|
|
   |
Зимой 1945 года, 27 января, советские войска освободили узников одного из самых страшных гитлеровских лагерей смерти — Освенцима. По решению Организации Объединенных Наций этот день отмечается как всемирный День Холокоста. Я хорошо знал человека, освобождавшего Освенцим. О нем и хочу рассказать.
Мало кому известно, что на пассажирских судах Черноморского пароходства, работавших на Крымско-Кавказской линии, в составе экипажей были сотрудники милиции. Они следили за тем, чтобы законы Советского государства соблюдались не только на берегу, но и на море.
На теплоходе «Украина», на котором я работал несколько лет, плавал милиционером Константин Вахтангович Рухадзе.
Этот тучный пожилой грузин уже с раннего утра, надев на седую голову старую милицейскую фуражку и поправив на толстом животе армейский ремень с пистолетной кобурой, начинал обход судна. И не было дня, чтобы он не выявлял нарушителей общественного порядка. То это был пьяный, уснувший под брашпилем, положив под голову спасательный круг. То любовная парочка, забравшаяся ночью в спасательную шлюпку и проспавшая рассвет. А то и спрятанный в ящик с противопожарным песком украденный чемодан.
Приходилось ему и усмирять дебоширов, и ловить безбилетных пассажиров, умудрявшихся на стоянках в портах пробираться на теплоход по швартовым концам, Да мало ли что могло случиться и случалось на пассажирском судне, переполненном людом, едущим на курорты Крыма и Кавказа!
Жил Константин Вахтангович в тесной кормовой каютке, в которой всегда сидел по-домашнему — в серых, пузырящихся на коленях шароварах и в черной сатиновой косоворотке, подпоясанной кавказским пояском с серебряным набором. На столе постоянно кипел электрический самовар, когда бы вы к нему ни зашли, он пил «настоящий грузинский чай», громко отпивая его из блюдечка. Но стоило позвонить вахтенному штурману и сообщить о каком-либо происшествии, как хозяин каюты тут же выключал самовар, быстро надевал форму и торопливо покидал свое жилище.
Однажды я присутствовал при составлении им протокола о задержании. Задержанным был паренек лет шестнадцати. Объяснял, что пробрался в Туапсе на теплоход по швартовым концам в надежде добраться до Новороссийска, где в то время было создано нефтеналивное пароходство, и поступить юнгой на какой-нибудь танкер.
Но милиционера теплохода «Украина» объяснение задержанного не удовлетворило.
— Что ты поешь, кацо? Кто тебя на танкер возьмет? Ты что, мореходную школу кончал? Аттестат моряка имеешь? Смотри мне в глаза и говори правду!
— Я правду говорю, — дрожа от страха, отвечал паренек.
— Правду я тебе скажу, — вытирая носовым платком потное лицо, устало сказал Константин Вахтангович, — воровать ты сюда пришел, вот — правда!
— Нет! — в отчаянии закричал задержанный. — Я моряком стать хочу!
Мне стало жаль паренька, и я стал уговаривать Константина Вахтанговича не составлять протокол.
— Ладно, — вздохнул наш милиционер, — скажи спасибо, что на «Украину» попал. Видишь, заступились за тебя. Идем на камбуз. Скажу повару, пусть накормит тебя. А в Новороссийске в мореходную школу с тобой пойду, если правду говоришь, что хочешь стать моряком.
И когда «Украина» пришла в Новороссийск, Константин Вахтангович пошел с пареньком в мореходную школу просить о зачислении того на учебу...
В другой раз я был свидетелем его разговора с карточным шулером. Случилось это на подходе к Ялте. Милиционер подозвал курившего у борта рослого парня в клетчатой кепке и, угрожающе подняв перед его носом палец, сказал:
— Слушай, кацо! В Ялте сойдешь. И чтобы я тебя здесь больше не видел!
— Чего-о? — протянул тот, бросая за борт окурок. — У меня билет до Батуми. Могу показать!
— Билет мне не надо. Мне надо, чтобы тебя на теплоходе не было!
Парень ухмыльнулся и покрутил пальцем у виска:
— Ты что, тю-тю?
В ответ Константин Вахтангович с такой силой схватил наглеца за плечи, что у того слетела с головы кепка.
— Не будь упрямый, как осел, — задыхаясь от злости, прохрипел милиционер. — Думаешь, я не знаю, как ты пассажиров в карты обыгрываешь? Не сойдешь, свидетелей соберу, протокол писать буду. Понял?!
И в Ялте парень исчез...
В рейсе Константин Вахтангович сходил на берег только в Батуми, где у него жил какой-то родственник. В гости к нему он шел в той же черной сатиновой косоворотке, подпоясанной кавказским ремешком. Но к приходу в Одессу, где ему нужно было являться к начальству с докладом о происшествиях в рейсе, готовился как на парад. Гладил милицейскую форму, надраивал до зеркального блеска сапоги и чистил зубным порошком ордена и медали.
