|
|
   |
Больше всего в жизни Л.М. Фишман мечтал о дальних путешествиях, полетах, уповал на немыслимое счастье — просто ходить на своих ногах. Увы, медицина оказалась бессильной. Всю жизнь мог передвигаться только на костылях, в инвалидной коляске. Природа обделила его здоровьем, но сполна воздала талантом — огромной любовью к жизни, людям, поэтическим даром.
— Лазарь Михайлович Фишман — мой дальний родственник, — рассказывает Леонид Константинович Малиновский. — По сути, узнал об этом человеке, когда жена и дочь Лазаря Михайловича, которые сейчас проживают в Израиле, передали мне его архив. Читал его стихи, рассказы, дневники и не мог сдержать слез. Какие страшные испытания уготовила ему судьба, а он на все ее вызовы отвечал жизнелюбием, стойкостью и оптимизмом. Я не большой литературный критик, но стихи Фишмана меня покорили — добрые, светлые, философские. Рассказы, большей частью автобиографические, написаны с большой долей юмора.
Чем больше изучал записи Лазаря Михайловича, тем больше убеждался — этот человек достоин того, чтобы о нем узнало как можно больше людей. На скромные пенсионные сбережения издал небольшой сборник его поэзий «Все, что любил...». К сожалению, маленьким тиражом. Мне много лет, вряд ли успею подготовить и издать все самое интересное, что есть в его архиве. Поэтому пришел в вашу газету: расскажите об этом удивительном человеке, нашем земляке, который может быть примером для подражания многим, а тем более тем, кто страдает тяжелым недугом. Страшная болезнь — это ведь еще не приговор жизни.
Лазарь Фишман родился в Чернигове в 1924 году. В три года после перенесенного гриппа у мальчика начались осложнения, которые за несколько лет превратили его в калеку. Переезд семьи в Одессу, надежда на то, что смена климата облегчит страдания ребенка, ничего не дали. «Со стороны я, наверное, выглядел нелепо, покорченный до того, что вмещался в крохотной детской колясочке... как в утробе матери. Кто привык, не замечал или просто вида не подавал. Но кому я попадал в поле зрения впервые... до самого моста оглядывались. А то и просто останавливались, рассматривали в упор. О детях не говорю — они не только по сто раз озирались...», — опишет позже в своих воспоминаниях Лазарь Фишман. «И я старался держаться попрямее, понезависимее. Даже усмехался посаркастичнее, чтобы хоть таким образом дать почувствовать неуместность столь прямолинейного любопытства, отвести его... Словом, задала мне улица работенки!»
«К чести моих родителей, должен отметить, они надеялись и не сдавались. После того как официальная медицина расписалась в бессилии, стали приглашать домой светил. От них веяло легким ароматом благородных духов, табаков и скепсисом.
— Смотрите, как он рисует, — не унималась мать. — Он прочитал «Голубую цаплю», «Сонины проказы» и семь томов воспоминаний Веры Фигнер! Ему учиться надо!
С нею соглашались, еще раз оглядывали меня с ног до головы, и мы с мамой ожидали — вот-вот разомкнутся стиснутые твердые губы под щеточкой сивых усов, и высокий, стройный, уверенный в себе профессор решится: «Так и быть, я берусь за него»...
Но критически стиснутые губы не размыкались: пусть бы одна нога, даже обе... Или, на худой конец, руки или позвоночник... А то все, буквально все суставы поражены, да и мышцы... Нет, бесперспективный случай...
И очередной выдающийся эскулап разводил руками и раскланивался, не отказываясь от посильного гонорара...».
Лучик слабой надежды появился после посещения одесского профессора Соломона Кофмана, он взялся прооперировать мальчика. Восемнадцать сложных, мучительных операций перенес ребенок. Единственный результат всех страданий — распрямились ноги. Но, как и прежде, были они неподвижны, как две безжизненные плети. Неслыханным счастьем было то, что смог стать на костыли.
