|
|
   |
Спектаклем «Тайна бытия», по одноименной пьесе киевского драматурга Татьяны Иващенко, открылась в ТЮЗе им. Ю. Олеши экспериментальная сцена. Постановка Фаины Мартыновой в декорации Анны Брагиной событийна: ТЮЗу оказалась по плечу глубокая и сложная тема.
СЮЖЕТОМ стала несчастливая семейная жизнь классика украинской литературы Ивана Франко. Акцент же перенесен на женскую «половинку» супружеской пары: «жена гения» Ольга Хоружинская стала главной героиней этой истории, персонажем, несущим в себе идею искупительного страдания.
Ошибется тот, кто примет этот спектакль за биографический. Сколько уж мы видели таких — с декламацией писем, дневников, документов. Только вот «жена гения» не оставила после себя ни дневника, ни записок; не жалуясь, даже близких не посвящая в перипетии своей неказистой семейной жизни, унесла тайну своего земного бытия в могилу. Меж тем, в спектакле сквозь типичную историю «жены писателя», данную с изрядной мерой произвольного авторского допущения, проступают контуры мистерии.
«Менее всего хотелось рыться в белье знаменитостей», — заметила после премьеры автор пьесы, в разговоре со мной подтвердившая: да, в «Тайне бытия» присутствует мифологизация.
Весь строй постановки заточен на миф. Персонажи в просторных белых одеждах. Полотняный экран, тени на котором равноправны с живыми людьми. Зажигаемая в прологе свеча. Я поначалу поморщилась: сколько же можно, — но свеча оказалась к делу, трепетом своим на протяжении действа отмечая то ненадежность домашнего очага, то свет звезды, а может, и болотного огонька, неуместно-негасимая и в ярком свете.
Имя «классика» тут — опосредованное: сквозь призму частного семейного казуса знаменитости Татьяна Иващенко, а вослед ей Фаина Мартынова рассматривают вечный закон «Царства не от мира сего» и... земной платы за него. Однако без кратко изложенной биографической фабулы, на которой в данном случае выстроен миф, всё же не обойтись. Ссылаюсь, к примеру, на очерки В. Романюка, Г. Терещук, К. Бондаренко, Г. Черкасской, М. Кобы, Т. Альберды, А. Передрий.
ИВАН ФРАНКО: подданный Австрийской империи, русин; поэт и полистилистический прозаик, публицист, редактор, человек противоречивых и неустойчивых политических убеждений, основывавший партии, затем выходивший из партий; член масонской ложи, «попов» не признававший (некоторые исследователи сегодня опровергают это изо всех сил, сообразно тренду), умерший без причастия; гуманист, ставивший Человека в центр мироздания. Сын потомка немцев-ремесленников и шляхтянки старинного казацкого рода, «закосивший» под «крестьянского сына», в духе демократических доктрин тогдашней «передовой молодежи». Номинант на Нобелевскую премию в 1915 году — но и тут «поталанило», как в личной жизни: умер, не дождавшись комитетских прений. В последние годы жизни лишившийся рассудка, а несколько ранее поместивший в приют для душевнобольных собственную жену.
Женился, по его же признанию, не по любви, но «из доктрины»: так сказать, «Схiд i Захiд разом», — однако и материальными выгодами, не лишними для литератора, не пренебрег. Образованная полиглотка, киевлянка Ольга Хоружинская, внучка двух дедов-генералов, младше жениха на восемь лет, принесла полунищему Ивану Франко 500 тысяч золотых рублей приданого. Всё это было потрачено на его высшее образование с написанием диссертации, на его литературные проекты и бытовые удобства, дабы гений «пив каву» и даже «вiдвiдував заклад iнтимної гостинностi», результатом чего — из песни слова не выкинешь — была отметка о сифилисе в истории болезни.
«Захiд» же, в лице львовской, как сказали бы теперь, образованщины, категорически не принял и пожизненно третировал «москальку-схизматичку», нарожавшую, «из доктрины», четверых детей, пережившую смерть одного из них, уже взрослого, нажившую туберкулез и психическое расстройство.
И, едва обвенчавшись, обнаружившую соперниц — персонажей стихотворной лирики супруга. Не всегда, увы, отвечавших ему взаимностью. Список их в биографии Ивана Франко внушительнее, чем в пьесе Татьяны Иващенко, и отношения с ними в реальности были куда запутаннее. Однако же была какая-то харизма в этом невзрачном, низкорослом, тщедушном, рыжем, желчном субъекте — такая, что даже его первая несбывшаяся любовь велела похоронить себя с его письмами в изголовье. Такая, что вовлекла в пожизненное страдание неразделенного чувства Ольгу Хоружинскую.
Имя этой харизме — поэзия.
«Будь человеком и не бери с меня пример», — сей эпиграф, на немецком языке, предпослал Иван Франко своей стихотворной книге «Зiв’яле листя», вдохновленной несбыточными любовями. И тут — сердцевина мистерии: по правде, не о земных человечьих делах речь.
А что же — супруга? Есть, помните ли, стихотворение у Леси Украинки: «Забытая тень». «Она же — Дантова Беатриче!», — восторгался приятель Ивана Франко одной из его несбывшихся пассий. «Десь там, на днi iсторiї, глибоко Лежить про неї спогад. Хто вона? — спрашивает умница Леся и отвечает: — Се жiнка Дантова». Хоружинская, отмечают биографы, умирала с фотографией мужа в руках, удостоенная за всю жизнь одного-двух стихотворений: не любовных — дружественно-благодарственных. «В думцi бачу я Багато днiв смутних i самотних, Проведених в турботному чеканнi, Ночей безсонних, темних, як той клопiт, i довгих, як нужда; я бачу сльози... По тих сльозах, мов по росi перлистiй, Пройшла в країну слави — Беатрiче!». Так написала Леся... и так оно повторялось с непреложностью вселенского закона.
