|
|
   |
Сегодня мало кто помнит, что в 1949 году, в разгар развязанной Сталиным кампании «по борьбе с безродными космополитами», из Черноморского пароходства уволили всех «инородцев» — болгар, греков, поляков, не говоря уже о евреях.
Все это были граждане Советского Союза, выросшие в Одессе, получившие здесь образование, воевавшие с фашистской Германией и награжденные боевыми орденами и медалями. Оставшись без работы, эти моряки стали уезжать в Мурманск, где можно было устроиться на рыболовных судах.
Рыболовный флот Мурманска постоянно пополнялся новыми судами. Их строили для Советского Союза страны, находившиеся после окончания Второй мировой войны под диктатом СССР, — страны так называемого «социалистического лагеря»: Польша, Германская Демократическая Республика, Болгария, Чехословакия и Венгрия.
Капитанов, штурманов, механиков, да и матросов для этого быстро растущего флота, в который, помимо траулеров, добывающих рыбу, входили плавучие рыбоконсервные заводы и рефрижераторы, доставлявшие готовую продукцию в Мурманск, не хватало. Поэтому одесситы, приезжая в Мурманск, несмотря на свое «инородство», были нарасхват.
Плавание на Севере нелегкое. Полгода полярная ночь. И даже летом в белые ночи, когда солнце не садится за горизонт, море накрывают туманы, и стоит зазеваться вахтенному штурману, как судно может натолкнуться на плавучую льдину. А о штормах с ледяными ветрами, сбивающими с ног, что зимой, что летом, и говорить нечего!
Но именно там, в Баренцевом море и в северных широтах Атлантики, и ловятся ценные породы рыб.
Через Мурманск прошли многие одесские моряки, такие, например, как ставшие впоследствии известными на Черном море капитаны В. Ретинский, М. Ландер, В. Рихтер, Б. Кисов и другие, вернувшиеся в Одессу после смерти Сталина. Когда новый глава Советского правительства Н. Хрущев на ХХ съезде КПСС в феврале 1956 года разоблачил сталинские злодеяния, из колымских концлагерей были выпущены тысячи ни в чем не повинных «врагов народа», и все одесситы-«инородцы» снова смогли вернуться в родной город, получив право работать в Черноморском пароходстве.
А пишу все это я потому, что встретил недавно на Дерибасовской старого друга Бориса Гинзбурга, с которым плавал в молодости на пассажирском теплоходе «Львов». Уволенный по причине своей национальности из Черноморского пароходства, он тоже уехал в те годы в Мурманск.
Борис постарел, как и я, но мы узнали друг друга, обнялись, и, зайдя в ближайшее кафе, каких на Дерибасовской сегодня не счесть, взяли по кружке пива и стали вспоминать прошлое.
Когда мы плавали на «Львове», нам было по девятнадцать лет. Я был мотористом, а Борис матросом. «Львов» ходил из Одессы до Феодосии с заходом в Севастополь и Ялту. Ходил только днем. По ночам стоял в море, потому что выставленный на баке матрос-впередсмотрящий мог не заметить плавающую мину, которых в те первые послевоенные годы в море хватало.
Однажды, стоя на баке с биноклем в руках, Борис заметил такую мину и сообщил на мостик. Это было на подходе к Севастополю. Капитан застопорил ход и дал срочную радиограмму на берег. А вскоре из Севастополя примчался минный тральщик и на наших глазах взорвал мину.
В том же 1949 году, 8 марта, там же, под Севастополем, подорвался на плавающей мине теплоход «Анатолий Серов». 49 человек экипажа погибли. В Одессе на 2-м Христианском кладбище в память о них стоит мемориал с фамилиями всех погибших.
«Львов» был испанским судном. В 1937 году, когда в Испании шла гражданская война, теплоход пришел в Одессу с испанскими детьми. Назывался он тогда «Сиудад де Сарагона». А капитаном теплохода был испанец Мантилья.
