|
|
   |
Одно из помещений Новобазарной катакомбы, близ Судейской мины, освещенное двумя факелами, укрепленными на стене. В одном из углов лежит раненый Джак в окровавленном платье, по временам издающий негромкие стоны. Его охраняют известный уже нам Филин и еще одна темная личность, подручный Филина, Сова. Этот последний — просто-таки пират Стивенсона — невысокого роста, крепкий, округлый, с черной повязкой, закрывающей левый глаз, кривым кинжалом за поясом. В противоположном углу, привалившись к стене, сидит вздрагивающий Свидерс — долговязый тщедушный молодой человек с раскосыми глазами. Около него расположилась группа с полдюжины головорезов, готовая исполнить волю Кондора. Ждут появления Миллера, в присутствии которого должна состояться казнь.
Филин (Джаку). Пора, старый черт, покончить тебе с этим неблагодарным миром. (Сове): А, брат, как я красноречиво вещаю, прямо как наша юридическая знаменитость, присяжный поверенный Вейнберг! А?! (Кривляется): Милостивые государи, мы имеем налицо нисколько не безжалостного убийцу. Нет! Нет! Упаси Боже! Мы имеем перед собою всего только обиженного случаем честного человека, не скрутившего ни единого горла, а вертевшего единственно ручку шарманки: «А-а-а во пиру была-а, во-о бесе-едушке-е...» Каково?!
Джак (хрипло). Мразь...
Сова. И охота же Кондору возиться с этой старой рухлядью. Закопать где-нибудь тут — и вся недолга. А то тащи черт те куда, да выводи в ялике на волну...
Филин (Джаку). Тебе бы еще в компанию эту дрянную колдунью Рашу, было б веселее хрять в преисподнюю, да на брачном ложе из торбы... Такая ржавая кочерга, как ты, и торбы не стоит! Вот и нырнешь у меня без савана!
Джак (превозмогая боль и теряя силы). Выблядки... Из отхожего места... Нечистоты... Доберись я до вашей горлянки, вы б у меня захрипели ручной шарманкой... Гнусь...
Филин (злобно). У-у-у, грызун (то есть нищий)...
Джак откидывает голову, глаза его закатываются.
Сова. Ишь, какую отходную ты ему пропел... Вот и отходит, кажись...
Филин. Не выдержал, чертово отродье... А еще бахвалился... Ну и пусть отходит прямиком из Гадеса в ад...
Во второй группе мазуриков между тем назревает размолвка. По крайней мере, двое из шести — из шайки душителей, подчиненной вещунье Раше.
Вьюн (Свидерсу). Фармазонщик... Что ж ты в нее железку не воткнул, когда увидал, что тырят... Срам один...
Свидерс. Да как же я мог, когда в дыре застрял... Что ж мне за то амба?.. Нынче вы меня на храпок возьмете (задушите), а завтра и тебя на тёмную накроют, никуда не денешься...
Данилкин. То-то и я говорю: больно уж строго. Тем паче у нас свое начальство есть, а оно и не знает ничего о кондоровом суде...
Вьюн. Ты, брат, языком понапрасну не стучи! Раша твоя, как и все, под началом Кондора! Устав у нас у всех один! Хват. Это точно.
Топор. А то нет...
Данилкин. Вам ли о том знать?!
Вьюн. Ты не больно-то горло дери!
Данилкин. А то что?
Вьюн. А то ведь и приткнуть недолго...
Лебедев. Нас двое...
Топор. Это нас по-двое, Лебедь... Двое на одного...
Данилкин (с ехидством). Тоже мне, напужали, гамли!.. А ну-ка цыц!.. Да я таких жучек — пинком под зад!..
Вьюн. Ну всё, тетеря, дело сделаем, а там кровь тебе пущу, подергаешься у меня — ботало (язык) на сторону...
Данилкин (с отчаянным озорством). Да?! Прежде сам сдохнешь! Это вам не на гопе (то есть не на просторе), хрять некуда... Лебедев. Катай (бей) скотов! Данилкин бросается на сидящих перед ним на корточках Хвата и Топора, сбивает их с ног и бьет ножом Вьюна в бок. Лебедев вскакивает, чтоб поддержать товарища, но спотыкается о свалившихся Хвата и Топора. Еще один здоровенный мазурик набрасывается на Данилкина сзади и накидывает ему на шею удавку; тот хрипит, отмахивается ножом. Общая свалка, и в этот момент появляется Миллер.