«Вы в меня влюблены?» — спросила Ивана Франко, по воспоминаниям его приятеля, очередная его любовь. Ответ был: «Я не только в вас, но во многих. Так надо, чтобы писать стихи».
О первородном, метафизическом грехе Поэта: о вызываемом им к жизни мире фантомов, означающем не что иное, как тягу нетерпеливого существа в замогильное «туда», где правит Гармония, — и о том, чем расплачиваются за взыскуемый Рай близкие Поэта (вспомним, кстати, ту Прекрасную Даму, которая, Поэтом воспетая, оказалась с ним глубоко несчастной), — вот про это получился спектакль Фаины Мартыновой.
ФАНТОМЫ возникают на белом холсте всякий раз, когда сценический Иван вспоминает о своих любовях, вступает с ними в воображаемый диалог, преследует их (Ольга Рошкевич, бывшая невеста, — Ирина Желяева; панночка Целина Жировская — Виктория Хоменко). Театр теней. Резкие тени сопровождают и живых людей — Ивана и Ольгу: «Мы ли — пляшущие тени? Или мы бросаем тень?». Невозможное предпочтительнее данного. Живой человек — Ольга, жена и мать, друг и соратница, — вынужден вести неравный бой с призраками. Ведь, в сущности, кто же они, эти якобы живые женщины, если не поэтическая проекция, созданная ее мужем в неосознанном порыве прочь из «мира сего»?
Диалоги в этом спектакле во многом базируются на документе — Франко оставил этого добра, как все поэты, в избытке: письма к своим любовям хранил в ящике стола наряду с рукописями. И то же, вспомните, делала Цветаева: всё на продажу, всё и вся лишь топливо для «бессмертной песни»! Глубокого самораскрытия и безоглядной искренности затребовал этот спектакль от актеров. Они достойны темы: Ольга — Ирина Шинкаренко и Иван — Богдан Лобода (ученик Анатолия Падуки). Актерский тандем получился подкупающей естественности и тонкого взаимодействия. В жертвенное терпение Ольги веришь — актриса не давит вам на слёзные железы, не пытается разжалобить. Веришь и в поэтическую харизму Ивана. Всё подано просто и безыскусно — и подо всем ощущаешь глубину: метафизику сути Поэта.
...Ирина Шинкаренко играет девушку рефлексирующую, самодостаточную, проникающую в суть вещей. С самого начала ее настораживает рассудочный тон сватовства Ивана. И затем, попадая в неисчерпаемую коллизию «Двое на качелях», Ольга претерпевает неугасимые муки ревности, утыкается в стену отчуждения, находится на грани потери веры в себя — ибо что еще так опускает женскую самооценку, как невзаимность в любви? — для того, чтобы в итоге возвыситься, познав истину: положив «душу свою за други своя». В данном случае — за друга-мужа: гения, чьи фантомные боли нужно обеспечить материально...
Иван мучается от череды неразделенных страстей к женщинам, точнее, к созданным им же образам. Страдания? Да здесь тот случай, когда впору сказать: «Господи, благодарю за то, что посылал столь красивые страдания!». В спектакле образы Ивана и Ольги очищены от бытовой рутины, они живут в духе и страдают в духе. Хотя они и говорят о бедности и невзгодах, в этом духовном мире не место ни борделю, ни «психушке». Супруги о многом говорят — и это мужские заморочки, выпавшие на долю виктимной Ольги: «его» партийные дрязги, «его» нонконформизм и обыкновение переть поперек, «его» амбиции, «его» утопии, «его» национальная самоидентификация... «его» влюбленности. «А де ж вона?».
А «она» — коленопреклоненно, тихо и упорно твердит строки из его «Каменярів». Символика этого стихотворения — не революционная, а масонская: оно о мессианстве «вольных каменщиков». Для Ольги в спектакле оно — молитва о разрушении каменной стены отчуждения...
Мольба, перемежаемая вспышками бунта оскорбленного женского естества, и, как итог, смирение, приятие, прощение и примирение: и с соперницами, и с причудами мужа, и с отверженностью. Ольга наделена высшей женской мудростью. Это вам не «чистейшей прелести чистейший образец» («прелесть» в русском языке — слово двусмысленное). Ольга, в спектакле, глубоко верующая; Иван — атеист, самоуверенный, как все атеисты. Побеждает — ее вера. И ее надчеловеческое, Богом ей отпущенное, проникновение в сущность своего мужа: в суть Поэта. Не всем дано: «могущий вместить да вместит».
...Ивану является видением персонаж его драматургических изысканий — мыслитель и монах XVI века Иван Вышенский. Приходит, чтобы произнести назидание о вере и о Боге, в коем все альфы и омеги. Спектакль честен в этом отношении: нельзя сказать, чтобы Иван по святому назиданию тут же и обратился. Принял к сведению — да, и то — полемизируя: на то и взыскующий
Истины неуемный поэтический дух. Но не ему ли, счастливому среди смертных, Господь послал в юдоль скорби Ангела-хранителя в лице Ольги? А «тайна бытия»... кому дано ее постичь? Думаю, в момент, когда ее разгадают, само Бытие прекратится. Чтобы уступить месту невыразимому «там», которое мерещится Поэту — красотой в земных лицах.
Тина Арсеньева. Фото автора