|
|
   |
Сегодня исполняется 40 лет со дня начала «Чехословацких событий», когда руководство СССР танками подавило «Пражскую весну» — начавшееся демократическое реформирование ЧССР
Август 1968 года выдался на удивление прохладным. Офицеры запаса тех лет помнят: нам поменяли мобилизационные предписания — вкладыши в военных билетах. Вначале там писалось: «Явиться на сборный пункт на третий день после объявления войны». На новых значилось — за сутки до объявления войны. Это вызывало недоумение и нервный смех — как мы сможем узнать, когда она будет объявлена?
В три часа ночи в дверь раздался звонок. Кого еще черти носят в такое время? Открываю — два автоматчика. Протягивают повестку: распишитесь. А в повестке сказано: при получении сего немедленно явиться на сборный пункт. Неужели началось?
ОСНОВАНИЯ так думать были. Уже несколько дней сообщалось, что в Чехословакии возобладали антикоммунистические силы, которые хотят оторвать страну от социалистического лагеря. Сообщения приходили все более тревожные: начались гонения на членов компартии Чехословакии, даже убийства. Мы не должны оставаться в стороне!
Пытаюсь успокоить жену: наверное, нас вызывают, чтобы проверить готовность. Соберемся, нас посчитают, к утру отпустят. Второпях целую Валю, бросаю взгляд на спящих мальчишек и с верой в придуманную мной версию ухожу из дома.
На Пролетарском бульваре — странная картина. В свете ночных фонарей, в сторону сборного пункта — Лермонтовского санатория — редкой цепочкой движутся мужчины. И почему-то не по тротуарам, а по проезжей части. Мокрые булыжники блестят, туман гасит звук наших шагов. А в освещенных подъездах домов стоят женщины. Некоторые — с детишками на руках...
Двор санатория заполнен. Тревожные голоса переклички; группируют людей в разных углах двора. Вижу коллег по работе — директора киностудии, секретаря парткома, главного инженера. На лету обсуждаем ситуацию, приходим к выводу — это несерьезно, всего лишь учебные сборы. Не могут же они сразу обезглавить всю студию! Значит, к утру отпустят.
Меня окликают с другого конца двора. Какой-то подполковник, глядя в мой военный билет, приказывает:
— Младший лейтенант Костроменко! Вот список солдат вашего взвода, соберите их, в здании получите форму, на переодевание и получение оружия — полчаса! Общее построение в шесть ноль-ноль.
Пытаюсь возражать: ну какой же я командир взвода! Военная кафедра в киноинституте — вот и весь военный опыт. Лучше я фронтовым оператором буду! Этому я учился, в этом что-то понимаю. Стоит ли приводить здесь, что я получил в ответ?
К шести все были обмундированы, вооружены, получили полный боекомплект. И во дворе перестали узнавать друг друга — все стали одинаковыми. Только потом я узнал, что и директора студии, и главного инженера, и секретаря парткома отпустили.
Одна за другой подходили грузовые машины, мобилизованные с предприятий города, грузились повзводно и вытягивались в колонну по Пролетарскому бульвару. Женщины в подъездах все стояли.
ПОЗЖЕ ЭТУ МОБИЛИЗАЦИЮ не"безосновательно назовут подвигом нашего военкомата: за одну ночь кадрированная дивизия была развернута в полноценную боевую единицу и двинута к границе. А дивизия оказалась для нас, непосвященных, таким огромным воинским соединением: утром голова колонны втянулась на косу Каролино-Бугаза, и только к вечеру прошли замыкающие машины. Мы наблюдали, как перепуганные «дикари» — отдыхающие на Бугазе люди — спешно сворачивали палатки, грузились в свои «Волги» и «Москвичи», пытались уехать. Но вписаться в поток военных машин было невозможно, и они стояли вдоль дороги, со страхом наблюдая движущуюся технику.
Когда уже днем колонна проходила через украинские села, стоящие вдоль дороги селяне бросали нам в машины хлеб, папиросы, женщины крестили нас...
