|
|
   |
7 января исполняется 110 лет известному одесскому писателю-маринисту, ветерану двух войн ХХ века, моряку, первому председателю Одесского областного совета мира, общественному деятелю Ивану Петровичу Гайдаенко. Он жил и творил в прошлом столетии, годы его жизни: 1914—1994.
Сколько трагических и одновременно знаменательных событий, побед и разочарований, непоколебимой убеждённости вместилось в этой человеческой жизни! В архиве Ивана Петровича Гайдаенко хранятся путевые заметки, дневники морских странствий писателя-моряка на судах Черноморского морского пароходства. Многие записи, наброски для памяти, фиксации событий со временем, обрастая литературными героями, описанием природы, коллизиями человеческих отношений, превращались в повести, рассказы и очерки. Перу писателя принадлежит более пятидесяти книг.
Отмечая 110-летие нашего известного земляка, «Вечерняя Одесса» публикует отрывок из очерка Ивана Гайдаенко «Четыре года спустя».
В начале февраля 1971 года, ступив на палубу теплохода «Донецкий химик», я снова окунулся в родную стихию. Судно совершало регулярные рейсы по линии: порты стран Средиземноморья — Канада. Мы долго сновали из гавани в гавань, собирая различные грузы в Турции, Греции, Италии, Испании, и, наконец, снялись к берегам страны кленового листа.
6 апреля попрощались с Гибралтаром, оторвались от берегов Европы и на десятые сутки подошли к Ньюфаундленду.
Океан не баловал нас погодой, всю дорогу рычали, ворочались штормы, циклоны сменялись антициклонами, грохотали грозы, хлестали ливни, налетали снежные заряды, и без того злую Атлантику в мрачные тона окрашивали кочевые туманы. Разноголосые гудки и ярмарочный перезвон рынд взрывали непроглядную мглу ночей, настораживали штурманов, сообщая, что где-то рядом действует или отстаивается на якорях невидимая рыболовная армада.
Единственный раз над океаном проглянуло солнце, и мы прошли под сводом радуги, под сказочной подковой, сулящей, как утверждает поверье, удачи мореходам. Но старая примета себя не оправдала. Навстречу нам двигалась тяжело сопящая американская эскадра. Угрюмые, зловещие громады из стали утюжили бурные воды. У Азорских островов начались облёты судна. Над самыми мачтами с рёвом проносились крестообразные чудовища, устраивая дикий хоровод в воздухе.
Остров Сейбл — коварная песчаная коса, ставшая океанским кладбищем сотен кораблей, район встречи Гольфстрима и холодного Лабрадорского течения, опасная зона Гренландских айсбергов, суровый заснеженный пролив Кабота — всё это осталось позади. Я снова в стране кленового листа!
Здравствуй Канада! Не лёгок морской путь к твоим далёким берегам, да и сама ты встречаешь нас не очень приветливо. Беснуется затянутый холодным густым молоком залив Святого Лаврентия. Эхолотом мы промеряем глубины банки Грин и, найдя подходящее место, становимся на якорь, выжидаем, пока лабрадорские ветры прогонят туман. Разве дождёшься у моря погоды?! Вертятся, вертятся антенны радаров, прощупывают впереди лежащую дорогу. Малым ходом мы движемся вперёд. Тяжёлая зыбь клонит судно с борта на борт. В каюте грохочет, скрипит, звенит, невидимая рука перебирает книги на полках, перекидывая их с одной стороны на другую.
Огромной замороженной рыбиной распластался остров Антикости. Ледовый припай, леса и болота безмолвствуют в белом саване. По корме остался подслеповатый глаз одинокого маяка. Сужается гористая горловина реки Святого Лаврентия. Белая заснеженная глухомань чёрными зубьями леса расчёсывает низко ползущую, свинцово-серую облачность. Гуще становится плывущая шуга, льдины всё чаще ударяются о борт. За этот переход через океан судно поседело. Всё покрылось изморозью и солью от клотиков мачт и до ватерлинии от пыли ледяных сугробов.
Частный порт Бе-Комо. Прошлый приход в Канаду мы посещали крупные города с мировым именем. Теперь есть возможность посетить рабочий посёлок с всего лишь восемью тысячами человек. Элеватор, бумажная фабрика и нефтеперегонный завод — главные достопримечательности Бе-Комо.
