|
|
   |
5 августа 1941 года началась оборона Одессы... Нахлынули воспоминания о моем детстве — оно пришлось на годы войны. Я себя считаю ребенком оккупированной Одессы. Во время войны много детей было убито, а тех, кто выжил, лишили детства: у нас не было игрушек, мы недоедали, нас постоянно терзало чувство голода, но главное — жажда. Все время хотелось пить, а воды катастрофически не хватало.
В моей памяти детство начинается с Польского спуска, где мы с мамой стоим в большой очереди в порт. Маме принесли билет на теплоход «Ленин». Она быстро собрала мешок с вещами, взяла меня, и мы побежали в порт. Было невыносимо жарко. Людей — тысячи, все хотели попасть на пароход. Но даже когда мама показывала билет, мы и близко не могли подойти к порту. Так со своим мешочком и вернулись домой.
Жили мы на Нежинской, 56. Во время бомбежки все бежали в подвал, где была прачечная, и ждали отбоя воздушной тревоги. Бомбы попали в дом напротив нас, в угловой дом на Спиридоновской, а нас эта участь миновала. Наш дом в войну устоял.
Август сорок первого был очень жарким, казалось, осталось у людей лишь одно желание — попить воды. Но где?! Помню, часто соседи звали: «Валя, хочешь пить?». И давали воду. Мы, дети, и сами ее зарабатывали. Помню, возле Дома Красной Армии (сейчас это кинотеатр «Одесса») прямо на улицу была выведена труба и маленькой струйкой текла вода. Вокруг трубы стояла очередь из ведер, кувшинов, кастрюль — все с матерчатыми завязочками на ручках, чтобы не перепутать. Эта очередь шла по Бунина, заворачивала на Преображенскую, Тираспольскую площадь и по Нежинской возвращалась к той тоненькой струйке воды.
Мы, дети, в этой очереди были главными помощниками. Вода набиралась очень медленно. И как только хозяин забирал свое ведро или другую посудину, мы подставляли и передвигали следующую... Может, кто-то из детей тех лет тоже вспомнит, как мы собирали и носили воду домой. Какая же она была сладкая! И теперь в День освобождения Одессы я всегда ставлю на стол стакан чистой водопроводной воды — как напоминание о том страшном времени и о чудесной силе простой воды.
16 октября 1942 года в город вошли румыны. Помню первую встречу с ними. Наши «хорошие» соседи сразу же привели их к нам и сказали: «Здесь живут коммунисты!». Мой отец был старый большевик. Мама потом рассказывала, что румыны ее пожалели и не забрали, а только прибрали к рукам все, что было дома: одежду, утварь, даже чемоданчик с елочными игрушками сняли со шкафа, что для меня, ребенка, было самой страшной потерей. Мама говорила, я так кричала, что румыны закрыли уши и ушли. Но чемоданчик таки унесли с собой.
Несмотря на то, что в ту пору мне было лет пять -шесть, я, кажется, помню каждый день оккупации. Как ели, например, макуху — отжим, которым кормят скот. А любимым блюдом была мамалыга. Я и сейчас варю ее по праздникам и ем с брынзой, маслом, салом, жареным луком. А тогда мы ели ее без ничего, сухую и твердую, как камень. Я просила у мамы кусочек хлеба, а она говорила: «Съешь мамалыгу — тогда дам хлеба». И только на мой день рождения она сказала: «Валя, сегодня не будешь кушать мамалыгу, сегодня у меня для тебя есть только хлеб, ведь у тебя день рождения». Я его запомнила на всю жизнь. Еще запомнила маленькую-маленькую рыбку, которую мама где-то доставала и жарила... на воде. На сковороде рыбка превращалась в некую массу — ком, и вкуснее ее для меня не было ничего на свете.
Чем старше становишься, тем больше и чаще вспоминается детство. Помню, каким большим казался наш двор. И немецкие машины, заезжавшие в него, — размером с теперешние мусоровозы, только обтянутые брезентом. И немцы, спрыгивающие с них, тоже казались мне великанами. Если это было днем, мы, дети, выбегали во двор и смотрели на них. Некоторые немцы, наверное, вспоминали своих детей и бросали нам на асфальт конфеты и печенье. Мы набрасывались на них, словно воробьи. А немцы громко хохотали и что-то кричали. С тех пор я предпочитаю немецкую речь избегать. Уж очень больно вспоминать...
Пять лет назад я встретила знакомую мне с детства Татьяну Кобзеву. Она меня не узнала. А когда я сказала, кто я, она заплакала и начала вспоминать, как моя мама Федора Анатольевна спасла ей жизнь. Еврейская семья Кобзевых жила в нашем доме на втором этаже, отец Татьяны был профессором. Мама взяла 12-летнюю Таню к нам. Когда приходили немцы или румыны, мама сажала Таню в темный угол, а меня — ей на руки. Так мы и сидели молча. Главное было спрятать Таню от соседки. Та все знала и видела. Но, слава Богу, Таня выжила, стала врачом-окулистом. Жаль, что ее уже нет. В последнюю нашу встречу она сказала, что моя мама при жизни должна была стать праведницей мира... Мамы нет уже 15 лет. Но осталась о ней светлая память, ведь живут Танины внуки, правнуки...