Молдавские же села, наоборот, — выглядели вымершими. Ставни в домах закрыты, крышки на придорожных колодцах заперты. И только в одном селе стоял у дороги дед с молочным бидоном, полным вина, со стаканом в руке. Мои подчиненные застучали по крыше кабины — тормозните! Я приказал водителю: съезжай на обочину, поднимай капот — заглохли, мол. Ребята повы"прыгивали из кузова, подставляли котелки, фляжки, и дед щедрой рукой наполнял их, приговаривая: «Бережiть себе, синки...».
В ОБЩЕМ, МЫ уже психологически были готовы к войне, к геройской гибели. Но оказалось, что впереди нас ждала не война, а неделя на Тарутинском полигоне, где нас, штафирок, учили, какой стороной к плечу автомат прикладывать, как окопаться, как чеку из гранаты выдергивать, как из положения лежа забросить ее от себя подальше.
Все было бы ничего, если бы не моросящие дожди да питание из полевых кухонь, где варили нечто из сушеного картофеля и «сушеной морковки». Хорошо солдату! — завидовал я. У каждого солдата на плечах плащ-палатка. Двое соединяют их застежками, и к ночи получается маленькая палаточка на двоих. А у меня, офицера, — плащ-накидка. С капюшоном. Из нее палатку не соорудишь. Приходилось проситься и втискиваться третьим к своим бойцам. Настроение у них было, конечно, не боевое: куда это нас гонят, ведь мы, получается, каратели?
Оказалось, боевой дух в армии можно наладить и таким образом: создать солдату невыносимые условия в ожидании дела. И пошли разговоры: это из-за кого же мы тут маемся? Из-за каких-то чехов, которым советская власть не нравится? Даешь Чехословакию!
НО ДО ЧЕХОСЛОВАКИИ было еще далеко. Оказалось, что в соседней Румынии Чаушеску, опираясь на моральную поддержку Китая, выставил на советско-румынскую границу свои войска. И нужно было показать братской Румынии, что мы — во всеоружии. Вдоль всей границы начались учения «Дивизия в наступательном бою». С утра над нашими порядками проносились самолеты и ракетами класса воздух-земля вспахивали нашу же землю вдоль границы. Потом над головами пролетали ракеты типа «земля-земля», тоже боевые. Следом вступали в работу танки. Мы раздвигали наши цепи, они проходили вперед, а потом уж и мы, царица полей пехота, поднимались с мокрой земли и с криками «ура!» бежали вслед за танками, паля из своих автоматов в белый свет, как в копеечку. Вечером догоняли нас следовавшие в обозе наши машины, мы сворачивались и всю ночь двигались вдоль границы, чтобы с утра развернуться в новом месте и начать все сначала, по той же схеме. Создавали видимость, что войск здесь много.
Все управление боем шло по радио. У меня, как у командира взвода, была рация с двумя фиксированными — основным и запасным — диапазонами. На голове — черная резиновая повязка, к которой крепится вся гарнитура: наушник и ларингофон. Мне был присвоен позывной: «Чайник». «Я — Чайник! Я — Чайник!», — сотни раз за это время повторял я.
Но и румыны не дремали. В один из дней они подогнали к границе мощные радиоустановки, нащупали оба диапазона, и стала нам бить в уши бесконечная передача «Музика ушвара» — легкая музыка. И все смешалось. Управление войсками было нарушено. Наша рота поперлась не туда, куда надо, и попала под обстрел своих же минометчиков. Нужно было видеть, как мгновенно мои бойцы врылись в землю! Такого они никогда не показывали на учебном полигоне... Хорошо солдату! У каждого — саперная лопатка. А мне — не положено.