Миллер (гневно орет). Скоты! Мерзавцы! К ногтю вас! Перетопим, как котят! Сейчас доложу Кондору! Борющиеся и бьющиеся с трудом расползаются. Миллер видит, что Данилкин с выпученными глазами и багровым шрамом на шее лежит недвижим, Вьюн захлебывается кровью, у Хвата и Топора сильно изрезаны физиономии, а Лебедев прижимает к себе раненую руку.
Миллер. Твари... Ни на минуту вас нельзя оставить... Отнесите этого молодца (указывает на мертвого Данилкина) куда подальше и закидайте камнями... Умирающий Вьюн харкает кровью и подает знаки помочь.
Миллер (злорадно). Помогите же ему, ребята, удружите...
Хват, Топор и третий драчун, тоже явно серьезно раненный Данилкиным, нерешительно мнутся, потирая порезы и ушибы. Но тут Лебедев, быстро перехватив рану лоскутом рубахи, кидается к Вьюну и мгновенно перерезает ему горло.
Миллер (удовлетворенно): Браво, какая прыть!.. Вот бы вы так же быстро и соображали. (После паузы, удивленно оглядываясь). А где же Свидерс?.. Идиоты...
Пользуясь сумятицей, Свидерс сбежал.
Миллер. Что стоите, как столбы, олухи! Ищите, хорошенько, не для близиру (то есть не для отвода глаз)! Он отсюда не уйдет! Некуда ему идти, да и дороги не знает...
Топор и Хват бросаются исполнять приказание. Третий мазурик, шатаясь, отправляется вслед за ними, но, оказавшись вне видимости Миллера, приваливается к стене, зажимая ладонями рану в боку. Только Лебедев с перекошенной улыбкой стоит над недвижимыми страшными телами Данилкина и Вьюна. В руках его окровавленный нож. Вид его настолько ужасен, что Миллер отворачивается. Постояв мгновение, Лебедев, по-видимому, принимает какое-то решение и отправляется на поиски вслед за остальными. Из ближайших к зале мин доносятся возгласы: «Как сквозь землю провалился!», «Черт бы его побрал!», «Выходи, Свидерс, хуже будет! Гляди, помучаешься!»
Хват (подсвечивая факелом ответвление от главного хода). Если он притаился не близко отсюда, так всё равно подохнет с голоду.
Топор (отзываясь по соседству). Где ему выйти... Он же, кроме Новобазарной, еще и не бывал нигде. Стало быть, ему и за год отсюда не выбраться.
Хват. Да я б первый ему полштофа анисовой выкатил, кабы он наружу сподобился выйти... Между тем Лебедев замечает-таки Свидерса, притаившегося за каменной осыпью. Свидерс умоляюще глядит на Лебедева, тот спокойно кивает ему и уходит дальше. Возвращается в залу.
Лебедев (Миллеру). Ничего. Тут же ни с чем возвращаются и остальные.
Хват и Топор (Миллеру, наперебой). Никуда он не денется. Дороги не найти. Здесь ему и амба. Да еще прежде натерпится от голода и жажды...
Миллер (милостиво). Ладно, отверженцы. Сдохнет, конечно, это ясно. Но и вы ротозеи. Поглядите, как Филин с Совой своего-то сторожат — почище ключая (то есть следственного пристава)! Эй вы, ночные птицы, не пора ль в путь-дорожку? Или, может статься, ждете, когда море само придет к вам сюда?.. Принимайтесь за дело — тащите этот хлам в Морскую мину, а там пускай себе нырнет.
Филин. Не сомневайтесь, сделаем в лучшем виде... Махаем (то есть идем), Сова.. Сова и Филин прикрепляют на пояса фонари с рефлекторами, поднимают на плечи носилки с Джаком и уходят в мину. Оставшиеся мошенники относят труп Данилкина в отдаленную нишу, забрасывают камнями и расходятся. Вход в Морскую катакомбу, наподобие грота, у самой кромки моря. Филин и Сова укладывают на землю носилки с неподвижным телом Джака и отправляются за спрятанным где-то на берегу яликом. Видя, что они ушли, Джак поднимает голову.
