|
|
   |
Звездами мерцают буквы в непонятном названии далекого местечка в тридцати километрах от Москвы — Кимры, ибо оно стало местом упокоения одесской легенды, художника Божьей милостью Валентина ХРУЩА. 27 октября он обретет последнее пристанище в ограде Никольского храма этого городка.
Мы всегда говорили — Валик или Хрущик, не потому, что подчеркивали его субтильность, а по той волне любви, которую он поднимал, то своей робкой улыбкой, то смачным словцом, то завесой дыма от сигареты или трубки, портфелем с «железками», изысканно-щегольскими нарядами «из ничего». Он всегда любил подлинность, достоверность, правду, «настоящее». Его картина «Рыбка» (завтрак, обед и ужин в едином образе) стала камертоном для одесских живописцев. Она настоящая, как настоящие и его лодки на берегу — столько в них покоя, расслабления после натруженного дня. Описывать его работы еще предстоит искусствоведам будущего. А работ много, очень много... Написанные в разных манерах и разными техниками (масло, гуашь, акварель, смешаная техника) они разбросаны по всему свету, география их обитания обширна. Встретить их можно в самых неожиданных местах. Относился к своим работам Хрущик легко. Легко писал, легко раздаривал. Писал на всем, что попадалось под руки, — то на куске обоев, то на оберточной бумаге, той, помните, в которую советские продавщицы заворачивали колбасу, то на створке двери... Писал всегда с удовольствием, с радостью. Также и резал рамы, фигурки ... Чувство формы у него было настолько обостренно, что малейший изгиб линии уже создает образ желаемого объема. Все обнаженные, написанные им, лаконичны — две-три линии, немного цвета, но сколько в них грации, изящества, жизни, подлинности!
Внутреннее ощущение гармонии мира, присущее его таланту, цепкий взгляд всегда прищуренных глаз, сверяющих подлинность мира (данного) с нутряным его (мира) образом, запечатленным в каждой клетке плоти художника, — были единственной школой живописи для Хруща. Нет, неправа Оля Ильницкая, которая в одном из своих рассказов говорит, что Хрущ окончил Грековку. Грековку он не заканчивал, он даже и не поступал туда. Но каждый день он приходил в училище, сидел в коридоре, курил, ожидал друзей — Моку, Гордона, Павлова, Сычика... За стенами училища открывался большой мир, манящий друзей. Прежний, несуетный горсад с вековым тополем был первым образом того мира, отраженным в витринах книжного магазина с отделом искусств. Там можно было жадно «рассматривать картинки», те скупые крохи информации о творящемся «за бугром», иногда перепадающие и нам. И «общение, общение, общение» — вот и все его «университеты». Дружба была для него одним из видов существования. Нашумевшая выставка «Сычик плюс Хрущик» в Пале-Рояле вызвана была дружеским порывом поддержать товарища, которого «зарубили» на худсовете. Всего-то. А шуму наделала и память оставила по себе надолго...
У Валика была безмерная открытость этому миру и ощущение единства со всем в нем, поэтому-то и расстояний для него не существовало. Кимры, Москва (теперь-то понятно) — не факты собственного выбора, а стоянки его судьбы, те вынужденные точки, где сходятся все линии жизни. Он — человек степи, аромата ее восходов и закатов, человек холмов, сбегающих к морской волне, — задохнулся, окруженный лесами Подмосковья. Это случилось в восемь часов утра, в понедельник 24 октября.
Никто не мог представить, что в таком щуплом теле живет такой сильный дух. Валик приехал в Одессу, зная о своей болезни все, чтобы проститься и со степью, и с друзьями, и с учениками... Недавно мы фотографировались с ним в музее... Еще звучит его голос. Хрущик любил высказываться непросто. Его фразы, составленные из простых слов и не совсем литературных выражений, были емкими и имели всегда несколько смыслов. Не одной только мне он сказал: «До встречи!»
Галя МАРКЕЛОВА.