НО БЫЛ СВЕТЛЫЙ день и у младшего лейтенанта Костроменко. Во время очередного «наступления» одна из ракет не взорвалась, воткнулась до половины в песчаный обрыв. Проносившийся мимо на «газике» большой командир увидел непорядок, оглянулся по сторонам, увидел офицера и приказал: взять с собой еще двух солдат и охранять ракету до прибытия саперов. Какое счастье — мой взвод под командованием моего замкомвзвода сержанта Зинченко ушел вперед, а я с двумя солдатами остался караулить ракету. Отдыхаем! Правда, и делаем полезное дело: когда шум боя отдалился и затих, под матюки пастуха завернули стадо коров, которых он гнал на пастбище, — от греха подальше. А вдруг рванет! Тем более — опять заморосил дождь, по склону потекли ручейки, ракета сдвинулась и немного подалась назад...
Смеркалось. Хотелось есть. И тогда один из моих солдат сказал: там за бугром — деревенька. Разрешите сходить, чего-нибудь поесть принесу. Ушел и пропал. Второй солдат, которому в сметке не откажешь, сказал: он же, гад, там ест и пьет, а о нас забыл! Пойду его приведу! И тоже ушел. На всю ночь. Проклиная свою наивность, я с нетерпением ждал рассвета и придумывал для беглецов кары небесные. И, наконец, вижу вдали силуэты — идут!
Но почему-то силуэтов три, и все разновысокие. А когда они приблизились, с изумлением узнал мою жену Валю и двух наших сыновей! Плохо хранились у нас военные секреты — жена через знакомого в военкомате узнала дислокацию и на попутных машинах добралась — меня проведать! И, конечно, сумка была полна еды! Если бы я когда-нибудь написал такое в сценарии, меня обвинили бы в беспардонной подтасовке фактов...
Больше таких радостных дней у меня не было, и о дальнейшем вспоминать не хочется...
ДАЛЬНЕЙШЕЕ ОБЩЕИЗВЕСТНО: как ложились чешские женщины на пути наших танков, как стреляли по нашим солдатам из окон и с крыш домов, а нам стрелять было запрещено...
Потом, спустя много лет, мне рассказывал отставной полковник ГРУ, отчим моего коллеги-оператора Валерия Махнева, как начиналось вторжение. Он несколько лет до этого был нашим резидентом-разведчиком в Штатах. На чем-то засыпался, его арестовали. Были неопровержимые улики, что он — шпион, но непонятно было, на чью разведку работает. Признаваться было не принято. Он сидел в камере-одиночке без окон и о смене суток судил только по тому, что раз в день его приходили бить. Когда наши узнали об аресте, они сами сообщили американцам, что это человек из Советского Союза, и обменяли его на какого-то американского шпиона. Как засветившийся, он больше за рубежом работать не мог. Но тут ему поручили ответственное задание: в день «Ч» в Праге ночью приземлился наш гражданский самолет, из него высыпали обученные люди, захватили диспетчерскую аэропорта, все командные посты. И только он один проследовал через все поле, аэровокзал, вышел на автостоянку, вы"брал себе машину, открыл ее универсальным ключом и уехал в город.
Приехал к дому, где жил премьер Дубчек. Охрану в подъезде, как он выразился, выключил. Поднялся на этаж, открыл дверь в квартиру премьера, уверенно прошел в спальню (расположение комнат было изучено заранее). Разбудил Дубчека, представился и предложил следовать за ним. Вывел его на улицу, посадил в машину и вывез на окраину. И там сидели они вместе до тех пор, пока на аэродром приземлялись один за другим самолеты, а границу пересекали по всему фронту наши войска. Блокированный премьер не мог дать команду своей армии на оказание сопротивления. Так избежали большого кровопролития...
Потом он рассказал, что было известно: войска ФРГ готовы были войти в Чехословакию, но разворачивались медленно. И когда, наконец, со всей немецкой пунктуальностью они подготовились к вторжению, весь личный состав прошел медкомиссию, танки двинули к границе. Немцы ночью не воюют, было известно со времен Великой Отечественной. А когда рассвело, немцы увидели на чешской земле напротив своих танков — танки советские.
Правда, другие немцы, социалистические, армия ГДР, связанная с нами Варшавским договором, действовала столь же решительно и быстро, как и мы. Через свою с чехами границу они ввели сюда свои войска и даже вошли в соприкосновение с нами.