Джак (хрипло). Где же Стамо... Неужто надул, проклятая харя... Остается полагаться на собственные силы... А их всё меньше, однако... Услышав шаги возвращающихся палачей, укладывается в той же позе, в какой его оставили.
Филин. Сова, ты в карманах у него пошарил?
Сова. Да ничего интересного. Спички, фонарь, пустой кошель и нож, каковой отныне обращается в мою пользу...
Филин. Черт с тобой, бери, мой поострее будет (хлопает себя по поясу). А скажи-ка, паря, чтоб без ошмалашу (то есть без обыска), колесиков-то не было, а?
Сова. Ах ты, старый жмот (скупец, жадина)!.. Ну лады, лады, осюшник (то есть двугривенный) всего-то и сгреб... Тоже мне, слам (то есть добыча)...
Филин. А мешок-то где?
Сова. Какой мешок для этой ракалии? Станем мы топить без толку холст... Тащат носилки к воде и перекладывают тело в ялик. На море — барашки, волна солидная.
Филин. Давай-ка я один его свезу, а то как бы нам втроем не перевернуться, чтой-то задуло, штормит.
Сова. А на кой нам мотать далеко? Отойдем чуток — и конец. Отлив сам его к рыбам снесет.
Филин. И то правда, садись. Отчаливают.
Филин (глядя на пенящуюся воду, привычно, без страха). Ишь, валяет... Держи вразрез!..
Сова (в напряжении). Ишь, как мотает, дьявол...
Филин. Жми, анафема!.. Забирай налево!.. Наляг!.. Ну-ну, еще немного... Хорош!.. Сова направляет нос ялика вразрез набегающей волны.
Филин. Баста! Сбрасываем! Сова и Филин хватают Джака за ворот кафтана и понемногу переваливают тело через борт. Покончив с этим, двое в ялике круто поворачивают ко входу в Морскую мину.
Филин. Давай, давай!.. Норови к берегу!.. Хорош!..
Через несколько минут злодеи вытаскивают лодчонку на берег и прячут меж огромными известняковыми валунами. Тем временем обессиленный Джак все еще держится на воде. Он начинает уже захлебываться, как вдруг слышит обещанный чаячий крик. Птичьему крику подражает Стамо.
Стамо (зовет из темноты). Эгей, держись, старый черт! Греческая халва идет к тебе на выручку!
Стамо с товарищами цепляют Джака багром за кафтан, подтягивают к баркасу, а затем прихватывают и за волосы. Через мгновение шарманщик уже с ними. Баркас подтягивается к берегу, все выходят, выносят Джака и рассаживаются кругом костерка.
Джак (тяжело отдуваясь, обращается к Стамо). Черт меня возьми... И тебя, баклажанная душа... Где ж ты так замешкался, шельма?.. Я уж решил, пробил мой час...
Стамо. Мы ж не могли подойти у них на виду, да, кроме того, решили записать тебя в покойники. Ха-ха... Для виду, понятно. Пускай кондорова камарилья тебя похоронит... Раша обо всём уже знает...
Джак. Не обо всём... Свежие новости невеселы... Данилкин удушен, Свидерс неведомо где, а Лебедь на поводке (то есть под наблюдением)...
Стамо. Ничего, старина, не дрейфь, сдюжим. Мы все за тебя...
Джак (с недоверием). Все-е-е... Сколько вас там всех-то?..
Стамо. Ну... У Раши было душителей с полдюжины... Ежели Лебедь объявится, так человек пять. Да нас трое (указывает на двух своих спутников), да ты один троих стоишь... Глядишь, и наберется неробкий десяток...
Джак. Всего-то? Да у Кондора целая армия головорезов! А сколько каплюжих, выручек и ключей (то есть полицейских, квартальных и приставов) под ними ходит... И сколько жоржиков да алёшек (то есть «светских мошенников» и простых служек) стремит по их указке... Да мы ни за гроник (грош) облапаемся да сгорим (то есть попадемся и сгинем)...
Стамо. Полно, старый грешник. Тебе-то чего бы уж страшиться? Кажись, и так с того света к нам явился...
Джак. Да уж, в жизни вволю хлебнул, а таперича чуть было не нахлебался... Как говорят, чем ближе к гробу, тем дурнее...
Стамо. Вот и я о том. Нет в тебе прежней прозорливости. Если б ты получше знал Рашу...
