|
|
   |
Наш дом — угловой, двор много лет был проходным: два подъезда, с Большой Арнаутской (Леккерта, Чкалова) и Мещанской (Заславского, Бориса Литвака), и две проходные парадные. Дом был построен как доходный семьи Абрамовичей. На решетке балкона квартиры 6 на втором этаже видны буквы и цифры «С 1892 А». Вероятно, это инициалы купца Самуила Абрамовича, который открыл здесь винный погреб. А вот рельефные цифры «1896» на фронтоне и «1898» над подъездом утрачены.
Наша семья перебралась сюда в 1941 году, когда квартира на Колонтаевской была разрушена. Нужно было найти место, где бы не знали, что сын и зять — военные моряки. Прадедушка Зиновий Гаврилович Вавилов открыл на первом этаже продуктовую лавку. Он был прекрасным организатором, а до прихода советской власти владел рестораном «Марсель» на Тираспольской площади, 4 (но это другая история). Зиновия Гавриловича и его супругу Веру Владимировну соседи называли украшением двора.
В квартире № 6 у Тарабанчука в период оккупации находилась явка партизанского отряда (командир Тимашков, комиссар Токаренко, начальник штаба Бучинский). Подпольщики заглядывали в продуктовую лавку, и, если Зиновий Гаврилович говорил, что все спокойно, проходили через лавку во двор и поднимались по наружной лестнице на второй этаж. Вавилов, бывший унтер-офицер царской армии, получивший ранение в русско-японскую войну, всегда оставался вне подозрений оккупантов.
16 апреля 1945 года руководители отряда выдали прадедушке справку о его помощи партизанам деньгами на закупку оружия (!), ламп к радиоприемникам и содействии проведению нелегальных совещаний на конспиративной квартире. После войны Бучинский женился на связной отряда и остался здесь жить. А квартира 6 до сих пор коммунальная — единственная во дворе.
Вспоминает Елена Вавилова: «Жильцов было много, люди ютились в подвалах, в коммунальных квартирах с печным отоплением, керогазами и примусами, с удобствами во дворе. Евреи, молдаване, поляки, украинцы, русские, цыгане — все жили одинаково бедно, но дружно и весело. Я никогда не слыхала нецензурного слова. Конфликты, конечно, бывали, но никогда никого не упрекали по национальному признаку. Бывало, заведут перепалку соседки, да выйдет фронтовик Исаак Абрамович, шутник и балагур, да как скажет что-то с юмором да подначкой — и тут все вокруг рассмеются, и конфликта нет. А гораздо позднее Исаак Абрамович отказался ехать с женой и сыном в Америку, сказав: «Я воевал за эту землю, за Одессу».
Тетя Роза ставила примус в дверном проеме и жарила пирожки (я до сих пор помню их аромат), и каждый ребенок получал свой пирожок. По вечерам все выходили на улицу или во двор (телевизоров еще не было). Старшие сидели на скамеечках и обсуждали все проблемы, от мировых до семейных, а дети (было нас человек тридцать) играли: в классики, в прятки, в города, прыгали через скакалку. Напротив дома был пустырь (там сейчас очередная высотка), и мальчишки целый день гоняли там мяч. И все дети были под присмотром: «Почему без шапки?», «Маму вызвали на работу, заходи — поешь!». У моей бабушки были больные ноги, и она не выходила из квартиры. В проеме входной двери, которая никогда не запиралась, у нас был прибит большой крюк, и все соседи подвешивали на него свои ключи от квартир и комнат. Двором управлял дворник дядя Митя. Жил он тут же с женой тетей Катей, и весь день был «при деле»: помогал старикам, приносил уголь из сарая и ходил за покупками, занимался мелким ремонтом. Двор и улицу подметал три раза день, а летом еще и поливал утром и вечером. Но все-таки моя бабушка дворника не любила, называя его «сексотом» (секретным осведомителем).
Я помню звон колокольчика и крики: «Мусор! Мусор!». Все бежали с мусорными ведрами к подъехавшей машине, сбоку у которой висела выварка (большая емкость) для пищевых отходов и очисток. В летние знойные ночи все окна и двери были открыты — от подвала до третьего этажа, и даже кошки не заходили в чужие квартиры. Правда, кошек было мало, две-три, а собак почему-то вообще не было.
Утро начиналось звуками гамм и других музыкальных упражнений. Почти все дети играли на каком-либо инструменте: пианино или скрипке, баяне или кларнете, виолончели или трубе. Одни ходили в музыкальную школу, к другим приходили учителя на дом.
В глубине двора под орехом стоял стол, где вечером мужчины «забивали козла» (играли в домино). Там же устраивали праздники для всех: каждый нес, что мог. Особенно ценились национальные блюда».
В один не очень прекрасный день, примерно в 1970 году, рухнул небольшой флигель в центре двора, а когда стали разбирать сарайчики-пристройки, затрещала стена и основного здания. Отправились бы обитатели двора в новостройки на окраину, но… здесь жила теща архитектора Савулькина. Капитальный ремонт был проведен быстро, кухни перестроили, деревянные веранды и железные наружные лестницы заменили на железобетонные. Несмотря на все «прелести» большой «коммуны», отказались переезжать в отдельную квартиру из двора, ставшего им родным, фронтовики Михаил Николаевич и Наталия Афанасьевна Косенко.
После разделения «коммуналок» и перестройки второго подъезда под квартиру двор стал своеобразным «кошмаром почтальона»: в дополнение к запутанной нумерации по двум адресам появились квартиры с одинаковыми номерами, но совершенно разными входами. А за коммунальные права соседей боролся Всеволод Наумович Фурман — депутат горсовета, президент Ассоциации филателистов Украины, автор «Нарисів з історії пошти на землях сучасної України» и множества статей и книг о филателии.
Сейчас идет возрождение Дворов, и это очень радует, потому что Одесский Двор — это Одесса в миниатюре.
Екатерина ВАВИЛОВА