|
|
   |
Барон Сондео выходит в галерею, где застает Лишинскую в кресле-качалке со старым номером «Отечественных записок» на коленях. Видно, впрочем, что Ольга и не думает читать, а занята своими невеселыми мыслями.
Барон. Дорогая, ты в самом деле нездорова? А может тебе просто надоели эти напыщенные дуралеи за карточным столом?..
Ольга. Ты удивляешь меня, Эммануил, называя так собственных друзей...
Барон. Друзья... Какие друзья? Компаньоны, да и только...
Ольга. А есть ли вообще они у тебя, друзья...
Барон (с лучезарной лукавостью). Тебе ли этого не знать, мой друг?!
Ольга. Ты и впрямь числишь меня в друзьях?.. Знаешь, мне все чаще начинает казаться, что и я тебе всего-навсего компаньон...
Барон. Ольга, Ольга... Мы же, по-моему, недавно договорились, что ты не станешь устраивать мне сцен. По крайней мере, в столь напряженный для всех нас момент...
Ольга. Нет, Эммануил, я не капризничаю, и в моем теперешнем поведении нет ни тени кокетства... Меня заботит или скорее тревожит как раз тот самый напряженный момент, о котором ты походя упоминаешь...
Барон. Что ты имеешь в виду?
Ольга. Я говорила тебе уже...
Барон. Милая моя, поверь, мне сейчас не до самовоспитания и самоистязания. Да, мне положительно приходилось совершать недостойные, может быть, поступки. Каюсь, грешен. Но теперь не время принимать схиму и бить поклоны. Понимаешь ли ты это?! Сейчас на кону не только наша с тобою репутация, но самая свобода! Войди же в мое положение, если равнодушна к собственной судьбе!
Ольга. Но есть же другой выход!
Барон. Какой?!
Ольга. Уехать! Немедленно!
Барон. Сбежать?!
Ольга. Пусть так! Что же мешает нам оставить этот прогнивший до корней город?!
Барон. А ты не знаешь?!
Ольга. Что же?!
Барон. Очень просто, моя недогадливая... Нам придется бежать голыми босыми, без гроша в кармане... Как тебе?!
Ольга. Да у меня же есть немного денег... (Поспешно): Я продам кое-что из украшений... В конце концов, крымский хутор...
Барон (со смешком). Да-а?.. И сколько же на это уйдет времени... Нет, это не выход... Да и что делать в Европе с этакой малостью... Это мне, нет, лучше сказать, это нам не по мерке...
Ольга. А всё же предпочтительнее, нежели задуманные тобой бесчинства...
Барон. Если ты имеешь в виду молодого Фортацци, то этой легкой фигурой в большой игре придется пожертвовать...
Ольга. Но это же бесчеловечно! Эммануил! Ты ведь прежде никогда не бывал таким жестоким, даже в самых непростых для тебя ситуациях!
Барон. А чего ты, собственно, так о нем печешься?.. Может, не зря в Тавриде рядышком прохлаждались? Может, в душу тебе запал? Признайся-ка, дорогая...
Ольга. Полно, не говори ерунды! Но разве ж можно так?! Даво погиб, Мария — неизвестно жива ли... Так ты еще и жениха ее приговорил!.. Не бывать этому!
Барон. Да как же не бывать, коли дело решено?!
Ольга. Да вот так и не бывать! Не откажешься от своего преступного намерения, так я сама в полицию пойду! Пускай сгорит моя репутация, пусть вся жизнь пойдет прахом, так хоть душу сохраню...
Барон (жестко). Вот как ты заговорила, голубушка... Так возьми же в расчет, что не одна репутация твоя сгорит, но и свобода... Больно уж много участия твоего в наших делах... Покаянием не отделаешься... Весь город поглядит на твою милость в зале окружного суда, а после и у столба позорного!
Ольга. Пускай! А только дольше так жить нестерпимо!
Барон. Будешь жить! Это я тебе гарантирую!
Ольга. Лучше смерть...
Барон. Не дождешься!
Ольга. Руки на себя наложу!
Барон. А как же душа-то твоя бессмертная, о которой столь печешься?! Ведь за церковной оградой зароют, как собаку... Молчишь... Тогда я скажу, чтоб ты глупостей не наделала... И то, что скажу, поверь, гнетет меня в сто крат более, нежели преступления, которые ты мне приписываешь... Софья... Дочка наша...
Ольга. Что Софья? Причем она? (Со слезами): К чему тревожишь прах нашей малютки...
Барон (опустив глаза, глухо). Делай, что хочешь, она жива...
Ольга вздрагивает. Глаза ее как бы останавливаются, стекленеют. Она не может произнести ни слова...
... Возвратимся в галерею. Начало объяснения барона и Ольги о дочери пропущено. Лишинская в полуобморочном состоянии, в слезах, но понемногу приходит в себя. Барон отпаивает ее водой.
Ольга (содрогаясь и всхлипывая). Как же ты мог, Эммануил, как ты мог...
Барон. Я уже объяснил тебе, что заботился только о твоем тогдашнем положении в обществе...
Ольга. Какое страшное наваждение... Пусть Господь простит твое злодейство... Но лишь бы это была правда, лишь бы она была жива...
Барон. Говорю же тебе, она жива, находится на воспитании, живет в довольстве и холе...
Ольга. Зачем же она там, мучитель, barbare (варвар)... Верни же, отдайте ее мне, умоляю!.. Я сделаю всё, что ты только пожелаешь!..
Барон (более хладнокровно). Ну вот и умница... Видишь, всё идет на лад... Я же сказал: будешь жить! И притом так, как я велю!
