Палестинский грех

Не так давно внук моего приятеля Соломона Гринштейна поступал в Одесскую морскую академию, и Соломон попросил меня пойти с ним, «поболеть» за парня.

Но согласился я не поэтому. В советские времена путь евреям в высшее мореходное училище (сегодняшняя Морская академия), как и в другие престижные высшие учебные заведения, был закрыт. И мне было интересно, как это юноша с фамилией Гринштейн будет поступать в «вышку».

«БОЛЕТЬ» ЗА АБИТУРИЕНТОВ собралось много людей. Но к дверям аудитории, где проходил первый экзамен, никого не пустили, попросив ждать во дворе. Закурившему от «нервов» Соломону я сказал:

— Чем стоять здесь и нервничать, давай пройдем на судомеханический факультет, куда собирается поступать твой внук. Там ты увидишь много интересного.

Соломон согласился.

Зайдя в корпус, где расположен факультет, мой друг заинтересовался выставленными в коридорах моделями дизелей, турбин и паровых котлов. А я стал рассматривать вывешенные на стенах фотографии судов. Среди них увидел снимок пассажирского парохода «Петр Великий». С этого парохода, на котором в девятнадцать лет плавал кочегаром, я был призван в армию.

«Петр Великий» был немецким трофейным судном и, как другие хорошо знакомые старым одесситам немецкие трофейные пассажирские суда Черноморского пароходства — «Россия», «Победа», «Грузия», «Адмирал Нахимов», — плавал по Крымско-Кавказской линии. Моряки, работавшие на этих судах, были лишены права на загранплавание. А «грехи» у них в сталинские времена были такие: кто-то оставался в оккупированной фашистами Одессе, у кого-то в немецком плену был отец или брат, у кого-то угнана оккупантами в Германию сестра. Моим же «грехом» была национальность...

КОТЛЫ «ПЕТРА ВЕЛИКОГО» работали не на угле, а на мазуте. Поэтому, в отличие от пароходных кочегарок с лязганьем лопат, хрустом на зубах угольной пыли и отблесками пламени на обнаженных по пояс работающих у раскаленных топок кочегаров, котельное отделение «Петра Великого», с уютным посапыванием насосов, запахом горячего мазута и мерным гудением котлов, напоминало больше цех завода, чем кочегарку парохода.

Старшиной котельного отделения был Иван Григорьевич Скрипников — потомственный кочегар. Дед его плавал кочегаром еще на первых неуклюжих пароходах, сменивших парусный флот. Отец, кочегар на судах Русского общества пароходства и торговли (РОПиТ), призванный в военный флот, был кочегаром броненосца «Орел». Участвовал во время русско-японской войны 1904 года в Цусимском сражении, а попав в японский плен, жил в одном бараке с матросом «Орла» Алексеем Новиковым, ставшим впоследствии известным советским писателем Новиковым-Прибоем, автором нашумевшего в свое время романа «Цусима».

Иван Григорьевич плавал кочегаром на пароходе «Ян Фабрициус». До Великой Отечественной войны пароход ходил по Европе, а с началом войны вывозил из осажденной фашистами Одессы женщин, детей и стариков, постоянно подвергаясь налетам вражеской авиации. И только благодаря мужеству и умелому маневрированию под бомбами капитана Михаила Ивановича Григора, оставался на плаву.

Как рассказывал мне когда-то капитан Григор, его восхищала работа кочегаров. Как-то мы сидели на Приморском бульваре и Михаил Иванович, покуривая свою неизменную трубку, говорил:

— Я — на мостике. Мне видно, как пикируют на судно фашистские бомбардировщики, сбрасывая бомбы. Стараясь уклониться от места падения бомб, даю команды рулевому. А внизу, в кочегарке, полуголые, мокрые от пота кочегары, забрасывают в топки котлов уголь, обеспечивая пароходу ход и маневренность. И только по содроганию корпуса от близких разрывов могут догадываться, что происходит наверху. И не было случая, чтобы кто-то из них струсил и при очередном налете бросился наверх, к шлюпкам!