За то, что капитан увез в Советский Союз несколько сотен оставшихся в результате войны без родителей детей, спасая их от варварских бомбежек испанских годов авиацией генерала Франко, поднявшего в июле 1936 года фашистский мятеж против законного правительства Испании, капитан Мантилья заочно был приговорен Франко к смертной казни.
Узнав об этом по радио еще в море, капитан, прибыв в Одессу, попросил у Советского правительства политического убежища. А теплоход, оставшись в Одессе, вошел в состав Черноморского пароходства и был переименован во «Львов».
Когда гитлеровская Германия напала на Советский Союз, «Львов» стал госпитальным судном. За годы войны он вывез из осажденных фашистами советских городов — Одессы, Севастополя, Феодосии и Новороссийска — тысячи раненых бойцов и командиров Красной Армии. Несмотря на постоянные налеты фашистской авиации, благодаря мастерству капитана «Львов» всю войну оставался на плаву. За свои героические рейсы указом Президиума Верховного Совета СССР теплоход был награжден орденом Боевого Красного Знамени. А капитан — орденом Ленина.
Но настал 1949 год, год «борьбы с безродными космополитами», и капитан Мантилья, как и многие другие иностранцы, проживавшие в Советском Союзе, был арестован. Ему предъявили обвинение в шпионаже в пользу фашистской Испании, где правил победивший в гражданской войне генерал Франко. И капитан умер от обиды и горя в Одесской тюрьме.
А рында списанного на слом «Львова» была передана в Одесский музей морского флота. И когда я приходил в музей, первым делом подходил к этой рынде, на которой время не стерло выгравированное латинскими буквами старое название теплохода — «Сиудад де Сарагона»...
Вот об этом мы вспоминали с Борисом. Вспомнили и то, как однажды в Феодосии, когда на борт поднимались пассажиры, одна девочка, поскользнувшись на трапе, упала в воду, и Борис, будучи вахтенным матросом, тут же прыгнул за ней и вытащил ее из воды. И когда мать девочки в благодарность за спасение ребенка хотела дать Борису денег, он возмутился: «Да вы что!». А вот когда капитан Мантилья, обычно молчаливый, немногословный, крепко пожал Борису за этот поступок руку, Борис весь день ходил как именинник.
Вспомнили и то, как при советской власти на Дерибасовской, по которой ходил тогда первый номер троллейбуса, была всего одна пивная. И чтобы выпить кружку пива, которая стоила 22 копейки, нужно было выстоять длинную очередь. А потом Борис стал рассказывать о своих плаваниях на рыболовных судах Мурманского тралового флота.
По приезде в Мурманск, оформив документы в Управлении тралового флота, он был направлен на новенький рыболовный траулер, построенный в Германской Демократической Республике, где траловым мастером, тралмейстером, был немец Дитрих Хольц, учивший таких новичков, как Борис, обращению с тралом.
Для Бориса, пережившего оккупацию фашистами Одессы (его мать и бабушка погибли в Одесском гетто, а сам он остался жив благодаря соседке-армянке, которая всю оккупацию прятала его в чулане своей квартиры), слово «немец» было синонимом зла.
Но Хольц, к удивлению Бориса, оказался добродушным человеком, который никогда не кричал на молодых матросов, а терпеливо, смешно коверкая русские слова, учил их рыболовному мастерству.
Русскому языку Хольц научился, попав в 1943 году в плен под Сталинградом. Вопреки геббельсовской пропаганде, утверждавшей, что попавших в плен немцев русские тут же расстреливают, Хольц, оказавшись в плену, обмороженный, полуживой, попав в госпитальный барак, встретил со стороны русских военных врачей заботливое участие. Его выходили. Вместе с другими попавшими в плен солдатами он работал на восстановлении Сталинграда. А в 1947 году с первой партией отпущенных из СССР военнопленных вернулся в Германию.
В родном городе Варнемюнде, что на Балтийском море, где до войны Хольц работал на судостроительной верфи, испытывая в море создаваемые корабелами рыболовные суда, он снова занялся любимым делом, Когда Германия была разделена на Западную и Восточную, и Восточная под диктатом СССР стала Германской Демократической Республикой, в которую вошел и его город, верфь начала строить для Советского Союза торговые и рыболовные суда. Тогда Хольцу и предложили контракт: учить в Мурманске молодых советских рыбаков работе с немецкими палубными механизмами и тралом. Так он снова оказался в России.
