|
|
   |
ПОРТРЕТ
ЗАТО ВПОЛНЕ можно верить Никите Алексеевичу Брыгину, историку и литератору, основателю Одесского литературного музея. Никита — я была с ним знакома, — имел доступ к архивам местного КГБ, так как работал над историей одесских правоохранительных органов. Его перу принадлежит документально-литературное повествование «Азбука» — кто не знает, так называлось белогвардейское подполье, созданное в Киеве одним из идеологов белого движения Василием Шульгиным; у организации этой были явки во многих крупных городах. В ноябре 1918-го руководящий центр ее во главе с Шульгиным был переведен из Киева в Одессу, и после установления в городе советской власти продолжал действовать в подполье. Откуда название, данное Шульгиным своей шпионской организации? А это шифр у них такой был: каждый из ее членов обозначался буквой алфавита — «Аз», «Буки», «Веди» и так далее. Странно, не правда ли: неужели их так было мало, что хватило литер на всех? Сам Шульгин, кстати, имел кличку «Веди», а его правая рука, родной племянник Филипп Александрович Могилевский был зашифрован буквой «Ять». Тут у меня, правда, возникает вопрос: фамилия у человека явно еврейская — мог быть у антисемита Шульгина такой родственник? Хотя...
Василий Витальевич Шульгин человек ведь был неоднозначный. Антисемит, однако, протестовавший против еврейских погромов и во время процесса Бейлиса обвинивший прокуратуру в предвзятом ведении дела, даже отсидевший по этому случаю три месяца в тюрьме. Монархист, тем не менее, принявший из рук Николая II отречение от престола. Ярый враг большевиков и, спустя годы — почетный гость Никиты Хрущева на XXII съезде партии...
Итак, обратимся к брыгинской документальной повести «Азбука». И встретимся там со знакомой уже «студенткой Наташей», моделью Евгения Буковецкого. Только у Брыгина она «поэтесса Наташенька» и на пять лет моложе своего будущего портрета: на дворе 1920-й. Автор ошибочно называет ее дочерью «журналиста средней руки», тогда как Иосиф Абрамович, отец Таси, был известным врачом (портрет доктора Тырмоса, кстати, также в свое время писал Буковецкий — недаром же его называли «художником всея Одессы»).
Брыгин рассказывает о том, как «поэтесса Наташенька — рисковая душа», в дни, когда ЧК уже буквально наступала Шульгину на пятки, предоставила «Азбуке» убежище в родительском доме по Французскому бульвару, № 9 (семья в то время жила в другой своей квартире). Этот удобный для тайной явки дом, выходивший окнами и на Французский бульвар, и в Юнкерский переулок, действительно принадлежал доктору Тырмосу: в семье хранится оригинал купчей крепости на владение им, датированной 1903 годом; мне ее показали — красивый такой, внушительный документ с красными печатями.
Выходит, патриотка советской родины «студентка Наташа» из пьесы «Неоконченный портрет» еще совсем недавно была монархисткой и даже содействовала подпольной организации белых?
Сценка из повествования Никиты Брыгина. Юная поэтесса прогуливается по бульвару с молодым человеком, которого все зовут Эфэмом, по инициалам, и лишь немногие посвященные — Ятью, по шифру шульгинской «Азбуки» — с Филиппом Могилевским. Обратимся к тексту:
«Каких-нибудь полгода назад он (Эфэм), вальяжный, преуспевающий, неспешно двигался вот здесь Французским бульваром, рука об руку с милой барышней юной поэтессой Наташенькой ... снедаемой беспричинной, но модной ненавистью к большевикам. Они шли и болтали о пустяках. Он выговаривал ей, что ее рифмы из последних стихов «дневник-большевик», или «неделя-портфеля» более принадлежность не дамской, а писарской, прачкиной поэзии, что название ее будущего сборника «Белый Крест» тоже не блещет новизной, отдает фрунтом, свирелью и барабаном, ну и еще монархическими брошюрами его дядюшки»...
У молодого человека хорошее настроение после осмотра убежища, предложенного для «Азбуки» юной ненавистницей советской власти, ибо именно такую квартиру, с двумя выходами, «просил (приказал) подыскать Василий Витальевич».
Был ли в действительности издан тот «будущий» сборник стихов Наталии Тырмос? Дочери известно, что стихи Тася писала, она даже кое-что знает на память: декаданс, в духе своего времени, но все же отнюдь не графоманство. Я бы ответила на этот вопрос положительно: «Белый Крест» она тогда издала — ведь Брыгин устами Эфэма приводит какие-то рифмы, вряд ли тут литературный домысел. Но пока не удается найти этот сборник. Даже самый авторитетный сегодня в Одессе эрудит и знаток литературы Евгений Голубовский, мой бывший коллега, не сумел тут помочь...
Тогда, в 1920-м, Шульгину удалось бежать из Одессы в Крым, к Врангелю. Эфэм же был арестован ЧК. А «поэтесса Наташенька» на сей раз избежала ареста.
ЕЕ АРЕСТУЮТ в 1938-м... как «японскую шпионку».
