|
|
   |
Одно время суда Черноморского пароходства возили с Филиппинских островов в страны Западной Европы жмых кокосовых орехов. Это корм для скота, который и сегодня, наверное, покупают скотоводы европейских стран.
В тех перевозках участвовала «писательская серия», как называли в пароходстве однотипные суда, — «Александр Блок», «Николай Гоголь», «Александр Грин», «Виссарион Белинский», «Николай Добролюбов» и «Аркадий Гайдар».
Строились эти суда по заказу Советского Союза в Югославии. Пятитрюмные, грузоподъемностью 14 тысяч тонн, с главными двигателями датской фирмы «Бурмейстр ог Вайн» мощностью в 12 тысяч лошадиных сил, они развивали скорость до 18 узлов, обгоняя в море даже пассажирские суда.
Под Одессой, в Григорьевке, работал уже в то время припортовый завод, который вырабатывал мочевину. Эта мочевина шла на удобрения, и ее закупали страны Юго-Восточной Азии. Я плавал тогда старшим механиком на «Аркадии Гайдаре». Мочевину мы грузили на Малайзию, Индонезию и Филиппины, где, закончив выгрузку, мыли трюмы и брали в них кокосовый жмых.
В одном из таких рейсов на Филиппинах задержались надолго. Был сезон муссонных ветров. Ежедневно шли проливные дожди, и мы стояли на рейде Манилы с наглухо закрытыми трюмами в ожидании улучшения погоды. А когда погода улучшилась и нас завели в порт под погрузку, разразился международный скандал, и нас снова выгнали на рейд.
Было это 1 сентября 1983 года. В тот день на Дальнем Востоке советскими истребителями по приказу Москвы был сбит южнокорейский пассажирский самолет, случайно нарушивший воздушное пространство Советского Союза.
Самолет упал в море. Вместе с экипажем погибли почти триста пассажиров. Мир был возмущен. Тогдашний президент США Рональд Рейган назвал Советский Союз «империей зла». Но если советские люди, узнав о случившемся, может, и одобряли действия своего правительства, показавшего всему миру, что границы СССР на крепком замке, то моряки, застигнутые этой трагедией в иностранных портах, испытали на себе гнев и презрение многих людей, потрясенных жестокостью советских правителей.
Мне рассказывал мой друг, плававший механиком на пассажирском лайнере «Иван Франко», который совершал круизные рейсы с западногерманскими туристами, что после этой трагедии «Иван Франко» ходил почти пустым. Многие немцы объявили советскому лайнеру бойкот.
Что же касается нас, то когда в Маниле мы пошли в порт под погрузку, с развевающимся на корме красным флагом СССР, то увидели на причале большую толпу. Люди потрясали кулаками и выкрикивали в наш адрес угрозы. А когда наши матросы начали крепить на баке и корме швартовные концы, в них полетели камни.
Поднявшийся на борт представитель порта сказал капитану, что во избежание неприятных инцидентов нам лучше снова уйти на рейд. И опять начались дни томительного ожидания погрузки. А потом оказалось, что в Маниле груза для нас нет, и мы пошли собирать кокосовый жмых по всем Филиппинским островам...
Рейс затянулся на полгода. Но зато подарил мне встречу, о которой и хочу рассказать. Снявшись, наконец, с полным грузом жмыха на Европу, мы получили задание идти в Гамбург. И вот — порт выгрузки, где у меня состоялась встреча с Ремарком. Нет, не с самим, конечно, знаменитым писателем, который умер в 1970 году, а с буксиром, названным его именем.
Когда мы пришвартовались в Гамбурге под элеватором и я поднялся из машинного отделения на палубу, то увидел, что от нашего борта отходит буксир. Он помогал при швартовке, толкая «Аркадий Гайдар» к причалу. На его корме читалось: «Ремарк». И ниже — порт приписки: Гамбург.
«Вот бы сходить туда и узнать, как появилось на борту буксира это имя? — подумал я. — Но где его искать?».
На мое счастье, вспенив под кормой воду, буксир развернулся и пришвартовался недалеко от нас. Сказав капитану, что схожу на соседнее судно, я вскоре поднимался уже по скрипучей сходне на буксир «Ремарк». На палубе буксира пожилой матрос подкрашивал белилами надстройку. При моем появлении он спросил по-английски, что мне нужно.
— Я бы хотел видеть капитана, — ответил я.
В это время из штурманской рубки вышел невысокий плотный человек в форменной морской куртке. Увидев меня, он жестом пригласил подняться наверх.
Когда я зашел за ним в штурманскую рубку, первое, что бросилось в глаза, — висевшая на переборке большая фотография Ремарка в обнимку с одной из самых ослепительных и фантастических женщин XX века Марлен Дитрих. Я знал из биографии писателя, что его долгий роман с ней закончился мучительным разрывом. Пума, как он называл свою возлюбленную, покинула его ради другого.