В 1943 году торпедированный под Новороссийском фашистской подводной лодкой «Ян Фабрициус» затонул. Но даже в те трагические минуты благодаря выдержке и хладнокровию капитана никто из находившихся на борту не погиб...

После гибели парохода М. И. Григор был назначен начальником морской инспекции Черноморского пароходства, которое во время войны базировалось в Батуми на стоящем в ремонте пассажирском теплоходе «Крым».

Но на «Крыме», в отведенной Михаилу Ивановичу каюте он не сидел, а постоянно находился в осажденном фашистами Новороссийске, где руководил операциями по буксировке на ремонт в Туапсе или в Поти судов, поврежденных в море фашистскими бомбардировщиками и подводными лодками.

А КОЧЕГАР «ЯНА ФАБРИЦИУСА» Иван Скрипников пошел воевать в морскую пехоту. Участвовал в освобождении от фашистов Керчи, Севастополя и родной Одессы. А закончил войну в Венгрии, в госпитале, где лежал после ранения под Будапештом.

Выписавшись из госпиталя и демобилизовавшись, Иван Григорьевич вернулся на работу в Черноморское пароходство. Заграничную визу получил быстро, и первым его послевоенным пароходом стал «Тайгонос».

Однажды пароход получил задание идти в Новороссийск, грузить цемент на Хайфу. Название этого города Иван Григорьевич часто слышал от своей соседки по коммунальной квартире Берты Абрамовны Розенфельд.

Эта пожилая одинокая женщина души не чаяла в жене Ивана Григорьевича — Нине. Нина работала на швейной фабрике имени Воровского, и Берта Абрамовна, идя на «Привоз», делала покупки и для нее, потом кормила приходившего из школы сына Скрипниковых Валю и помогала ему делать уроки.

У Берты Абрамовны был брат Арон, который в 1922 году, после еврейских погромов, чинимых петлюровцами в годы гражданской войны на Украине, уехал в Палестину. Оттуда присылал письма, а иногда и деньги. Но в 1941 году, с нападением фашистской Германии на СССР, переписка прекратилась, и Берта Абрамовна жаловалась Нине: «Неужели никогда уже не получу весточку от брата?».

С началом войны жена Ивана Григорьевича уговаривала Берту Абрамовну эвакуироваться. Но та не соглашалась: «Куда мне в моем возрасте? Да и газеты пишут, что Одессу не сдадут!».

Вернувшись как-то из города, жена Ивана Григорьевича показала Берте Абрамовне сброшенную фашистскими самолетами листовку. В ней писалось: «Граждане Одессы! Жидо-большевистскому режиму приходит конец. Скоро победоносные немецко-румынские войска войдут в город. Солнце свободы всходит на Западе. Смерть жидам и коммунистам!».

Прочитав листовку, Берта Абрамовна побледнела и трясущимися руками стала собирать свои нехитрые пожитки. С помощью жены Ивана Григорьевича она добралась до Дома Красной Армии, где регистрировали уезжавших в эвакуацию и выдавали посадочные талоны на пароходы.

Дом Красной Армии находился в здании, где сегодня кинотеатр «Одесса». Очередь на регистрацию занимали с вечера. Люди с детьми, узлами и чемоданами ночевали в сквере, расположенном напротив Дома Красной Армии. Когда Берта Абрамовна увидела толпу, осаждавшую здание, простонала: «Нет, я это не выдержу!». И вернулась домой. На ее счастье, в квартире был Иван Григорьевич, вернувшийся из очередного рейса. Пока на «Ян Фабрициус» грузили оборудование эвакуируемых из Одессы заводов, а матросы принимали на борт очередную партию женщин, стариков и детей, Иван Григорьевич получил возможность забежать домой.

Узнав от жены, что Берта Абрамовна не в силах выстоять очередь на регистрацию по эвакуации и прочитав листовку, Иван Григорьевич схватил вещи соседки и попросил ее следовать за ним.

Остановив на улице первого попавшегося извозчика, Иван Григорьевич привез Берту Абрамовну в порт и попросил капитана взять ее на борт.