В трёх милях от порта на гранитных лабрадорских просторах, под его холодными ветрами затерялся городок Эскумене с тринадцатью тысячами жителей. Это не Монреаль и не Торонто. Здесь нет ночных оргий рекламных огней. Здесь рано ложатся спать, а ночами совсем по-деревенски кричат филины. Вокруг необжитая ширь, суровость природы и леденящая скука безлюдья.
С Бе-Комо снялись на Квебек. В Эскумене, на станции службы морского пути, взяли лоцмана, и сразу возникла дискуссия. Видимо, мир настолько наэлектризован событиями, что без политики не обходится ни одна даже мимолётная встреча. Пожилой француз, переступив порог мостика, начал с жалоб:
— Почему я, француз, за одинаковую работу в «свободном мире» должен получать меньше англичанина? — обратился он к капитану Виктору Сашину на английском языке. Капитан был занят встречными судами и только пожал плечами, ничего ему не ответив.
— Я что, по-вашему, человек второго сорта? — продолжал лоцман, — или я живу в Северной Ирландии? Я не сепаратист и не желаю, чтобы провинция Квебек вышла из канадской федерации и стала отдельным государством, но я не могу смириться с дискриминацией.
— А что же тогда говорить индейцам о своём положении? — подумал вслух старпом Юрий Михневич.
— Но я же француз, а не индеец! — взорвался лоцман и даже топнул ногой.
— Но все мы люди, — с невозмутимым спокойствием, как бы про себя, проговорил Михневич.
Лоцман засопел, задёргались его кустистые седые брови.
— Да, все мы люди. Но в Канаде французов 7 миллионов, а индейцев — только 240 тысяч.
— А эскимосов сколько?
Француз с подозрением взглянул на старпома, не готовит ли он ему ещё одну мину и буркнул недовольно:
— Эскимосов? Где-то около
17 тысяч, — он замолчал, видимо, впервые задумался над статистикой несправедливости.
— Ну вот, всего 257 тысяч, — подсчитал Юрий Александрович, — четверть миллиона, а только 38 тысяч их детей имеют возможность учиться в начальной школе.
Лоцман уставил на старпома недоумевающие глаза.
— Вы хотите сказать, чтобы я заткнулся, потому что французы в лучшем положении, чем аборигены?
— Упаси Бог! — душевно проговорил Михневич, — просто, помня о своих бедах, нельзя забывать ближнего.
— О, чиф — библейский проповедник, — засмеялся француз и с силой хлопнул Юрия по плечу. — Я, конечно, не расист, действительно, аборигены обижены ещё больше, но это их забота, а я говорю о себе.
— А кто слушать их будет? Ведь их остались тысячи. Они совсем исчезнут с лика Земли, если их не поддержат миллионы честных представителей большинства.
Лоцман, закусив нижнюю губу, насторожился и поднял палец вверх.
— Что же это — «Пролетарии всех стран соединяйтесь»?
— Как хотите, но если каждый думает только о себе, согласитесь, это не от высокой нравственности.
Лоцман немного подумал, почесал затылок.
— В принципе, вы правы, чиф, — согласился француз, — но как это работает на практике? Ведь мы все разобщены самим укладом жизни, ценностями, разделены территорией. Мы даже не задумываемся над этим. Живём, как живём.
Старпом понимающе покачал головой и ничего не сказал.
Капитан отвлёк лоцмана, советуясь, как лучше обогнуть мысок и безопасно разойтись с караваном барж. Потом француз ходил по мостику с чашечкой кофе, раздумывая. И снова вернулся к прерванному разговору.
— Чиф, вы создали сложную формулу. Я вспомнил: у нас в Канаде в 1905 году был принят закон о двуязычной системе, чтобы пользоваться украинским языком наравне с английским в тех провинциях, где проживают большие колонии украинцев, — Манитоба, Саскачеван, Альберта. Но спустя 10 лет в 1915 году закон перечеркнули, хотя украинцев стало значительно больше. Теперь я спрашиваю себя: почему?
Михневич засмеялся, развёл руками.
— Наверное, потому, чтобы украинские канадцы заботились о своём языке в Украине, где они давно не живут…
Покидая мостик и прощаясь, француз долго тряс руку старшему помощнику, дружески хлопая его по плечу.
— Бай, бай, чиф! Вы умеете поворачивать мозги!..
Подготовила Валентина ГАЙДАЕНКО