Моряк, пригласивший меня в рубку, протянул руку:
— Эрвин Шмидт, капитан.
Я тоже назвал себя и сказал, что очень люблю книги Ремарка, поэтому и пришел на буксир его имени в надежде узнать о знаменитом писателе что-нибудь новое и интересное.
Мой новый знакомый открыл стоявший в углу небольшой холодильник, достал оттуда две бутылки пива, откупорил и одну протянул мне.
— Что вы знаете о Ремарке? — спросил он.
Я ответил, что книги Ремарка пришли к нам только в пору хрущевской «оттепели», после того, как был развенчан культ Сталина. «На Западном фронте без перемен», «Три товарища», «Триумфальная арка», «Черный обелиск» — эти книги ошеломили нас. В них было то, по чему истосковались наши души в годы жестокого сталинского правления: человечность, искренность чувств, правдивость, свободолюбие. Герои Ремарка учили верности в любви и дружбе, не быть безучастным к людскому горю, беречь честь и достоинство человека.
Слушая меня, Эрвин Шмидт качал в знак согласия головой. А потом тихо, словно в раздумье, сказал:
— К сожалению, сегодня в Германии Ремарка читают мало. Но в 1986 году в его родном городе Оснабрюке, откуда и я родом, было создано общество его имени. А в местном университете начал работать исследовательский центр «Война и литература», собирающий архивные материалы о писателе. А в 1996 году в самом центре Оснабрюка на Ратушной площади открылся центр имени Ремарка, объединивший архив писателя и постоянно действующую выставку о его жизни и творчестве.
Когда я принимал на судоверфи этот буксир, он еще не имел названия. И я упросил руководство нашей компании дать буксиру имя писателя, чьи книги в гитлеровской Германии выбрасывались из библиотек и сжигались. Его антивоенные романы, по мнению идеологов нацизма, расхолаживали нацию, вредно влияли на ее боевой дух. Его обвиняли в клевете на немецкого солдата, в поругании национальной чести.
Не сумев расправиться с писателем (он успел вырваться из нацистской Германии и отверг приглашение вернуться в Рейх), нацисты схватили его сестру Эльфриду Штольц. «Ваш брат сумел уйти от нас, — заявили ей в гестапо,— но вам это не удастся». Она была казнена в берлинской тюрьме «за высказывания против режима». Казнь была жестокой. Ей отрубили голову.
Отставив в сторону пиво, мой собеседник закурил, но, сделав несколько затяжек, погасил в пепельнице сигарету и, попросив меня подождать, вышел из рубки.
Вернувшись, он протянул мне небольшую потрепанную книжечку:
— Вот, посмотрите. Не все знают, что Ремарк писал стихи.
Меня поразило, что книжечка была издана на двух языках: немецком и русском. Тексты давались параллельно. Называлась она: «Эрих Мария Ремарк. Стихотворения». Издана была в ГДР в 1959 году.
С волнением я полистал эту книжечку. Знающие и любящие прозу Ремарка могли предположить, что писатель, у которого так сильно выражено лирическое начало, у которого тема любви главенствует в каждом романе, должен был писать стихи. И вот — они в моих руках!
Название одного из стихотворений «Он пал под Можайском» было подчеркнуто. Оно вызвало в памяти знаменитое стихотворение Твардовского «Я убит подо Ржевом». Я сказал об этом Эрвину Шмидту.
Он кивнул:
— Я знаю это стихотворение вашего русского поэта. Но стихотворение Ремарка написано словно о моем отце. Он был убит под Можайском. Несколько лет назад я ездил в Россию. Нашел под Можайском кладбище, где похоронены немецкие солдаты и офицеры. Меня потрясло, что это кладбище ухожено. За ним смотрят жители ближайшей деревни. Я был там зимой. С переводчиком. Его мне дали в немецком посольстве, в Москве. Мы оба так замерзли, что еле дошли до оставленной на краю кладбища машины. И одна крестьянка, которая шла через кладбище, пригласила нас к себе. Я был в настоящей русской избе. Женщина накормила нас горячими щами. Сказала, что два ее сына тоже погибли на той войне. Но она не знает, где их могилы. Когда мы уходили, она заплакала и перекрестила нас. Я не могу это забыть...
Я хотел попросить у капитана «Ремарка» листок бумаги, чтобы переписать стихотворение «Он пал под Можайском». Но в это время в рубке зазвонил телефон. Эрвин Шмидт взял трубку, с кем-то поговорил и повернулся ко мне:
— Идем швартовать японский контейнеровоз. Приятно было познакомиться.
И протянул на прощание руку. Попрощавшись с ним, я сошел на причал.
Матрос, который подкрашивал надстройку, быстро отдал швартовные концы. Под кормой буксира заработал винт, вскипела вода, и, оставляя за кормой широкую пенную дорогу, «Ремарк» поспешил навстречу входившему в порт огромному японскому контейнеровозу.
Я посмотрел ему вслед и помахал на прощание рукой.
Аркадий Хасин