Так Берта Абрамовна спаслась от Одесского гетто...

А ТЕПЕРЬ О РЕЙСЕ «ТАЙГОНОСА» в Палестину, в Хайфу.

Было это в 1946 году. Палестина была тогда под английским мандатом. И когда «Тайгонос» с грузом цемента, закупленного какой-то английской строительной фирмой, отдал якоря на рейде Хайфы, то приехавший на судно агент предупредил капитана, что в городе неспокойно и сходить морякам на берег небезопасно.

Английские власти отказывались впускать в страну выживших в гитлеровских концлагерях евреев. Поэтому в Хайфе, Тель-Авиве и в других городах, где проживали палестинские евреи, проходили демонстрации протеста, переходившие в стычки с полицией. И пока «Тайгонос» стоял на рейде Хайфы, моряки не раз слышали доносившуюся с берега стрельбу.

Выгружали пароход на баржи грузчики-евреи. Их родители были выходцами из царской России, бежавшие от еврейских погромов в Палестину, и почти все они говорили по-русски.

В обеденный перерыв, вылезая из трюмов и отряхиваясь от цементной пыли, грузчики окружали моряков и расспрашивали об освобожденной от фашистов Одессе. У многих там были родственники, и грузчики надеялись навести о них хоть какие-нибудь справки.

Но что могли знать моряки «Тайгоноса» о тысячах угнанных в гетто, повешенных, расстрелянных или заживо сожженных в пороховых складах одесских евреях?!

В один из таких дней к стоявшему на палубе Ивану Григорьевичу подошел седобородый, библейского вида грузчик и спросил, не знает ли он жившую в Одессе на Канатной улице в доме номер 49 Сарру Блюменталь?

Иван Григорьевич жил на Молдаванке, на Степовой, и, разумеется, такую женщину знать не мог. Но вспомнил о брате Берты Абрамовны, которая, вернувшись из эвакуации, снова поселилась в их коммунальной квартире, спросил грузчика, не знает ли он в Хайфе человека по имени Арон Розенфельд?

Подумав, грузчик пожал плечами:

— Нет

Вот такой был разговор. Он стоил Ивану Григорьевичу визы.

По возвращении в Одессу были списаны с «Тайгоноса» все моряки, разговаривавшие на рейде Хайфы с грузчиками. «Внеслужебный контакт с иностранцами». Так на языке КГБ, куда помполит парохода написал донос, назывался такой разговор. В те времена контакт с иностранцами приравнивался чуть ли не к измене Родине.

Никого не забыл в своем доносе помполит. Даже повара, который угощал грузчиков холодным квасом.

Вот так Иван Григорьевич попал на каботажный пароход «Петр Великий»...

БЫЛ ОН ДОБРЫМ, отзвывчивым человеком, учил меня премудростям кочегарского дела. Хоть котлы «Петра Великого» работали на мазуте, но Иван Григорьевич, много лет плававший на «угольщиках», рассказывал мне о «деловых качествах» различных углей.

— Самый лучший наш антрацит, — говорил Иван Григорьевич. — «Орешек», как ласково называли его кочегары. Им бункеровались в Мариуполе или Поти. А когда за границу ходили, лучшим считался кардифский. Его добывают в Англии, возле города Кардиф. Горел чистым, ярким пламенем. Забросишь в топку пару лопат и сиди, отдыхай. А если в Польше бункеровка, тогда — хана. У поляков уголь мелкий, сырой. Не горит, тлеет. Пар еле держится в котлах. Механик прибегает, кричит: «Пар, пар давайте! Машина еле тянет!». А как его дашь, если уголь плохой...

Иван Григорьевич носил часы, которые никогда не снимал. Часы были обгоревшими, с подплавленным стеклом. Время понять по ним было трудно. И когда нужно было узнать, который час, Иван Григорьевич посылал меня в машинное отделение, где над конторкой вахтенного механика висели большие судовые часы в медной оправе.

