутчики объясняют мне, что Одесса была театром самых страшных битв революции. Она была плацдармом белых войск.
Здесь был и Врангель, и Деникин. Беженцы со всей России — аристократы и представители буржуазии — стекались на юг и сделали Одессу второй столицей империи. Она была последним форпостом контрреволюции.
Одессу бомбили с суши и с моря в ходе переменчивых событий войны, которая продолжалась почти 4 года. Население города, многонациональное по составу, со многими элементами еврейского и немецкого происхождения, не слишком горячо поддерживало белых, однако также было равнодушным и к коммунистической идеологии. Каждый раз, когда военная фортуна поворачивалась лицом к одной из воюющих сторон, имели место акты жестокой мести как с одной, так и с другой стороны. Последние репрессии большевиков, естественно, оказались решающими.
Мы въезжаем на большую улицу, засаженную деревьями, которая идет вокруг кругового здания больницы и монументальной университетской клиники. Слева показывается море. Наш отель расположен в центре города на величественной аллее, обращенной к порту. Когда мы подъезжаем, на дороге уже присутствует большая группа людей: когда машина останавливается, со всех сторон начинают сбегаться и другие мужчины, женщины, пожилые люди и дети. Никаких враждебных криков. Глаза людей выражают приветливость или невозмутимость. Я тщетно пытаюсь найти тощих детей и голодных людей, образ которых нам ярко и назидательно нарисовали французы, которые на протяжении десяти лет внимательно следят за ситуацией в России. Я их не видел и по дороге сюда. Единообразию в одежде вторит однообразие в цвете лиц — лица молодых людей выглядят здоровыми и цветущими. Я не думаю, что советские власти позволяют нам видеть только ту публику, которая им кажется более презентабельной. Сложно восстановить население города, который насчитывает более полумиллиона жителей. Впрочем, у меня нет времени для тщательных наблюдений, так как начинают прибывать автомобили и автобусы, которые ехали позади нас, и холл отеля наполняется итальянцами и русскими».
Отель «Европа» (нынешний отель «Лондонская» — прим. ред. ) когда-то был самым большим и роскошным отелем города. От старого величественного здания остался лишь каркас стен: просторные залы первого этажа и величественная лестница, так же, как и комнаты на верхних этажах, создают впечатление долгого запустения. Старая мебель исчезла, обои выцвели, а вместо драгоценных люстр, неизвестно куда запропастившихся, висят скромные латунные лампы или голые электрические лампочки. Меня поселили в комнату на втором этаже со скромной железной кроватью. В прилегающей гостиной, с дешевой мебелью и без ковра, будет моя приемная. Cтолик в углу будет служить моей канцелярией: граф Флорио должен немедленно передать мой обычный телеграфный отчет Дуче. Сегодняшний отчет, в котором я описываю торжественный и праздничный прием, устроенный русскими, будет ему особенно интересен.
Мне показывают несколько большевистских газет. В них есть и краткие заметки о нашем перелете. Очевидно, советские власти придают большое значение международным последствиям нашего визита, однако они не хотят, чтобы это слишком сильно взбудоражило население. Странное противоречие. Отряд итальянских ВВС не смог бы коснуться берегов Черного моря и оставить в стороне Россию, которая считается, и не без оснований, доминирующей силой на этом море. Таким образом, наш визит тешит их национальную гордость, которая никуда не исчезла, несмотря на все интернационалистские утопии.
С другой стороны, впервые одна из великих западных стран отправляет в Советскую Россию официальных представителей своих вооруженных сил. Это не может не доставлять удовольствия правящим политическим кругам, которые все еще ждут от Европы убедительного знака безоговорочного признания нового режима. Итальянский визит и большой прием, который русские устроили в честь нашего «Шторма» (название итальянской эскадрильи гидросамолётов — прим ред.), вызовет большой ажиотаж у парижских газетчиков. Русским это будет по душе, и итальянцев не слишком расстроит. Однако большевикам необходимо прийти к согласию с Третьим Интернационалом, которым они руководят, и решения которого они должны выполнять. Весь этот радушный прием, оказанный ненавистному итальянскому фашизму, в том самом СССР, который должен быть центральным форпостом антифашистской борьбы всего мира, не может не вызвать скандала в коммунистических кругах внутри страны и за рубежом. Это объясняет странное смущение советской прессы, которая не может широко обсуждать происходящее, в то время как власти официально оказывают нам всевозможные почести.
Вдобавок, я прекрасно отдаю себе отчет в том, какие усилия, в том числе и финансовые, было вынуждено предпринять это бедное правительство, которое правит в обнищавшей стране, для того, чтобы произвести впечатление исключительной широтой своего гостеприимства. Во всей России насчитывается всего 18 000 автомобилей. В Москве имеется около тысячи авто. Для страны, территория которой в несколько раз больше Европы, эти данные являются важными. Я догадываюсь, что организаторам наверняка пришлось испытать большие трудности, чтобы предоставить такое количество машин, которое мы видели по прибытии на Хаджибейский лиман.
Поэтому я не придаю особого значения состоянию, в котором находится наш отель: в том виде, в каком он есть, он представляет все лучшее, что русские могут предложить нам в Одессе и за ее пределами. Чтобы привести его в порядок по случаю нашего приезда, они работали более месяца. Единственной причиной таких издержек могли быть только мы. Безусловно, здесь не так много иностранных гостей, чтобы компенсировать щедрые суммы, потраченные на то, чтобы украсить, отделать, покрасить и отмыть старое здание, которое в обычное время служит в основном в качестве жилища и ресторана для большевистских лидеров.