В ЭТОМ НЕБОЛЬШОМ чешском городке батальон разместился с комфортом — в городском саду. Гэдээровцы встали на окраине. Дальше двигаться никто никуда не был намерен. Можно было впервые отдохнуть. А устали наши солдаты не столько физически, сколько психологически: слышать, как кричат и ругают нас жители городов и сёл, через которые мы двигались, видеть, как не только сами женщины выбегали на дорогу, чтобы преградить нам путь, но и клали на асфальт своих детей — давите, сволочи!.. Не знаю, как другой лексикон, но за годы советской власти в Чехословакии люди освоили русский мат и заслуженно поливали нас на всём протяжении нашего пути от границы.
Сам не видел, но знаю точно, что и стреляли, и бросали гранаты. Нам же категорически было запрещено стрелять в ответ, и каждый вечер командиры взводов пересчитывали наличие патронов у солдат — не дай, Бог, не досчитаются хотя бы одного, значит — нарушен приказ, значит, стрелял! Эта ежевечерняя процедура была довольно нудной. И хитрые сержанты втайне от старших командиров просто поотбирали у солдат патроны и возили их в вещмешках под неусыпным контролем.
И вот, наконец, после многих дней напряженки — привал! В парке места много, по периметру ходит выделенное боевое охранение, чтобы ни к нам — никто, ни мы — никуда. Одно плохо: нет воды. В центре парка — большой фонтан с просторной бетонной чашей, сухой. Наш командир отправился куда-то в город похлопотать насчёт воды — вернулся ни с чем. Познакомился с коллегой гэдээровцем, попенял на отсутствие воды. Немец был решительнее. Ногой открыл дверь в ратушу, вошел в кабинет бургомистра, вынул пистолет... Немецкая военная форма, которая тогда мало отличалась от фашистской, пистолет и знакомая ещё со времён оккупации немецкая речь произвели на бургомистра куда больший эффект, чем вежливые просьбы нашего командира накануне. Бургомистр протянул руку, взял телефон.
И вода пошла! Мы, конечно, не знали, как её добывал наш командир, это он уже потом рассказал, когда нас выводили домой. А тогда — радости не было предела! Кто просто пил, кто ноги мыл, кто стирал портянки, которые мы не меняли от самого начала операции, и сопревшая кожа на ногах уже отваливалась лоскутами.
Навсегда запомнили этот день ещё и потому, что ночью из подъезда дома вышла юная девушка и полоснула из автомата по нашим трём ребятам из охранения, которые ходили по периметру парка. Одному пуля выбила позвонок, и он скончался на месте, другой умер на вторые сутки, третий долго валялся по госпиталям, и дальнейшей его судьбы я не знаю.
И НЕСМОТРЯ НА ЭТО и многое другое, о чём вспоминать тяжело и не хочется, мы прекрасно понимали — чехи защищают себя, и на их месте мы, наверное, поступали бы так же. Со временем эти события обросли множеством легенд и идеологических толкований. Сначала: «Наши доблестные войска защитили завоевания социализма в Чехословакии». Потом: «Бархатная революция в Чехословакии была кроваво подавлена». Наверное, неправда и то, и другое. А что касается революции, то не такая уж она была бархатная — своих же коммунистов они вешали на столбах... И в стране был уже тогда раздор между чехами и словаками. А когда предоставилась возможность, они немедленно благополучно разделились на два суверенных государства...
Жизнь научила: если политическая система терпит крах, никакие военные усилия не смогут этому противостоять. Рано или поздно народ добьётся своего. Жаль, что сегодня не все политики в мире понимают это.
А друзья мне советуют: да оформи ты себе статус участника боевых действий! У тебя же в военном билете — благодарность от маршала Гречко за выполнение интернационального долга!
Не могу: в неприглядных действиях участвовал, стыдно.
А может, и оформлю в конце концов, всё более накладными становятся для моей скромной пенсии сегодня свет, вода, тепло, газ, телефон и малопонятная плата за квадратные метры. А участникам боевых действий, говорят, дают льготы...
Вадим КОСТРОМЕНКО.
Кинорежиссёр.