Когда у Хольца закончился контракт и он уезжал домой, то именно Бориса, как наиболее смекалистого и неутомимого в работе матроса, рекомендовал на должность тралмейстера.
— Не поверишь, но я полюбил Север, — говорил Борис, — его обледеневшие высокие берега, словно уходящие в синее арктическое небо, всполохи северного сияния, белые ночи и даже сиплые гудки пароходов в непроглядном тумане, Полюбил ребят, с которыми в полярном мраке под свист ветра, в снег, в мороз работал на скользкой кренящейся палубе, хватаясь за леера, чтобы не смыло за борт. И полюбил самое захватывающее зрелище — подъем трала!
Треска, палтус, лосось, зубатка, камбала, окунь, скаты — все это перемешано, трепещет и с грохотом вываливается на палубу. Кричат и дерутся над головами людей чайки. Моряки ходят по колено в рыбе, не обращая на нее внимания. Все заняты новым спуском трала. Гремит лебедка, траулер, остановившись для подъема трала, дает малый ход вперед, тросы трала натягиваются, и он снова уходит на глубину.
А когда Кольским заливом идешь назад, в Мурманск, то еще задолго до прихода в порт сбрасываешь робу, бежишь в душ, бреешься, надеваешь чистую рубаху, галстук, от которого отвык за несколько месяцев болтанки в море, и с нетерпением ждешь, когда покажется пропахший рыбой причал, где рядом с пограничниками ждут рыбаков жены и дети!
А потом идешь в «Арктику», в ресторан, где в вестибюле во весь рост стоит чучело белого медведя, здороваешься с ним, как со старым знакомым, пожимая ему лапу, и входишь в прокуренный зал, где полно танцующих и где кажется, что это в твою честь гремит ресторанный оркестр!
И тут из-за какого-нибудь столика тебя обязательно позовут пришедшие, как и ты, с моря одесситы, нальют рюмку, и ты поднимешь с ними тост: «За Одессу-маму!»
Вот такой рассказ я услышал от своего старого друга, который проработал на Севере почти десять лет. Вернувшись в Одессу, он плавал боцманом на судах Черноморского пароходства до ухода на пенсию.
Что же касается Мурманска, то Борис рассказал, что помимо моряков-одесситов в этом северном городе были и те, кто, окончив одесский Водный институт и получив назначения в Мурманск, выросли там до высоких постов. Так, главным диспетчером Мурманского морского пароходства, заместителем начальника торгового порта, главным инженером Мурманского судоремонтного завода были одесситы.
А когда в декабре 1959 г. в состав Мурманского пароходства вошел построенный в Ленинграде первый в мире атомный ледокол «Ленин», главным механиком ледокола был назначен тоже одессит, Александр Калинович Следзюк. В 1963 г. за выполнение правительственных заданий по проводке караванов судов во льдах Северного Ледовитого океана и за безаварийную работу ледокола он был удостоен высокого звания Героя Социалистического Труда. Умер он в 1985 году и похоронен в Одессе, на Таировском кладбище.
На фасаде Одесского мореходного училища имени Александра Маринеско, которое заканчивал Александр Калинович Следзюк (позже он заочно закончил Одесское высшее мореходное училище), установлен барельеф с его профилем.
А когда в 1989 году, плавая на теплоходе «Аркадий Гайдар», я был в Мурманске, то увидел на здании управления Мурманского морского пароходства, среди нескольких мемориальных досок с фамилиями известных полярных капитанов, и мемориальную доску, увековечившую память главного механика первого в мире атомного ледокола «Ленин» — Героя Социалистического Труда Александра Калиновича Следзюка. Так что, как говорится, — «Знай наших!».
Аркадий ХАСИН. Фото с сайтов kolamap.ru и forums.airbase.ru