Джак. Да что вы все заладили... Раша, Раша... А на поверку-то баба, дикарка, пусть с отчетливыми следами былой красы... А вместе, почитай, моего разбора. Только что я ручку шарманки кручу, а она карточную колоду прокидывает... Оба, выходит, христорадничаем...
Стамо. Ну-ну, брось, что за моралист тут выискался... Тоже мне нищенку нашел... Много ты знаешь... Раша — птица высокого полета, не нам с тобою чета. Облик же ее, костюм маскарадный гадалочий, видимость одна. Стало быть, так надобно ей. Онамедни видел, как сам Клепо ей кланялся, да не с подобострастием, как наши-то сволочи главарю, а по великосветскому, церемонно этак. Да что там Клепо! С ней и сам Кондор церемонится. И неспроста это, неспроста... О ней такие легенды ходят!.. Бают, она шахиня какая-то арабская, сокровищ несметных владелица. А тут скрывается не то от врагов своих, не то сама врагов подкарауливает... Но что бы там ни балаболили, а душители ее не для обделывания темных делишек собраны, привечены и вымуштрованы. Это уж точно. А что ее связывает с Кондором, так то одному дьяволу ведомо. Да, судя по всему, уже расходятся их стежки-дорожки-то. Главное дело, доверять ей мы можем... Это раз. А второе — так за нею сила. Не ведаю, какая, однако не плоше кондоровой, а то и превосходящая, ей-ей...
Джак. Быть бы по-твоему, так уж я б не возражал... Раз уж ты ручаешься, галатобурек (то есть чебурек из Галаты), я к вам присоединяюсь. Можешь передать шахине вашей или эмирше, не знаю, кто она там... Отлежаться мне надо маленько. За Софьюшку страшусь. Сам знаешь, что да как. Пригляди за ней. Да обо мне — ни словечка: ни ей, ни Ирине. Даст Бог, всё обойдется, так я с Кондором и его ночными птицами счеты сведу сполна, за мной не заржавеет...
Полный посетителями трактир «Пелопоннес» на отрогах Польского спуска, близ Канавы. Окна его зашторены красными занавесками, ставни закрыты. Домик врос в землю настолько, что при входе надо спускаться вниз по ступенькам. На вывеске некий маляр изобразил весьма похожий на настоящий медный самовар, ядовито-коричневого окраса баранки, припорошенные семитатью (то есть кунжутом), бильярдный стол и два перекрещенных кия, напоминающие скрещенные рыбьи рёбра. За дверью — обширная грязноватая зала для простонародья с буфетом, откуда есть вход на «чистую половину», прикрытый засаленной портьерою. Стены обеих зал побелены, а поверх побелки расписаны какими-то сказочными деревьями, не то райскими, не то африканскими. То же можно сказать и о порхающих над ними птицах, изображенных, вероятно, тем же вывесочным живописцем с оглядкой на местного происхождения дроф, куропаток и диких голубей. Потолок закопчен висящей на крючке фотоженной лампой. Под окнами и стенами помещаются покрытые не чересчур опрятными холщовыми салфетками деревянные столы, в центре которых — перевернутые вверх дном глиняные чашки для ополаскивания. К стенам примыкают скамьи, а с прочих сторон — обшарпанные табуреты и несколько такого же разбора стульев. Пространство пропитано дымком махорчатых папиросок, «людской молвью и конским топом». В простенке — оркестрион, музыкальная машина, воспроизводящая известные оперные мотивы, народные песни и танцы. За стойкой — как ни странно, довольно-таки степенный буфетчик: белоснежная рубаха, белый же холщовый фартук, внушительность физиономии, опрятность. За его спиной — строй фаянсовых чайников и чашек, расписанных аляповатыми розанами, больших стаканов и роскошная шутиха (графин со стеклянной фигуркой внутри — знаменитое изделие из Гусь-Хрустального). На большинстве столов в этот час не столько чайники, сколько всех мастей бутылки — полуштофы, косушки, портерные кварты. Перелицованный в мелкого чиновника молодой Фортацци примостился за одним из столиков, неподалеку от буфета, и внимательно наблюдает за только что пришедшим хозяином трактира, какового все величают не по имени, а по прозвищу — Сова. Он и в самом деле немного напоминает нахохлившуюся сову — небольшого роста, плотный, с цепкими руками, одноглазый.
Сова (буфетчику). Ну, как наши дела, Харлампий?