В конце концов медикам удалось уговорить родителей сдать сына в «Дом увечного ребенка», где ему будет обеспечен медицинский уход и учеба в школе. В ДУРке, как называли обитатели свое учреждение, Фишман провел многие годы. Был любимцем не только медперсонала, учителей, но и ребятни. Любили его за веселый нрав, доброту, уважали за начитанность, огромные успехи в учебе, восхищались мужеством и стойкостью, с которой он переносил все страдания. В 1941-м, когда фашисты были на подступах к Одессе, решено было эвакуировать в Казахстан только тех детей-инвалидов «Дома увечного ребенка», которые перенесут долгую дорогу. Самых тяжких, в том числе и Лазаря, оставляли в Одессе. Настоящий ультиматут руководству ДУРки поставили мальчишки: «Без Лазаря никуда не поедем!». И, собственно, этим спасли его от смерти. Всех оставшихся больных детей фашисты заморозили в холодильных камерах.
К сожалению, не все эвакуированные дети доехали до места назначения. Некоторые умерли в холодных товарных поездах. Лазарь выжил и уже после окончания войны вернулся домой, где узнал, что брат-близнец Илья погиб в боях под Одессой, отец попал в плен, долгих десять лет провел в лагерях, а после освобождения прожил недолго.
Поселившемуся в маленькой комнатке с матерью и сестрой, на помощь которых мало рассчитывал, молодому человеку предстояло начинать самостоятельную жизнь. «Найду себя. Во что бы то ни стало. Беспомощный, да? Тем более, должен превозмочь себя! Иначе ни к чему было стольким людям биться надо мной...». Лазарь поступает в культпросветучилище, учится на библиотекаря. На занятия является в единственном парусиновом костюме и парусиновых туфлях — одежда на зиму и на лето. Стипендии хватает разве что на семечки. Учится, словно одержимый, все схватывая на лету. Училище оканчивает с отличием и тут же поступает на исторический факультет Одесского университета. На костылях, пешком, преодолевает путь от дома до университета (с его ногами даже в трамвай не взобраться). А в аудиторию однокурсники заносили его на руках. Конспектировал лежа, потому что сидеть тоже было неимоверной мукой.
Университет он также закончил с отличием. В науку была открыта прямая дорога — предлагали поступать в аспирантуру, но он попросился учительствовать в сельскую школу.
35 лет проработал Лазарь Михайлович в Новоборисовской школе Великомихайловского района. Не только у коллег, учеников, у всех сельчан пользовался непререкаемым авторитетом.
Здесь, в Новоборисовке, нашел свою любовь, жена родила дочь Оксану. В их доме всегда было много людей. Что-то обсуждали, решали, просто общались, играли в шахматы. Папа притягивал всех словно магнит, вспоминает Оксана, а мама была ему первой помощницей, его ногами и руками.
«В этой маленькой сельской школе прошла вся моя сознательная жизнь. Прибыл сюда по назначению после окончания Одесского госуниверситета — и вот уже достиг пенсионного возраста, тяжко хвораю, хоть трудиться продолжаю, так как не вижу смысла бытия вне связи со школой, детьми, коллегами... А пишу вам о наболевшем не потому, что школа «своя», «родненькая», которой отданы все силы, а потому, что безучастие к ее мытарствам, на мой взгляд, давно превзошло допустимый предел, если можно так выразиться, о равнодушии к школе, где растим свою смену», — писал Л. М. Фишман в инстанции, добиваясь ремонта сельской школы.
В 1970 году учителя постигло еще одно несчастье, он оглох. Но не перестал преподавать. Освоил методику донецкого педагога Шаталова. Его многократно проверяли: считалось недопустимым, чтобы глухой учитель читал предмет. Но члены различных комиссий выходили после его уроков обескураженными: преподавание ведется на должном уровне, ученики прекрасно усваивают материал.
Л. М. Фишман работал до последнего дня, он умер за рабочим столом в январе 1986 года на 62-м году жизни. Возможно, когда делал записи в дневнике или сочинял очередное стихотворение.
Татьяна Жакова