|
|
   |
К 101-й годовщине со дня прибытия мятежного броненосца на рейд Одесского порта.
Из одиннадцати дней, в течение которых продолжалось восстание команды эскадренного броненосца «Князь Потемкин Таврический», всего четверо суток этот корабль находился у берегов Одессы, но сумел за столь краткий период оставить яркий след в истории города и навеки сохраниться в памяти поколений.
В советское время, в угоду идеологическим соображениям, связанные с судном события и факты июня 1905 года преподносились обществу в искаженном, а нередко и сфальсифицированном виде.
Так, ничем иным, кроме как стремлением убедить в «руководящей и направляющей роли» партии коммунистов в первой русской революции, объяснялось кочевавшее из одной книги в другую утверждение о существовании в те времена на «Потемкине»... целой социал-демократической организации (!), большевики которой, «решительно разоблачая агитацию меньшевиков, эссеров, анархистов.., сумели вдохновить матросов на великий подвиг». Если бы дело обстояло так, то вожаку инсургентов А. Н. Матюшенко не пришлось бы на следующий день стоянки броненосца у брекватера Одесского порта (15 июня по старому стилю, 28 июня по новому) бороздить гавань на паровом катере в поисках хоть каких-нибудь социал-демократов для дальнейшего руководства восстанием. Что касается Одесской организации большевиков, на помощь которой вроде бы должны были рассчитывать «потемкинцы», то небезынтересно мнение о ней партийного функционера С. И. Гусева, сообщенное В. И. Ленину в письме, направленном в 1905 году: «...картину мы здесь застали поистине отвратительную: постоянные раздоры и сплетни в комитете, кумовство, обывательщина, халатное отношение к работе, неконспиративность.., паразитимз, наполнение организации никуда не годными элементами». И в качестве завершающего штриха хотелось бы привести фрагмент письма, отосланного секретарем Одесского комитета Л. М. Книпович в ЦК РСДРП в июле 1905 года, в котором она дала характеристику
И. П. Лазареву — единственному большевику, оказавшемуся 15 (28 по новому стилю) июня на мятежном броненосце и удостоенному матросами чести быть включенным в состав судовой комиссии: «...случайно попал на выдающуюся роль в последних событиях и роль эту провалил».
Не менее показательным для советской пропаганды был подход к освещению вопроса об использовании на броненосце красного флага. Из-за назойливого желания продемострировать классовую солидарность экипажа с рабочими города постоянно смешивали стандартное сигнальное полотнище, предупреждавшее об исходящей от судна повышенной опасности для окружающих, со знаменем стачечной борьбы. По свидетельству принятого на борт меньшевика
К. И. Фельдмана, которого уж никак не заподозришь в предубежденности к революционной символике, «красный флаг свободы» был изготовлен лишь во время перехода из Румынии в Феодосию, то есть 21 июня (4 июля по новому стилю), когда одесская стадия скитаний осталась далеко позади, и утоплен в море через пару дней, накануне сдачи в Кюстенндже (тогдашнее название румынского порта Констанца, сохранившееся с периода, когда город находился под османским игом). Это было огромное полотнище, растянутое между двумя мачтами, на одной стороне которого белыми буквами вывели надпись: «Свобода, равенство и братство», — а на другой — «Да здравствует народное правление». В Одессе же поднимался красный с косицами флаг Н («Наш»), означавший, в соответствии с действовавшими правилами сигналопроизводства на военных кораблях, «Гружу порох — стреляю в цель — упражняюсь с минами», — и применялся он по прямому назначению, потому что на протяжении всей стоянки главным средством для удовлетворения выдвигаемых к властям требований «потемкинцы» сделали угрозу бомбардирования города.
Бунтовщики не преминули осуществить заявленное намерение: артиллерийский обстрел мегаполиса из палубных орудий броненосца таки состоялся вечером 16 (29 по новому стилю) июня, хотя, как отмечается в отчете, представленном командующим войсками Одесского военного округа генералом от кавалерии С. В. Кахановым военному министру, «чем была вызвана эта стрельба, до сих пор не выяснено; во всяком случае, со стороны властей не было подано к этому ни малейшего повода».