Часы, которые носил Иван Григорьевич, принадлежали его погибшему сыну. Валентин плавал мотористом на пассажирском теплоходе «Победа». Этот многопалубный белоснежный лайнер, начиная с 1946 года, привозил в Советский Союз армян-репатриантов. Привозил из Сирии, Ливана, Египта и Франции, куда бежали они из Турции в 1915 году, спасаясь от страшной резни. Привозили их в Батуми, откуда по железной дороге доставляли в Армению.

В 1948 году «Победа» получила задание идти в Нью-Йорк, взять на борт группу советских дипломатов и их семьи. И вдруг, по возвращении из Нью-Йорка, — пропала.

Случилось это в сентябре 1948 года. Следуя из Нью-Йорка на Черное море, «Победа» зашла в Марсель, где взяла очередную партию армян, доставив их в Батуми. А снявшись из Батуми на Одессу, перестала выходить в эфир. На поиски «Победы» вылетели самолеты. Из Севастополя вышли военные корабли. Нашли ее по клубам черного дыма возле Феодосии. «Победа» горела... В пожаре, охватившем огромный лайнер, погибло много пассажиров и членов экипажа. Похоронены они в Одессе, на Втором Христианском кладбище. Там, в память об этой трагедии, сооружен мемориал.

НО ПЕРВОЙ ЖЕРТВОЙ ПОЖАРА был сын Ивана Григорьевича Валентин.

Плавая на «Победе» мотористом, Валя Скрипников был по совместительству киномехаником. По вечерам «крутил» в музыкальном салоне для пассажиров кино. Киноаппарат стоял посреди салона, и пленка, выходящая из киноаппарата, скручивалась у Валиных ног.

В тот роковой вечер, когда «Победа» снялась из Батуми в Одессу, Валентин по просьбе пассажиров начал демонстрацию какого-то фильма. При этом курил. Обычно окурки гасил в пепельнице. А тут пепельницы под рукой не оказалось. Перезаряжая киноаппарат, не подумав, бросил недокуренную сигарету на лежавшую у его ног пленку, которая моментально вспыхнула. На Валентине загорелась одежда. Пытаясь сбить пламя, он начал кататься по ковру, которым была устлана палуба салона.

Кто-то из пассажиров схватил висевший на переборке огнетушитель. Но он не сработал. А пламя уже охватило облицованный сухой корельской березой музыкальный салон.

С криками: «Горим!», пассажиры начали выбегать из музыкального салона. Примчавшиеся на эти крики матросы во главе с помощником капитана по пожарной части начали раскатывать пожарные шланги и позвонили в машинное отделение, чтобы включить пожарный насос. Но насос не создал нужного напора воды. А охватившее музыкальный салон пламя перекинулось уже на другие помещения судна.

Так погиб Валентин...

Капитана судили. Получил он 25 лет. Фамилия его была Пахолок. На такой же срок осудили и его помощника по пожарной части. Пошли под суд и несколько человек из руководства пароходства, отвечающие за безопасность плавания. Но погибших было не вернуть...

Потеряв сына, жена Ивана Григорьевича долго лежала в больнице. Когда я с ней познакомился, она ходила с палочкой, поддерживаемая мужем.

Как я уже сказал, с «Петра Великого» я ушел в армию. А демобилизовавшись и вернувшись в Одессу, пришел к Ивану Григорьевичу в гости. Но дома его не было.

Жена его встретила меня как родного сына. От нее я узнал, что после смерти Сталина сняли с Ивана Григорьевича его «палестинский грех», и он ушел в заграничный рейс.

Встретил я его через несколько лет. когда он был уже на пенсии. Он сидел на знаменитой скамейке капитанов на Приморском бульваре в окружении таких же моряков-пенсионеров. Увидев меня, встал. Мы обнялись. Я стал приглашать его отметить где-нибудь встречу. Но он покачал седой головой: «Нет, нет. Мотор отказывает. Особенно после смерти Нины...».

ВОТ ТАКИЕ ВОСПОМИНАНИЯ нахлынули на меня, когда я увидел фотографию парохода «Петр Великий».

А внук Соломона Гринштейна в Морскую академию поступил. И дай ему Бог долгой морской жизни.

Аркадий Хасин