«Печаль моя сильнее смерти»...

Писательница, бывший журналист «Вечерней Одессы» Ольга Ильницкая представила ныне свой новый поэтический сборник «Идет по улице война», выпущенный издательством «Порты Украины».

На XVIII международной книжной выставке-ярмарке «Зеленая волна», прошедшей неделю тому, книга О. Ильницкой была отмечена дипломом. В сборник вошли стихотворные произведения разных лет, начиная с рубежа 80-х — 90-х и по сей день; причем расположены стихи не в хронологическом порядке, что указывает на некий контекст, выявить который сможет внимательный читатель. «Идет по улице война» — книга, которая открытого текста о войне не содержит: это иносказательное повествование о перманентном состоянии войны «снаружи» и «внутри».

Эти стихи, на мой взгляд, род личного, «сетевого», дневника: актуализированный литературный жанр, фиксирующий историю души, — кому-то покажутся спорными по форме, кому-то — просто трудными. Разобраться в «трудностях текста» предлагаю в диалоге с автором. Диалог неизбежно сворачивает в тему «о времени и о себе»...

— Стихи для меня, историка по образованию, начались... с научной работы, — неожиданно итожит Ольга. — Тема была такая: «Проблема ценностного ориентирования и творческая активность личности», на примере произведений Владимира Маяковского и Андрея Тарковского. Три года я работала над темой, и в результате научный руководитель, блистательная Ирина Марковна Попова, сказала, что у меня мышление... не для аналитической науки: целостное, — всякую тему я развиваю от целого к части. Научная метода требует обратного хода: от части к целому.

— То есть: вместо анализа и сопоставления, с последующим выводом, ты заранее создаешь модель и выискиваешь в окружающей действительности обоснования этой твоей интуитивной модели. По сути — творишь миф. Это и есть поэтическое мировосприятие. Точки соприкосновения с реальностью в твоей модели мироздания, конечно, есть, но линия твоей жизни к мирозданию — по касательной: получается некая одномоментная иная реальность...

— Зато в этих точках видны сразу прошлое, настоящее и будущее. Накопления, зафиксированные в этих точках соприкосновения с реальностью, и есть внутренний опыт поэта, обеспечивающий качественный скачок мышления: целостность и парадоксальность. Подчеркну, что без опоры на логическое мышление эти два качества все же не могут состояться. Поэты, в силу такой особенности своего мышления, непонятны большинству: они склонны к предвидению, обобщению, моделированию действительности — это они воплощают в своих текстах, — а значит, революционны и представляются опасными обыденному миру, с его тяготением к стабильности и консервации. Потому-то в случаях социальных потрясений поэты гибнут первыми, иной раз их попросту убивают, — биографии многих поэтов тому подтверждением.

— Я думаю, эта мысль отражена и в названии твоей книги: она же не о войне напрямую, но в ней разлита тревога: это ее доминирующая интонация. В стихах ощутимо вибрирует некое душевное неблагополучие, наличен конфликт с миром...

— Да: это — ощущение войны в себе. На первой странице я поместила стихотворение 2010 года с заключительными строчками: «Идет по улице война. Еще не узнана она»; тогда о войне еще не говорили...

— Как же «не говорили»: Нагорный Карабах, Приднестровье, Югославия, Ирак...

— Но я о том, что предчувствовала войну здесь, в Украине... и в России: и сегодня война «узнана» и названа по имени. Как ее зовут? Взгляните в зеркало. Ответственность — на каждом.

Но книга, разумеется, берет тему шире: каждый человек несет в себе зерно трагедии. Оно прорастает — или в гибель, или в преодоление, и тогда мы говорим «о доблестях, о подвигах, о славе». Поэт тем и отличается, что принимает трагедию сознательно и добровольно, а трагедия — не знает добровольцев. Для поэта она область познания — и преодоления. Поэт стремится к краю той бездны, от которой люди отшатываются. «Нож не опасен случайным прохожим — прочим, другим, на тебя не похожим»... и потому поэт нуждается в защите. Общество, не защищающее своих поэтов, обречено на варварство. Будь я «начальником», я бы привлекала поэтов к прогнозированию! Поэт способен общаться с людьми, не зная их языка: посредством эмоционального поля...