По одним только медалям можно было проследить ратный путь Константина Вахтанговича во время войны. Помимо медали «За отвагу», у него были медали «За оборону Севастополя», «За оборону Кавказа», «За освобождение Варшавы» и «За взятие Берлина». Из орденов — два «Красной Звезды», два ордена»Славы» и «Отечественной войны».
И когда «Украина» швартовалась в Одессе и на палубе во всем блеске боевых наград появлялся Константин Вахтангович, толпящиеся у трапа пассажиры уважительно уступали ему дорогу.
Но рассказывать о войне наш милиционер не любил. Даже в День Победы, 9 мая, когда на судне устраивались торжественные собрания и перед молодыми членами экипажа выступали с воспоминаниями участники войны, Константин Вахтангович на все просьбы выступить отмахивался: «Не могу, кацо. Не могу. Тяжело вспоминать...».
Но однажды зимой, когда у него в каюте перестало работать паровое отопление, и я, узнав об этом, быстро выяснил причину, и в каюте Константина Вахтанговича снова стало тепло, он пригласил меня на чашку «настоящего грузинского чая».
Когда я допивал свою чашку, Константин Вахтангович вдруг сказал:
— Слушай, с ума можно сойти! Опять та девочка снилась. Давно забыл о ней, а тут — опять...
— Вы о чем?
— О чем, о чем...
И вот тогда я узнал, что в конце января 1945 года, уже на территории оккупированной немцами Польши, батальон, в котором воевал Рухадзе, первым ворвался в Освенцим. И он, советский солдат, вынес на руках из барака, где содержались умиравшие от истощения дети, девочку, отнес ее в полковую санчасть.
— Они лежали там, как скелеты. Понимаешь, кацо, как маленькие скелеты. Всю войну прошел. Сколько убитых видел! А эти скелеты, эту девочку не могу забыть!
Он замолчал. И как я ни пытался его разговорить, узнать подробности освобождения Освенцима, как выглядел лагерь, сколько оставалось там узников на момент освобождения, он на все мои вопросы только качал седой головой:
— Не мучай, кацо. Тяжело вспоминать...
С тех пор минуло много лет. Давно нет красавца-лайнера «Украина», проданного на металлолом, как нет и самого Черноморского пароходства. Нет, наверное, и Константина Вахтанговича Рухадзе. Он был намного старше меня. Да и я — давно на пенсии...
Но вот 27 января 2009 года, в годовщину освобождения Советской Армией Освенцима, мне довелось быть на траурной церемонии, посвященной этому дню, в немецком городе Хайдельберге. Этот город славится основанным здесь в 1386 году первым в Германии университетом. В этом университете в 1910 году учился великий поэт Осип Мандельштам. Об этом свидетельствует мемориальная доска, установленная на соседнем с университетом здании, в котором, будучи студентом, жил Мандельштам.
Церемония проходила на месте сожженной в 1938 году нацистами синагоги. На нее собралось много немцев. Особенно пожилых. В их руках горели свечи. И в зимних сумерках мерцание свечей казалось мерцанием оживших душ, умерщвленных нацистами людей...
Перед собравшимися выступил бургомистр Хайдельберга. За ним — католический священник. Потом — местный раввин. А за раввином взяла микрофон профессор Хайдельбергского университета Эмилия Берг, немецкая еврейка, пережившая Освенцим.
Хриплым от волнения голосом она говорила, как в гитлеровской Германии, чтобы устранить из общества, культуры, истории и самой немецкой жизни евреев, были привлечены все средства: пропаганда, воспитание, наука. В ход шло все: фальсификация, включая религиозные тексты, переименования названных именами еврейских мыслителей улиц, снос памятников, запреты на исполнение музыки еврейских композиторов и сжигание книг, которое по пророческому замечанию Гейне завершилось сжиганием людей.
Об Освенциме она сказала, что родителей ее умертвили в газовой камере. А ее поместили в барак, где врачи-эссэсовцы ставили над детьми опыты. Она умирала в этом бараке вместе с десятками других детей, когда их спасли советские солдаты. Она помнит, как из этого страшного барака ее вынес на руках советский солдат и отнес в лазарет.
И тут я подумал: «Не эту ли Эмилию Берг 27 января 1945 года вынес на руках из освенцимского барака Константин Вахтангович Рухадзе?».
Рядом со мной, слушая Эмилию Берг, всхлипывали две пожилые немки. Мне хотелось им сказать, что я знал того солдата. Работал с ним. Но поверили бы они мне? Да и в этом ли было дело?
Девочка, которую спас советский солдат, осталась жива. Выросла, стала ученым. Главным было это!
И я промолчал...
Аркадий Хасин