Совещание в кабинете полицмейстера Чернова. Присутствуют Карачаев и Розен. Встреча носит другой против обычного характер — четкий, лаконический, деловой. При этом тон явно задает следователь Карачаев.
Карачаев. Итак, лучшего времени, нежели воскресное утро, не подобрать...
Чернов. Поясните, почему.
Карачаев. Менее всего риска, что пострадают случайные прохожие. Покуда продолжается церковная литургия, улицы пустынны, пешеходов почти нет, а большинство заведений, прежде всего, питейные, закрыто по вашему же распоряжению до 12 часов дня. Самый подходящий момент.
Чернов. Продолжайте, Петр Осипович.
Карачаев. Ко взрывам предположены Институтская, Бирюковская, Роннесовская, Васильевская и другие мины на Молдаванке, выходы из приморских обрывов будут частично взорваны, а частично заложены камнем и закреплены раствором.
Чернов. А вы уверены в том, что подземных обитателей не оповестят об этом заблаговременно?
Карачаев. Валериан Михайлович, ну что вы в самом деле... Разве я столь жесток, чтоб обречь даже этот сброд на голодную смерть... Разумеется, никто не собирается их живьем замуровывать... Понятно, что их предупредят, ведь в таком большом предприятии мы задействуем десятки, скорее сотни людей, среди которых, несомненно, есть информаторы. Но зато мазурики выползут из своих нор на свет Божий, а, главное, вынуждены будут прихватить с собой и «товарчик». Понимаете, к чему я веду... Одновременно устроим облавы по всем «дешевкам», постоялым дворам, трактирным заведениям, второразрядным гостиницам, меблирашкам.
Чернов. Но ведь заведения в это время как раз пусты!
Карачаев. В том-то и дело, что нас в данном случае будут интересовать не столько люди, сколько означенный «товарчик». Трущобных героев прихватим в «дешевках», еще тепленьких, не навострившихся бежать в закрытые по случаю воскресеньица кабаки. Нас никто не станет ждать в такое время, когда облавы представляются бессмысленными. Убежден, мы отыщем немало интересного. Кроме того, осмотрим и все уже известные нам подозрительные квартиры. Единственное — не все лазы в катакомбы нам известны. В особенности те, что примыкают к подвальным и цокольным этажам... Останутся лазейки, однако такие тонкости наверняка известны очень немногим...
Чернов. Вы полагаете, только это звено слабое?.. Что у нас слышно по Миллеру, по делу Даво, наконец?.. Ведь абсолютно никакого движения! А вы собираетесь устраивать какие-то сомнительные широкомасштабные акции...
Карачаев. Валериан Михайлович, ну согласитесь же, что это вещи взаимосвязанные! Ежели нет другого пути, рыбаку остается бросить удилище и взяться за сеть! Что-нибудь, да попадется! Может, и крупная рыбина угодит...
Чернов. Не знаю, не знаю... Как отнесутся к этакому шуму да грохоту городовые обыватели, не говоря уже о высшем начальстве... Удастся ли еще уломать губернатора... И это какой же вселенский переполох получится!.. Как бы не вышло у нас с вами залпа по воробьям... Мало нам нападок «Ведомостей»?! Болотов скомпрометирован, муж сестры моей, не шутка... Намеки более чем прозрачные... Мол, с моего родственного благословления берет... Пошли слухи... Мол, для того именно я санкционировал передачу ведения домов терпимости и проституции в нашу канцелярию, чтоб легче было дурно пахнущие денежки прикарманивать...
Карачаев. Вот и надобно результативно пошуметь! Их же «помадками» (приемами) воспользоваться: отвлечь внимание обывателей, причем делами в самом деле значимыми! А молва — что? Сегодня одному кости моют, а назавтра другому...Да, да, да!.. Но я не вижу другого выхода. Кроме того, ведь сообщал вам уже о своих подозрениях в отношении кое-каких высокопоставленных лиц. Так вот, есть тут у меня зацепки. Если хотите, некоторые гарантии. Во всяком случае, гарантирую вам поимку людей, которых удастся разговорить...
Чернов (недоверчиво). Вы действительно рассчитываете на их разговорчивость?
Карачаев. Согласитесь же, что ежели в каком-нибудь явочном трактире обнаружится уворованное, скажем, из дома того же Даво, то хозяину непросто будет отпереться, и он выложит всё! Не пожелает же в каторгу в самом деле идти за чужие грехи...
Чернов (после недолгого раздумья). Ну ладно, уговорили. Дозволяю, но... Строго под вашу ответственность! Если дело не удастся, первым полетите со службы к чертовой бабушке... А уж я — вслед за вами...
Розен (переглянувшись с Карачаевым, неожиданно серьезно и прямодушно). Под нашу, Валериан Михайлович, ответственность. Голосую, знаете ли, за нашего героического следователя!
Чернов (удивленно). Господи, да что с вами случилось, почтенный Генрих Карлович? Здоровы ли вы, доктор?! (С озорным ехидством): Это сговор, да?.. В тандеме сговорились погубить доверчивого начальника своего?..
Карачаев (в тон ему). А то как же... Подсиживаем...
Чернов. Ну-ну, стервецы... (Более серьезно): Так вы что же, следующее воскресенье наметили, так?
Карачаев. А что? Дальше тянуть — себе дороже... И еще одно. Молодой Фортацци...
Чернов. Что Фортацци?! Ага, стало быть, ему все-таки удалось что-то выяснить самолично?
Карачаев. Да нет, Валериан Михайлович... Но ему в нашем небезопасном, прямо скажем, предприятии отведена особая роль...
Чернов (с сомнением): А справится ли?..
Воцаряется тишина. Все трое лишь напряженно переглядываются.
(Начало в номере от 16 мая. Печатается по вторникам и четвергам. Продолжение следует.)