|
|
   |
Художественный руководитель и главный дирижер Одесского национального филармонического оркестра, заслуженный артист Украины Хобарт Эрл вот уже свыше двадцати лет работает в Одессе. В первые одесские годы маэстро столкнулся с трудностями постижения внутренних законов русской классики, к которой шел с первых своих шагов в профессии. Рассказывает:
— Композиторская школа Принстонского университета, где я учился, в основном продолжала чистую немецкую линию от Баха, Бетховена, Шёнберга и Вебера к американским композиторам. В обучении акцент делался именно на немецкую музыку. Однако два моих педагога были не просто знакомы с Игорем Фёдоровичем Стравинским, но тесно знакомы. Например, Клаудио Спис лично присутствовал на мировой премьере оперы Стравинского «Похождения повесы» в 1951 году в Венеции, в театре Ла Фениче, а также на мировой премьере Requiem Canticles («Заупокойные песнопения») в 1966-м. Спис родился и вырос в Сантьяго, в Чили, окончил Гарвард, его происхождение — немецко-еврейское. Родители эмигрировали в Америку после первой мировой войны... Уникальный человек, очень интересный композитор, аналитик, историк, знал итальянский, французский, испанский и немецкий языки в совершенстве. Так вот, Клаудио всегда говорил, что Стравинский — очень русский композитор. Стравинский плохо знал английский, гораздо лучше — французский и немецкий, по-французски, в основном, они и общались. Благодаря своему педагогу я открыл для себя потрясающего позднего Стравинского, о котором в Союзе знали гораздо меньше. И Клаудио же обращал моё внимание на то, какие потрясающе прозрачные у Чайковского инструментовки. Потом, в Вене, где меня учили пытаться понимать трактовку и форму, конечно, был подход к немецкой музыке. И мои трактовки произведений русских композиторов в первые годы работы в Одессе, конечно, были основаны на этом подходе...
А первым слушательским соприкосновением с русской музыкой был Рахманинов. У моих родителей была пластинка его Второго фортепианного концерта с записью Артура Рубинштейна с Чикагским симфоническим оркестром, сделанной в 50-е годы. Я часто ее слушал. Русскую музыку слушать я обожал, может быть, вырос на ней в большей степени, чем на немецкой. Но, конечно, слушать самому и исполнять — разные вещи. Я столкнулся с определенными трудностями. Вот, например, Густав Малер для дирижера чем удобнее — там в нотах выписано все на 95 процентов, даны мельчайшие указания, все rubato, места, где можно варьировать темп, выписаны. У русских композиторов этого нет. Вот еще и поэтому русская музыка загадочна, как русская душа. Дирижируя Пятой симфонией Чайковского на гастролях в 1994 году (позже, в 2004 году, мы сделали запись в Музикферайн), я понимал, что делаю много вещей, которые не написаны в нотах. И в той же Пятой симфонии, во второй части, все rubato четко и строго выписаны, указаны места, где можно играть с некоторой свободой — con alcuna licenza, Чайковский отлично владел итальянским языком и дал в этой части исполнителям право быть свободными, но в остальных частях почти ничего нет. Почему? Может быть, он хотел, чтобы дальше исполнение шло как в симфониях Бетховена, в одном духе? Очень трудно обобщать. И немецкая строгость подхода к партитуре тут не всегда работает. Говорят, умом Россию не понять, и с русской музыкой то же самое.
Что было дальше... Не то чтобы ключ я нашел, но понял, что во многом надо идти за своей интуицией, включать свой внутренний радар. Это не значит, что нужно играть, как птица поет, но, безусловно, для понимания музыкального стиля много дает понимание языка, на котором говорил и думал композитор. Так, не зная немецкого языка, трудно понять, почему музыкальные фразы немецких композиторов стремятся вперед, выстреливают в самом конце, а ведь там глагол в конце предложения, к нему интонация стремится! Мне многое дало изучение русского языка. Не столько чтение литературы, сколько общение по-русски, кстати, мне очень нравится, что у вас много самодеятельных поэтов, такого количества нигде в мире нет. А в Вене ту же Пятую симфонию Шостаковича исполняют чуть ли не как танцевальную музыку, и получается не то. Слишком воздушно звучит она в Вене, там ведь и танец воспринимается, как парение, а русский танец гораздо ближе к земле, это постоянные притопы... Например, в записи, в которой сам Хачатурян дирижирует музыку из балетов «Гаянэ» и «Спартак» с Венским филармоническим оркестром.
Мой подход сочетал в себе немецкую строгость с духом свободы, я менял много деталей, написанных в партитуре. Мы не знаем до конца, как играли во времена Чайковского, это факт. К счастью, существуют записи сороковых годов исполнения Пятой симфонии Прокофьева Бостонским оркестром под руководством великого Сергея Кусевицкого. А костяк оркестра был точно европейским, дирижер же — русским, причем из тех времен... Сегодня Прокофьева так никто не исполняет, там элемент аристократизма присутствовал, и это было очень возвышенно, здорово, хотя музыка написана композитором уже в глубоко советское время. Прокофьев вернулся из эмиграции на родину, Рахманинов — нет, но оба они, совершенно точно, по ней скучали. Стравинский в шестидесятых приезжал в СССР с концертами, но сильно отрицал всё советское, а он был всего на 9 лет старше Прокофьева. Естественно, были встречи с Шостаковичем, а он уже на 24 года младше. Уже была другая страна. Стравинский имел успех на Западе уже в десятые годы, ему было проще там реализоваться, он уже тогда принадлежал миру. Возвращаясь к Рахманинову, хочу поговорить о его «Симфонических танцах», его последнем произведении, целиком написанном в эмиграции. Меня смущала партия саксофона, которой поручена тема, похожая на русскую народную песню, тут просился женский голос, меццо-сопрано. И замечательный дирижер, Фуат Шакирович Мансуров, мне поведал, что оригинальная концепция Рахманинова как раз предполагала вокализ, меццо, которое в пении передает страдания русского человека, оторванного от родины. И я, зная этого, ставил меццо, и она пела...
Русской музыке, в отличие от той же немецкой, свойственна некоторая оттяжка, ощущение широты своей родины, от Питера до Владивостока. И виртуозность в русской музыке не ради виртуозности, ради артистического жеста!
Сегодня симфонии Чайковского дирижирую все наизусть, Вторую симфонию Рахманинова — тоже наизусть, Пятую Шостаковича — наизусть, но Седьмую, Восьмую, Десятую, Одиннадцатую — всегда с партитурой, это большие произведения, тут должен быть момент на выдох для дирижера. «Весна священная» Стравинского — тоже наизусть. Наизусть — это здорово, это идеал, но не самоцель, ни в коем случае.
Везде в мире интерес к русской симфонической музыке огромен. Я открывал сезон в Палермо симфонией Чайковского «Манфред» — зал был полон. Италия обожает Россию, видимо, сказывается объединяющая страстность натур. В нынешнем сезоне наш оркестр, кроме программы «Чайковский-гала», подготовил немало произведений русских композиторов. назову «Богатырскую симфонию» Бородина, но всех секретов раскрывать пока не буду. Надеюсь, наше исполнение убедит и порадует самого взыскательного слушателя.
Записала София Левкович. Фото Олега Владимирского