Буфетчик. Всё, как обычно, хозяин, шуруем.
Сова. Мешки на месте?
Буфетчик (с ухмылкой). Да вон они, запивохины (выпившие), бражничают...
Сова. Что взял?
Буфетчик. Да так, по малости. Есть пара скуржаных канареек (серебряных часов) да лоханка рыжая (золотая табакерка). Шмелей с шишками (кошельков с портмоне) понатаскали, дак на кой они нам, признают, хлопот не оберешься...
Сова. Ну-ну... Лоханка-то рахманная (хорошая, красивая)?
Буфетчик. А то...
Сова. Веснухи во что правили (что просили за часы)?
Буфетчик. В три рыжика (три червонца).
Сова. Что положил (что дал)?
Буфетчик (плутовато). Два за пару, ха-ха... Да пусть хрястают с нашей канновкой (пьют водку и закусывают) на дармовщинку... Много не скушают — вон уже все херовы (то есть пьяные)... Опивки да огрызки...
Сова. Клёво, маху не даешь...
Буфетчик. Свое дело знаем, бабки делаем...
Сова. Это ты Айзика позвал?.. (Глядит на старого скрипача, раздирающего душу пронзительной игрой). А чё, оркестрион заглох к чертям собачьим?
Буфетчик. Да, сызнова немца надо звать — сдохла машина...
Сова. Вот, шельма, удружил... Купи, говорит, за полцены... Ловкач... За морем телушка — полушка... Дрянь дело, надул, жулик... Таперича чини да чини...
Подслеповатый скрипач Айзик с особенным остервенением выводит на своем исцарапанном инструменте чертовскую плясовую, постукивая в такт ногами, потряхивая нечесаной башкой и обращая взоры к некоей вконец изгвазданной личности, размахивающей потертым бубном. Наблюдаются приметы буйства и оргии. «Свово праздничка дождуся, — подпевают пьяные мастеровые и ластовые рабочие, — во грозну жонку воцеплюся, во грозну жонку воцеплюся, да и насмерть раздеруся, ой-ой, насмерть раздеруся...» Скрипка с бубном почти не заглушаются, ибо горловые силы пьянчужек изрядно исчерпаны. Раздаются невнятные бесцеремонные возгласы: «Папиросочку!», «Ур-р-а! А-тлична-а! А падать саколикам водки на пять калёс!», «Ступай к нам, девка!», «Пару чая!», «Эх ты, михря!», «А я тебе говорю: пей!». Где-то стучат шарами бильярдисты. Фортацци — за одним столом с фигурантом, несколько отличающимся от прочих посетителей как нарядом, так и внешним видом. Пожалуй, он напоминает учителя или заурядного чиновника, однако плутовской взгляд его и характерная речь настораживают. Густая шевелюра, курчавые бакенбарды, круглые очки: мы узнаем в нем того самого Клепо, однако для Николая — это просто подозрительный Незнакомец.
Неизвестный (шутливо, но вместе с издевкой, паясничаньем). Што, дяденька, сидите? Али маменьку с тятенькой высматриваете в энтом «малиннике»?
Николай. Эк, загнул... А вы, стало быть, почтенный старец?
Неизвестный. Да уж не моложе вас буду, зубы проел... Да я не о том. Гляжу, чай пьете. В такой-то час, да в нашем вертепе. Вот и спросил.
Николай. Чай одному можно. А водку с хорошим человеком надобно...
Неизвестный (хохочет). Где ж вы туточки хорошего человека найдешь... Ха-ха... Тут, поди, одни трущобные фешионебли (то есть аристократы) заседают... Обчество!.. Ха-ха... Фамильные камешки прощелкивают, должно быть... Опосля того, как благородно обревизовали чужие карманы...
Николай (в тон ему). И вы из таковских будешь?
Неизвестный (с иронией). А то, как же, не плоше иных-прочих...
Николай. И рекомендации у вас, небось, на сей счет имеются?
Неизвестный. Всенепременно, паря. От тех, кого чуток трекнул (то есть неосторожно задел во время карманной кражи), да от тех, с кем разом потел у дяди на поруках (то есть сидел в тюрьме). Подходяще звоню?..
Николай. Вполне.
Неизвестный. Так вы ж мухортик. На что я вам?
Николай. Свой интерес имею.