Даже обед, на который мы приглашены в главный зал отеля, представляет собой нечто, выходящее за рамки обычного. Хлеб темный, но вкусный и хрустящий: конечно же, это не тот хлеб, который едят жители Одессы. Позже у нас будет возможность провести сравнение в одном из многочисленных ресторанчиков, куда люди отправляются, чтобы провести час отдыха на море. Обычный хлеб очень похож на немецкий хлеб времен войны — он цельнозерновой, имеет коричневый цвет с шоколадным оттенком, и довольно твердый.
Зато нам подают отличную водку и сухое белое вино, которое очень похоже на вина Капри. Его тоже производит государство. Оно изготавливается из винограда, собранного на виноградниках юга России, управляемых кооперативами. На этикетке есть красный знак молота и серпа. Еды много, но ее вкус довольно заурядный. Довольно хорошее пиво. Хорошие сигареты с очень длинным картонным мундштуком. Мне объясняют, что их так упаковывают, чтобы их можно было держать в руке зимой, когда из-за сильного холода люди вынуждены носить теплые стеганые перчатки.
Днем мы отправляемся совершать служебные визиты. Нам приготовили две машины. В одну сажусь я, первый секретарь посольства, русский генерал, приставленный ко мне, и секретарь нашего посольства в Москве, который выступает в качестве переводчика. В другую — Теруцци с Де Пинедо, Бернотти и Ровере.
Это очень странные визиты.
Сначала мы едем в военную комендатуру города, которая располагается в каком-то отеле. В прекрасной комнате, в которой мы встречаемся с комендантом, в изобилии присутствуют спиртные напитки, сладости и коробки сигарет. Тон встречи, как заведено, отличается очень простой сердечностью. Оттуда мы перемещаемся к зданию Комиссариата иностранных дел, который, как известно, имеет своих представителей во всех союзных государствах. Влиятельный советский дипломат также говорит по-итальянски. На первый взгляд, он мне показался евреем: потом я узнал, что он польского происхождения. Он очень элегантен, много знает о старом режиме и прекрасно знает Европу. Затем мы посещаем городской Совет, расположенный в большом дворце, фронтон которого украшен большой эмблемой серпа и молота. Совет — это то, что у нас было бы префектурой и муниципалитетом, будь они объединены в одну контору: правительственную и в то же время городскую. Вверх по лестнице мы встречаем много занятых людей.
Должно быть, именно здесь находится центр городской жизни. Председатель Совета принимает нас в великолепном зале. Это красивый и приятный человек: еще десять лет назад он был рабочим, который жил ручным трудом, но в последние годы он интенсивно готовился к государственной службе — как раз вчера он получил степень в области политологии.
Мы возвращаемся в отель, где меня ожидает целительный сон на моей железной кровати. Те же персонажи, которых я посетил раньше, пришли с ответным визитом ко мне. Тема разговоров не меняется: они объясняют мне систему и организацию большевистской диктатуры, а я им рассказываю о фашистской диктатуре.
В пять часов мы отправляемся на чай в итальянское консульство, которое занимает второй этаж величественного дворца, что находится на том же бульваре, что и наш отель. Мериано — высокообразованный человек. Его тонкий вкус нашел отражение и во внутреннем убранстве. В просторных залах, куда проникает зеленый свет моря, находящегося прямо напротив, наш консул собрал многие из тех маленьких изящных вещей, которые сразу же выдают характер того, кто там обитает. Дом является отражением его обитателя и наоборот.
Этот старый русский дворец проникнут духом прекрасной Италии. Он подобен восхитительному оазису для души и тела. Наконец, мы вырываемся из тяжелой атмосферы большевистского однообразия, которое придает всему городу вид казармы. Здесь есть изысканная мебель, красивые картины, ковры, художественные безделушки и много книг, тщательно подобранных человеком высокой культуры. Невольно напрашивается сравнение с жалким состоянием нашего отеля, который пытались привести в порядок к нашему визиту. Вновь встретив признаки комфорта, которые современная цивилизация терпеливо создавала, чтобы облегчить жизнь людей, начинаешь размышлять о странной, навязчивой, мучительной мании русских революционеров сделать ее снова трудной, неприкрашенной, беспросветной и лишенной всяческого комфорта.
Если бы какая-то группа людей предложила создать все условия для того, чтобы жить максимально плохо, то есть без самых элементарных удобств, ей не удалось бы сделать это лучше. Социальный мазохизм, необоснованный и бесполезный. Война с зародышами общественной жизни в самых невинных ее формах не может иметь такого большого значения для успеха революции, как пытаются представить большевики. С революционной точки зрения, какая разница в том, спишь ты на железной кровати или на комфортной кровати из дерева, сидишь ли в кожаном кресле или на соломенном стуле?
... Они почти упразднили автомобили, уничтожили вагоны первого класса, довели до плачевного состояния драгоценную мебель дворцов, продали и уничтожили множество художественных и декоративных произведений искусства, которые имели значение для старого общества и древней аристократичной культуры; но в ослаблении гражданских обычаев, в деградации общества, в выборе самого неудобного образа жизни этот критерий — назову его спартанским — не был решающим. Безусловно, предавая осуждению безликую серость и безвкусие, необходимо учитывать также факт отсутствия индивидуальной свободы выбора и поиска. Красивая и комфортная жизнь является результатом сложного социального сотрудничества, но это сотрудничество является следствием персональных инициатив, которые в России полностью отсутствуют. Красивый и удобный город, как и красивый и комфортабельный дом, требуют наличия индивидуальной свободы, пускай даже и относительной.
Александр Бабич