— Мне внятно, что ты в своей книге предлагаешь читателю общение именно на этом уровне. Характерно то, что в твоих стихах, собранных в книге, за немногими исключениями, нет события. Ну, ты понимаешь: поэт встретил женщину мечты, не встретил взаимности, — событие: оно, как правило, не описано, но угадывается. У тебя же и такого рода «информационные поводы» из стихов вытеснены, предлагается итоговый поток сознания, результат душевной и умственной обработки некоего события, которое уже не прочитывается. Поток своевольный, с произвольными сцеплениями, отчетлива в нем лишь его метафорическая суть. Тебя не страшит «невстреча» с читательским сознанием?.. Как последователь строгой классической формы в стихе уж не акцентирую то, что ты выбиваешься из всякого канона...

— Да ничего подобного! Обычная поэзия, только, да, в неканонической форме. Я не заморачиваюсь на тему правил версификации — но это не значит, что я ими не владею или не работаю над стихом. Согласись, он ведь у меня не распадается: в нем явственны внутренние сцепки, которые, надеюсь, задевают не только мой личный контекст, но и интимный душевный опыт многих людей. Литературным евнухам ничего не докажешь. «Поэзия — чудо чувства, чудо звука и чудо того «чуть-чуть», без которого искусство немыслимо», — сказал Андрей Вознесенский; для меня это «чуть-чуть» — наиважнейшее. Ну, если «встреча» с чужим сознанием не состоялась, читатель отложит книгу со словами: «Не мой автор»... это — несовпадение опытов, но всякий опыт всегда впереди. Мой обобщенный в лирике опыт включает в себя многие читательские судьбы как паззл. Если в паззле кому-то не сыскалось места, значит, не нашлось общего опыта...

Поэты — матрицы, включающие в себя опыт читателей. Но мы не должны идти у них на поводу, а наше место вне и над: наша работа — объективировать коллективный опыт, в меру таланта. А людям не надо бы осуждать это «вне и над», не надо завидовать. Артист вбирает в себя мир — и обобщениями артиста мир живет и знает себя. Человек — всемирен, поэт — надмирен. «Весь мир мне — дом. Долга дорога. Ни очага и ни порога, ни домочадцев не видать. Аз есмь лишь буки, веди... ять».

Тревога в моих стихах оттого, что хочется — мира. И от стремления сохранить в мире себя как душу: сохранить «свое». А желание защитить — вникни — и порождает... агрессию. Такой вот парадокс. Потому что — говорю как историк — изначально в человечестве действовало правило: чей нож, тому и мясо. Это на генном уровне ушло в подсознание — и работает.

«Почти родовая мука — Моя родовая память». Война заложена уже в деторождении. Мать — дом для будущего человека. Рождаешь — от тебя отрезают ребенка... а тебя — от твоей самости: ты теперь служишь новому человеку, работаешь ангелом-хранителем; но ангел вечен, а ты — нет. А потом ребенка социум отбирает, чтобы съесть! Не женщины пишут законы социума, а мужчины. Женщины обслуживают мир: поставляют ему пушечное мясо!..

Мать отделяют от Дитя и... жизни.

Отец ждет Сына — чтоб вручить Отчизне.

Отчизна ждет младенца — чтобы съесть.

...И в этом истина и счастье есть.

— «Как голубятни, строясь в долгий ряд, Внезапно превращаются в руины»?.. Так что делать? Матриархат учредить? По спирали истории?..

— Мы до матриархата памятью не дотягиваемся. Лишь до осколка его — амазонок. У нас вообще больное сознание, имеющее религиозную форму...

— То есть?..

— Да: я считаю, что религия — симптом больного сознания. Религия — анестетик. Плюс ее управленческая, чисто административная функция. Религия помогает справиться со страхом смерти — с неконтролируемыми фобиями. Но Артист преодолевает этот экзистенциальный страх — творчеством. Для всех же остальных — религия. Она всегда — инструмент господства в руках начальников. А искусство — это свобода. И не думаю, что артист будет глубоко религиозен. Я принимаю религию лишь как инструмент, обеспечивающий социальный контакт: меня ведь много лет воспитывали, затачивая под социум. Поэтому я могу исполнять церковную обрядность. Но по природе я антигосударственник и сторонник социального договора. Анархистка-утопистка.

На меня повлияли Ганди, Бакунин с Кропоткиным, Саша Черный, Бунин, Лермонтов, испаноязычная поэзия и мой любимый Блок. Философия Ганди для меня — краеугольный камень, противостоящий ужасу бытия. Учение Ганди мирит меня с христианством... с «рабами Божиими».

— Это твой «ответ войне»? А как с нею покончить?

— О мире договориться в самый разгар войны. Слово — способ организовать мир. Преобразовать Мир — в Мір: в духовную реальность.

Беседовала Тина Арсеньева. Фото автора