Чекисты, предпринявшие этот арест, явно не знали о ее причастности к белогвардейской «Азбуке». Иначе, зачем было шить ей «японское» дело — воспользовались бы прямым поводом для расправы с «контрой». За «Азбуку» молодая женщина наверняка получила бы «вышку». А так ей «повезло»: схватили, как была, в бархатном платье с кружевами органди и туфлях на высоком каблуке, и швырнули в камеру к уголовницам. Это был шок, слом, который не зарубцуется у нее во всю оставшуюся жизнь. Однако оставшуюся все же, не отнятую! Вот выписка из архивно-следственного дела №6272-п, с которым семье удалось ознакомиться относительно недавно: «Тырмос-Брейтбурд Наталья Иосифовна. Родилась в 1903 году, еврейка, беспартийная, адвокат 2-й одесской юридической консультации. Арестована 17 января 1938 года УНКВД по Одесской области по обвинению в контрреволюционной агитации (статья 54-10 УК УССР). По постановлению Особого совещания при Наркоме внутренних дел СССР от 17 октября 1939 года сослана на 3 года в Казахстан».
В Одессу Наталия Иосифовна Тырмос вернется в 41-м, накануне войны. И вскоре вместе со всей семьей попадет в оккупацию. И снова уделом ее станут страх, лишения, голод, от которых она едва успела отойти после ссылки. Смертельная опасность, нависающая над нею и ее близкими изо дня в день, в течение почти трех лет, когда город окажется под немцами и румынами, не позволят Тасе расслабиться: она будет попадать в тюрьму и бежать из нее, спасать и прятать малолетнюю дочку и мужа в развалках домов. Благо, изредка по ночам они могли перевести дух в доме надежных друзей, не евреев. Но это уже совсем, совсем другая история.
Смотрите, как изощренно выстроен сюжет этой конкретной судьбы драматургом по имени Жизнь. Девочка из состоятельной еврейской семьи снедаема была «беспричинной, но модной ненавистью к большевикам». А когда причины (и еще какие!) у нее накопились с избытком, предстает перед нами в собственной пьесе апологетом власти тех самых ненавидимых в юности большевиков! Ибо теперь ее пером водит страх...
ВЕРНЕМСЯ к портрету кисти Буковецкого. Известно, что художник эту свою работу выставлял. Мы вряд ли узнаем когда-нибудь, почему он, сперва наотрез отказавшийся ее продать, потом все же согласился на это: кто-то из членов семьи Натальи Иосифовны в 30-е годы портрет «студентки Наташи» все-таки приобрел. Странная судьба у этого полотна! Оно то появляется в доме Таси, то исчезает. Во время войны портрет, как и многие вещи, доставшиеся ей от состоятельных родителей, пропал. А после войны каким-то образом оказался в Москве, где его случайно (надо же!) увидела и приобрела Анна Львовна Левинсон, собирательница антиквариата, с которой Тася много лет дружила. Валентина помнит эту крупную богатую даму, которая гостила у них в Одессе, да и они с матерью к ней ездили... Тася умоляла приятельницу продать ей портрет или обменять на другую ценную вещь — та никак не соглашалась. Похоже, Анна Львовна просто ее поддразнивала, ибо в конце концов портрет вернулся к оригиналу. Вполне даже вероятно, что был московской приятельницей великодушно подарен.
Между прочим, он вовсе не выглядит «неоконченным» — возможно, Евгений Осипович дописал работу уже без модели, а возможно, это сделал кто-то другой. Или «незавершенность» понадобилась в пьесе для интриги....
Где же этот портрет сегодня? Исчез после смерти Таси в конце 80-х. Попытки семьи его найти остаются безуспешными, несмотря на обещанное вознаграждение. Но вот в письме, полученном мною от того же коллеги Голубовского из Одессы, читаем:
«У моего друга есть огромная картотека по Одессике. Я спросил его, что он знает о Тасе Тырмос. И услышал невероятное: «Так ты ведь сам о ней писал!». Оказывается, в 1975 году я написал заметку о том, как ко мне в редакцию пришла Наталья Тырмос, которую в юности писал южнорусский художник, один из сподвижников К.Костанди, Евгений Буковецкий. Как видно, она хотела продать этот портрет. Мы поместили его с моей заметкой в «Вечерке». Увы, о стихах я с ней не разговаривал. Ни ее дальнейшую судьбу, ни судьбу портрета я не знаю. Была ли эта пожилая женщина Тасей Тырмос или ее однофамилицей — я не знаю. Хоть Наталью в Тасю превратить легко...».
Разумеется, это была она! — убеждена дочь. Однако предположение, что Тася намеревалась продать свой портрет, вряд ли имеет основания — очень уж она им дорожила, это была главная ее ценность. Да и нужды в средствах у нее тогда не было. Публикация в газете (для чего и фотокопию портрета, видимо, заказала) понадобилась ей, женщине активной и честолюбивой, скорее, чтобы просто напомнить городу о себе. Правда, отправляясь в больницу на несложную, в общем-то, операцию, она могла отдать портрет на хранение кому-нибудь из знакомых. Только вот кому?
Я заглянула в Интернет. Прочитала кое-что о художнике Буковецком. Высмотрела даже одну его работу, выставленную на аукционе, — нет, не портрет: цветы. И подумалось: а почему бы и портрету Натальи Тырмос когда-нибудь не появиться на аукционе? В самом деле, кому интересно видеть в доме перед собой лицо чужой, ничем публично не знаменитой женщины, пусть и написанное мастером? Я бы, например, ни одну из картин, взятых с собой в исход (а это, в основном, работы современных одесских художников), на то полотно Буковецкого не поменяла! Другое дело, семья — дети, внуки. Они непременно бы этот портрет приобрели.
Надо надеяться, так оно и будет: портрет когда-нибудь снова проявит свое удивительное свойство — возвращаться в семью.
Белла КЕРДМАН.
Реховот (Израиль).
Продолжение. Начало в номерах от 28 апреля, 5 мая.