|
|
   |
Узнав о том, что в Одесском театре юного зрителя имени Ю. Олеши поставлена «Лесная песня», что можно было подумать? «Ну, наконец-то!».
ПОЭТИЧЕСКИЙ шедевр Леси Украинки перенес на одесскую сцену режиссер из Херсона Сергей Павлюк, заслуженный деятель искусств Украины. И шла я на премьеру не без опасений. Кто же, на Украине выросший (говорю «на», потому что это была УССР, а еще раньше сама Леся Украинка в письмах так изъяснялась: «У нас на Україні», — так что не взыщите, блюстители), кто ж у нас не знает эту драму-феерию, чьи волшебные превращения практически неосуществимы на сцене. Эта пьеса словно специально задумана для всемогущего кино, но и в кино ей фатально не везло: не нашла «Лесная песня» конгениального воплощения.
А тут, что называется, бедный театр, даже и, не в обиду будь сказано, нищий: Одесский ТЮЗ. Ну, ладно, с костюмами спонсоры пособят, а как насчет превращений — что, коврик расстелем? Нет уж, театральное присловье про коврик в случае «Лесной песни» не прокатит. Вот как они всё воплотят, как?..
Пролог — обнадежил! Режиссер выступил в своем спектакле также сценографом и составителем музыкального ряда — и выступил, скажу вам, с блеском. Он, как говорят на театре, сыскал ход! Беспроигрышный ход, точно и емко отражающий глубинную суть воспроизведенного на сцене волшебного мира — мира, родившегося из славянских языческих поверий и безмерно возвышенного фантазией гениальной Леси, которая приравняла глушь диковатого Полесья к эллинской античности: не зря же в ней, в Лесе, текла балканская кровь.
Так что же это за ход у Сергея Павлюка? «Этно»! Древние народные веснянки, распевы-кричалки, хороводные обрядовые вопли, эффектно поданные в ритмах хард-рока (ну, если я тут, в определении рок-музыки, не совсем точна, пусть режиссер меня извинит, но я имею в виду, что именно этому направлению рок-музыки присуще усвоение народного, этнического мелоса и традиций старинной музыкальной классики, — именно так в нашей «Лесной песне» и получилось).
И завертелась на сцене в буйных «коло» лесная нечисть, полесские нимфы, наяды, фавны. И в дремучий лес, понатыканный на сцене там и сям в виде каких-то голых досок и стволов, поверилось безоговорочно. И водяные брызги, взлетающие из сценического люка, вполне заменили озеро. И костюмы отличные: они сделали вещный мир призрачным, остранили его. И свет хорошо работал на эту феерическую призрачность.
А грубая эротика весенних лесных забав, дуэта Русалки и Того, кто плотины рвет! Оно, может, кому-то и непривычно, и даже кого-то шокирует, но ведь в точку же. И не без юмора. А то, понимаете, Аполлон, преследующий Дафну, можно подумать, проявлял сентиментальную галантность кавалера века Просвещения.
В общем, пролог — даже не без учета того, что молодые актеры (Русалка — Злата Скальская, «Тот» — Александр Чорба; и опытный Михаил Малицкий — Водяной, собственно, и держащий ноту юмора в этой сцене) еще не вполне разыгрались, еще была некая зажатость, — пролог впечатлял. Хотя и вопрос возникал: с чего бы этот буйный разрушитель плотин такой пугливый, что от своей же лесной братии с воплем шарахается. Но... «ход найден», браво.
НО... ПОСЛЕ пространного пролога дальше пошло, к моему разочарованному удивлению, как-то скомканно. Да, массовые сцены были красивы, эффектны (замечу, они бы произвели и гораздо более сильное впечатление, будь их языческие песенные вопли исполнены актерами вживую, а не звучи в фонограмме). Да, нарядный антураж спектакля возник буквально «из трех ничего нет». Но что же трагическая любовь лесной нимфы Мавки к человеческому детенышу, музыканту Лукашу?
Пьеса Леси Украинки волею Сергея Павлюка подверглась немалой усушке и утруске. Купюры мне показались вопиющими. Во-первых, из действа вылетели, не оставив и следа, персонажи: ну, ладно, пусть там чертенок Куць, но ведь и огневой обольститель Перелесник! То, что вместо явления Лесовика лишь звучит в его владениях «закадровый голос» Богдана Чуфуса, это ладно: пусть это будет полесский Пан, «Всебожество». Но вот потеря спектаклем Перелесника весьма подкосила развитие образа главной героини. Поясняю, почему.