Еще помню, как мама посылала меня за иголкой для примуса в мастерскую, что находилась на углу Спиридоновской и Нежинской, в подвале. Когда я стала работать в городском Дворце детского и юношеского творчества, познакомилась с сестрой Яши Гордиенко и узнала, что в том подвале была партизанская явка. А я ведь носила туда ремонтировать часто выходивший из строя примус. Впоследствии, будучи библиотекарем, я сотни раз проводила мероприятия, посвященные Яше Гордиенко и подпольщикам Одессы.
Официальная статистика говорит о 918 днях оккупации. О тех страшных днях, каждый из которых мог стать последним в нашей жизни. Они казались нам вечностью.
Очень хорошо помню день освобождения Одессы. Всю ночь, с 9 на 10 апреля, нас бомбили, и мама все кричала: «Лезь под стол!». У нас был большой дубовый стол, и ей казалось, что его не сможет пробить даже бомба. Соседская девочка меня наставляла: «Валя, если ты слышишь вой бомбы, значит, она летит мимо, а если не слышишь, значит — прямо на нас». Такая вот «наука» того времени. В ту ночь все бомбы выли — к счастью, пролетели мимо, и мы остались живы.
Утром бомбежка прекратилась, очень хотелось поглядеть в окно, но мама из-под стола не выпускала. Когда рассвело, стали кричать на улицах: «Наши пришли!». Я выглянула в окно и увидела телеги и людей. Уставшие, изможденные, грязные, они стучали в ворота, а дворник не открывала. В последние дни оккупации румыны сбежали из города с тем, что успели наворовать, и город заняли немцы. Они и издали указ, чтобы были закрыты все окна, а ворота и двери оставить открытыми. Чтобы легче было истреблять людей, как это случилось на Маразлиевской. Однако наша дворник тетя Валя сказала: «Пусть мене вбъють, но ворота я закрыю». И закрыла. И когда пришли наши, она не хотела их открывать, думала, что это переодетые немцы. Мы все вышли в подъезд и настояли, чтобы она ворота открыла.
Во двор въезжали телеги с солдатами, засыпавшими буквально на ходу. Всех их разбирали по квартирам. У нас тоже были такие квартиранты. Мама наварила им мамалыги, а они положили на стол буханку хлеба и горсть сахара. Для детей это было неописуемой радостью. Я побежала на Соборную площадь. С утра было холодно и туманно, а к обеду засияло солнце и стало очень тепло. Казалось, вся Одесса собралась. Люди смеялись, обнимались, целовались. Детей тоже было много, и мы бегали между этими счастливыми людьми и получали свою долю счастья. И не только... Какой-то солдат дал мне буханку хлеба, и пришлось бежать домой, чтобы обрадовать маму.
В сентябре я пошла в школу. Сказали, что будут давать молоко, а у нас даже не было лишней кружки. Выручила дворник — одолжила мне кружку. Но ее украли в школе, за что мама меня сильно отругала. Как-то, уже работая в детском учреждении, я рассказала этот случай из детства, и сотрудница подарила мне роскошную чашку. Жаль, что я не могу вернуть ее дворнику тете Вале...
Игрушек у нас никогда не было, делали что-то из тряпок. Когда родилась дочь, накупила ей кукол — 15 штук. Дома все смеялись: «Вот что значит не иметь в детстве игрушек!» А сыну покупала много импортных спортивных машинок. И меня никто не мог переубедить, что лучше бы купить себе халат или туфли. Им было не понять, что значит украденное немцами детство.
Вот я и подошла к тому, из-за чего нахлынули воспоминания. Сейчас много говорят о создании памятника детям войны, который якобы должен стоять на территории Мемориала 411-й батареи. Но во время войны детей там никогда не было. И вообще Одесса до войны была городом, вся жизнь которого бурлила в центре. Не было тогда жилмассивов Котовского, Таирова и Черемушек — эти места считались окраинами. Дети до войны и после нее играли на Дерибасовской, Соборной площади, на Приморском бульваре, в Горсаду. Кроме моря, это были любимые места детского отдыха.
Вот я и думаю: зачем тратить баснословные деньги на памятник детям войны, строить что-то из бетона и камня, если такой памятник из прекрасного мрамора и латуни скромно стоит возле Воронцовского дворца и ждет, когда его «признают»? К 50-летию освобождения Одессы одесский же скульптор Михаил Рева создал мраморный колодец, в который из чаши, поддерживаемой греческими богинями, капала вода. К сожалению, недолго капала... Памятник называется «Время». Он изумителен и по смыслу, и по исполнению. И стоит он на «территории детства», где с 1936 года работает городской Дворец детского и юношеского творчества.
Лучшего памятника и места для него не подобрать! Это нам, детям войны, богини капали воду в ведра, чтобы мы могли выжить. Прекрасное место, великолепный памятник, нужно только облагородить территорию и сделать табличку, к примеру, с надписью: «Греческие богини — одесским детям!».
Надеюсь, меня поддержат многие дети того времени, той оккупированной Одессы, и мы сможем здесь собираться, любоваться морем, колоннадой и радоваться, что выжили в том аду. И рассказывать нынешним детям невыдуманную быль...
Валентина Гончарова. Библиотекарь Воронцовского дворца