|
|
   |
Три художественных фильма, представленных на втором ОМКФ в рубриках «Украинская лаборатория» и «Новое русское кино»: «Счастье мое», «Двое» и «Громозека», — я объединила бы в трилогию, идейное содержание которой — самопознание русской души. Известно, что оптимальный режим самопознания — катастрофа...
Там русский дух!.. Как бы ни открещивались поборники титульной идентичности. Фильм Сергея Лозницы «Счастье мое», рисующий российскую глубинку, снят в Черниговской области (откуда, к слову, произошли многие княжеские роды Московии), и его шоковая фактура — украинская. Дебютная игровая картина успешного кинодокументалиста, украинца, выученика ВГИКа, подняла бурю в Инете. Фраза С. Лозницы об «исследовании русского мифологического пространства» как-то прошла мимо ушей спорщиков. Но разве мы не в курсе житейских реалий, выстроенных Сергеем Лозницей в модель народного бытия?!
Модель такова, что оторопь берет: стоило ли этому народу побеждать мировое зло в величайшей войне? Вот этому вырождающемуся, пьяному, люмпенизированному отребью. Воровскому, продажному, раболепному, ледащему, доселе прозябающему при керосинке и дымящей печке. Матюги поминутно громыхают с экрана — как звучат они сегодня уже и в общественных местах, и никто не возмущается, ибо боятся. Торжествует дикое право сильного, и сверху вниз на социально-служебной лестнице, и по горизонтали — как примитивное физическое преимущество.
Нас то и дело отсылают к событию, случившемуся в другое время в этом самом месте или с вот этим самым персонажем. То в 1941 год, когда двое окруженцев пристукнули и ограбили, при малом ребенке, приютившего их пацифиста-учителя, сочтя его, по высказываниям, предателем. То в наши дни, когда в его уже обветшалом доме живет безымянный старик, которого подвез дальнобойщик Георгий (Виктор Немец), и ему старик рассказал свою горестную историю: в 1945-м его, дошедшего до Берлина лейтенанта, ограбил, используя служебное положение, комендант станции, в коем мы опознаем одного из тех окруженцев. Лейтенант не стерпел не столько грабежа, сколько оскорбления, и с платформы уходящего поезда пристрелил обидчика, за что, надо полагать, оттянул срок. Дух ГУЛАГа витает над пришибленной биомассой в фильме С. Лозницы, и сержант-гаишник Шевцов рявкает: «Подписывай!» — совсем как рявкал когда-то в застенке НКВД лейтенант Хват.
Но броски из депрессивного «сегодня» в мрачное «вчера» закольцованы в этом фильме так, что не оставляют нам иллюзий причинности, а подводят к ощущению, что «так было всегда». Списывать все на ГУЛАГ и геноцид? Геноцид — кого и кем? Напасешься ли Ягод, Ежовых и Берий на каждую лагерную вышку?
Помните ли эпиграф к шестой главе «Евгения Онегина»? В контексте последующей исторической памяти эта строка Петрарки вгоняет в холод: «Там, где дни облачны и кратки, родится племя, которому умирать не больно». А не больно умирать — и жизнь копейка, своя и чужая. Завоюй таких! Итак, опомнившись от первоначального шока экранных мистификаций «жизни как она есть», посмотрите «Счастье мое» вторично — и обнаружите глубинное течение, не вдруг различимое в толще натуралистического «нон-фикшн».
Жесткая фактура фильма (оператор — Олег Муту) не утрирована. Все с натуры: лица, пейзажи, быт. Тут опыт Лозницы-документалиста ему в подмогу. Фундаментальные образные составляющие фильма — дорога и толпа, всегда непредсказуемые элементы неинсценированной действительности. Но... вокзальная, базарная, органичная в своей стихийности, с потрясающе выразительными портретными крупными планами, выхваченными непрестанно движущейся камерой: что ни физиономия, то новелла, — она, толпа, Сергеем Лозницей отобрана по кастингу и блистательно расставлена!
Стиль «нон-фикшн», «под документ», в моде: беллетристика не поспевает за драматургией повседневности, дающей в катастрофическом бытии последнего двадцатилетия такие сюжеты, что Шекспир отдыхает. Сегодня люди больше падки на документальные жанры, чем на художественный вымысел, ища в них объяснения возникшим проблемам и не подозревая, как изложение, основанное на факте и документе, способно мифологизировать действительность. Этой потребностью современного растерянного человека воспользовался Сергей Лозница (математик-кибернетик по первому образованию, то есть человек строгой дисциплины мышления), чтобы учинить свой миф-провокацию, подвигнув нас в очередной раз задуматься «о судьбах родины»...
Внимательному зрителю будет ощутима стройная интонация народного сказа с карнавальными обертонами: дорога, дремучий лес, распутье, базар. Это повествование о неистребимой живучести. Такой, что индивидуальная судьба ничто в совокупном бытии: рода? нации? расы? — вот этой шестой части Земли. Может, это и есть базовая русская мифологема?
Изнанка ее — обреченность индивидуума, наделенного чувством собственного достоинства — ощущением своей неповторимости. «Черт догадал меня родиться в России с душою и талантом!». Так в фильме «Счастье мое» теряет лицо, голос, имя и память молодой, порядочный, ответственный шофер («ямщик»?) Георгий, получив по голове от местных мужичков, простодушно вознамерившихся ограбить его фуру.
«Говорят, там проклятие висит», — предостерегает Георгия малолетняя проститутка, когда он, сидя в пробке, хочет пуститься в объезд. «А здесь — не висит?» — усмехается парень. «Заколдованное место»: необоримая народная толща, — невозвратно засасывает героя. Не ищите: народное бытие за сто первым километром — антимиры, имя там ничего не значит. Помереть в этих антимирах не дадут: подберут, обогреют, выходят. Правда, и обворуют тоже. Трясина выживает, во что горазда, все едят всех, и «умирать не больно», и в этом ее правдивость...
...В финале немой Георгий («змееборец»?) разрядит пистолет подряд в мучителей и жертв, меж коими правых нет, и канет в стылую тьму. Но, во-первых, у нас всех не перестреляешь. А во-вторых, однажды так случится, без учета субъективных вин и невиновностей, со всей планетой, если не покаемся. «Любой фильм конечен, а окружающая нас жизнь многообразна и бесконечна. В том числе и в многообразии ее интерпретаций», — спокойно разъясняет автор фильма «Счастье мое».
Тина Арсеньева