Из репортажей, публиковавшихся в прессе тех лет, следует, что первый 6-дюймовый снаряд пронесся по небу, издавая оглушительный треск, в половине восьмого пополудни и с ужасной силой ударился о карниз принадлежавшего гиршу Фельдману дома, имевшего почтовый номер 71 по Нежинской улице и располагавшегося на пересечении со Спиридоновской улицей. Здание, словно застонало от полученной встряски и, вздрогнув, скрылось в облаках дыма и пыли. Вокруг слышались крики прохожих, оглушенных падением бомбы. Громадный кусок карниза, шириною почти в сажень, вместе с частью крыши рухнул на тротуар, и, когда пыль улеглась, глазам представилась большая брешь, образовавшаяся в фасаде. Камни полетели на черепичную крышу противоположного одноэтажного строения Таранова, а также пронеслись над карнизом второго этажа дома Сливинской, слегка повредив принадлежавшее ей сооружение. Панический страх овладел всеми жильцами подвергшегося бомбардировке особняка. С воплями и рыданиями выбежав во двор, они ломали в отчаянии руки. Такая же атмосфера царила и в смежных домах, где обитатели спешили укрыться в подвальных помещениях. Осколками разбившегося в куски снаряда была ранена в ногу М. Спектор, проходившая на расстоянии одного квартала от места происшествия. Лошади дрожек, проезжавших мимо в момент взрыва, испугавшись, понесли и вышибли извозчиков из козел. Глубокий провал в крыше пострадавшего здания как бы разделил последнее на две части. Торчащие лаги вызывали удивление собравшейся толпы, никак не могшей взять в толк, почему обнажившиеся деревянные части не загорелись. Один из военных объяснил, что бомба, по-видимому, была учебной и потому не содержала воспламеняющихся веществ. Охочая до сувениров публика бросилась к загроможденному камнями тротуару разыскивать осколки бомбы, которых обнаружилось множество. Тем не менее, всем не хватило, и граждане из-за находок начали вступать друг с другом в пререкания, постепенно переросшие... в торг. Осколки, доставшиеся мальчишкам, с успехом продавались желающим по рублю за штуку. Под сломанным деревом обнаружили тяжелый винт от бомбы, за который отыскавшему его счастливцу коллекционеры предлагали 10 рублей, но дворник сорвал сделку, отобрав трофей, передав этот кусок металла полиции.
Звук выстрела корабельной пушки, прозвучавший через 10 минут после падения первого снаряда, мигом очистил улицы от любопытных. К 9 часам вечера Одесса словно вымерла, погрузившись во мрак вследствие прекращения работ на газовом заводе и произошедшего предшествующей ночью уничтожения электростанции во время пожара в порту. Острое на язык население окрестило ночь с 16 на 17 (с 29 на 30 июня по новому стилю), из-за царившей вокруг непроглядной темени, «черной», в отличие от предыдущей, которую, в связи с полыхавшим со стороны Николаевского (ныне — Приморского) бульвара гигантским заревом прозвало «красной».
Второй выпущенный «Потемкиным» снаряд перелетел через крыши домов всего города и ударился в карниз третьего этажа дома А. И. Стрепетова в предместье по Бугаевской улице, где пробил два просвета и после разрушения стены понесся дальше. Жильцы подняли тревогу и выбежали на улицу, припустив что есть мочи в открытое поле. Что касается снаряда, то с погашенной в результате столкновения с домом скоростью он опустился перед зданием сахарного завода Александровского товарищества и, завалив забор сада, прилегавшего к квартире помощника управляющего этим предприятием Гольдфарба, упал на землю и полностью в нее зарылся. Больше, вплоть до самого ухода из Одессы, мятежное судно не смущало покоя граждан.
Из всех неприятностей, доставленных «Потемкиным» столице Причерноморья, важно извлечь надлежащие уроки и воспользоваться столь дорогой ценой приобретенным опытом для предотвращения возможности наступления подобных кризисных ситуаций как в настоящем, так и в будущем.
Эдуард РАТУШНЯК.