У беспечной Мавки с Перелесником что было? Ага, что-то было. Вроде как у Русалки с «Тем». Та же грубая эротика нимф и фавнов. А тут вдруг — невиданная любовь: к человеческому существу. И какая любовь: через музыку. Через Искусство. То есть: полюбить потому, что увидела, почувствовала, угадала в человеческом существе нечто такое, что этого существа — неизмеримо выше: то, что свыше даровано. Полюбила не такого, какой есть, какого люди создали, а того в нем, какого Бог задумал. Когда ТАК любят — тогда и расшибаются о возлюбленного: «А тільки — смутно, що не можеш ти своїм життям до себе дорівнятись». Леся — задолго до Марины...
Но так любить, с таким метафизическим конфликтом, — это и означает наличие в любящем бессмертной души, ищущей отклика — у другой души. История любви Мавки — история обретения души: одухотворения «равнодушной природы». А на душу, понятное дело, накладные расходы: испытания, вплоть до гибели телесной.
Мы, завлеченные феерической атмосферой «Лесной песни», как-то упускаем из виду то обстоятельство, что драма (драмы) Леси Украинки — это интеллектуальная драма. Драма идей. С соответствующей многослойностью. И эти слои желательно на сцене вскрыть.
К ВЕЛИКОМУ моему сожалению, базовый конфликт драмы — по большому счету, «что есть Человек», — вскрыт не был. Поют и хороводят в спектакле красиво, но... словами героя же спектакля: «Пісні — то ще наука невелика».
По сути, нам предложена очередная незамысловатая история: была-де невинная лесная девочка, пришел безответственный тип (Лукаш — Игорь Волосовский), соблазнил, поматросил и бросил. Любовная лодка разбилась о быт, две скандальные бабы разбили: мать героя (Инна Мешкова) и вдовушка Килина (Надежда Машукова), нагло уведшая лирического героя из-под носа у простодушной нимфы. Маруся отравилась...
Всё это очень пунктирно в спектакле, даже бытовой конфликт (а он, взаправду, бытийный, вы не станете спорить). А уж насчет «соблазнил» (ну, пусть и игрой на свирели), так из спектакля вылетела любовная сцена между Мавкой и Лукашом! Напрочь изъята. Почему?! Что — не осилили? Значит, грубую эротику с юморком — это можем, а проникновенную лирическую сцену — зась. Странно это...
Да и утерянного диалога Мавки с Русалкой о любви — жаль. Хороший диалог. Информация к размышлению.
Что до Мавки в исполнении Иванны Ницак, то невинность в ней присутствует, чистота есть, — а вот глубины образу режиссер не дал. Не такая ведь она простенькая в пьесе, эта дриада.
Такой вот парадокс вышел: атмосфера в действе есть, и очень верная, а глубины нет. Конфликт дан поверхностно: ну, пришли, вороженьки, на природу, испортили экологию, жлобы, заодно и нимфу погубил недалекий простак. Тут даже вполне убедительно колоритный друг и защитник природы дядя Лев в исполнении Богдана Чуфуса не спасает в спектакле положения, как не спас он его в печальной пьесе Леси.
И что же, в конце концов, случилось с Лукашом, что случилось с Мавкой, которую, отчаявшуюся, забрал Тот, что в скале сидит (эдакая ипостась античного Гадеса-Плутона)? Приходится жестко сказать: финал спектакля смят и невразумителен. То ли Мавка теперь призрак (а это не так; сила любви вывела ее, живую, из Аида: такой себе, кстати, выворотный парафраз Орфея), то ли Лукаш кадавр — невнятно: финальное объятие и хоровод.
Можно, конечно, постановщику надеяться на то, что зритель пьесу наизусть знает. Но я уже писала и продолжаю настаивать: зритель, идя в театр, не обязан знать первоисточник! Ему предлагают со сцены некое новое произведение-интерпретацию, некую модель мироздания, сконструированную режиссером, режиссерскими умом и фантазией, — и это, всякий раз заново новое, произведение должно быть цельным и внятным.
Ума не приложу: ну, зачем было Лесю Украинку так нещадно подвергать ампутациям? Я засекла продолжительность действа: час сорок пять. Ей-ей, оно имело право быть минут на сорок дольше, потому что скучным не было. Нарядное, увлекательное, будоражащее. И... поверхностное. Шоу в который раз победило театр. Опять нам преподнесли театр не как средство познания себя и мира, а как эффектный аттракцион. Жаль, жаль...
Тина Арсеньева. Фото Олега Владимирского