Неизвестный. А колесики имеете?
Николай. Извольте: коли сговоримся, так откатятся.
Неизвестный. Ежели только вы не из фигарисов...
Николай. А что, похож?
Неизвестный. Да надобно еще зеть сквозь звенья (то есть поглядеть через очки)...
Николай. Ваша правда... Так и зрите!.. Половой!.. Полштофа померанцевой сюда!..
Неизвестный (поворачиваясь к скрипачу): А ну-ка, старик, заделай-ка нам чибирячку (песня со скабрезностями)...
Еврей-скрипач подходит к нему, но получает монету от Фортацци и начинает выводить испрошенную песню. Захмелевшие посетители тотчас подхватывают: «Ой, как на эфтам, ды на буливари, пафстричялися дви крали. Сабой нидурныя! У адыной затылак бритый, у другой скула разыбита. А-ах! Оччинь ха-араши!» Тем временем юркий половой приносит темно-зеленого стекла угловатую полуштофную бутылку, две стопки и тарелку соленых огурцов. Неизвестный решительно наливает по первой.
Неизвестный (удовлетворенно). Во наяривают, паршивцы... Ну, со свиданьицем... Как вас звать-величать?
Николай. Да запросто, Николаем.
Неизвестный. Ну, с Богом, Николай... (Степенно выпивает. Поворачивается к скрипачу): Рюмочку, Айзик, поди пропусти!
Старик подходит к нему, берет стопочку, кланяется, хочет что-то сказать, но сразу несколько пьяных голосов требуют продолжения игры: «А ну давай играй, бестия!», «Не выкаблучивайся, старый жид!» и проч. Неизвестный решительно встает и негромко, как человек привыкший повелевать, гаркает: «Молчать, чертово отродье!» Головы выпивох поворачиваются, заметно, что присутствующие его узнают и, кажется, даже несколько трезвеют, перешептываются: «Клепо, кажись...» Впрочем, некий здоровенный детина, биндюжник, вероятно, не знакомый со здешними верховодами и обычаями, яростно ответствует: «Это кто ж там такой горло дерет? Я с тебя дурь-то эфту собью!» Неизвестный преспокойно ставит стопку на стол, неторопливо, с достоинством поднимается и шествует в направлении биндюжника. Тот угрожающе встает, упирает мощные руки в бока: «Ну-ка, ну-ка...» Все молча и с изрядным вниманием наблюдают за происходящим. Неизвестный подходит на расстояние удара и отчетливо процеживает сквозь зубы: «Ах ты, кобылятник, шкура драная!» Биндюжник презрительно меряет взглядом сухопарого и комичного забияку, замахивается, но не успевает даже мигнуть, как перелетает через стол, сбитый с ног отменным ударом опытного бойца. Кругом хохочут: «Тюря-драчун! Тюря-драчун! А против молодца и сам овца!» Неизвестный возвращается на свое место как ни в чем не бывало.
Николай. Ловко у вас получилось.
Неизвестный. А ничего... Это ж мурло, фуфлыжник. У такого шлею с лошади на ходу снимут. Этакого изувечить — плюнуть раз. Вот ежели б битый попался, из наших, тады стреми в оба... А тут — тьфу...
Старый скрипач ходит близ стола и старательно наяривает, персонально для Неизвестного.
Неизвестный (слушая). Хороша, Айзик, твоя фистула, покрепче всякого толстого баса будет...
Николай. Точно, глубоко пробирает...
Неизвестный. Послушал я скрипочку в радость, а вот вас никак не услышу. Говорите, Николай, свое дело, да говорите толком, чтоб не вокруг да около...
Николай. Вижу, человек вы дельный, крутить не стану — себе дороже. Но возьмите в расчет мои обстоятельства, а то, не ровен час, и на самом деле подумаете, будто я соглядатай какой.
Неизвестный. Говорите, чего ж.
Николай. Нарядился я сюда в чужое платье.
Неизвестный (с усмешкой). А то я не углядел, что задрапированы... Вижу ведь — бонтонный...
Николай. Делать-то было нечего... Не во фраке же к вам... Ищу я невесту свою, Марию Даво, слыхали, конечно...
Неизвестный. Слыхать-то слыхал...
Николай. И что ж слыхали?
Неизвестный. Да то же, что все.
Николай. Может, что-нибудь возможно разузнать? Приватным, так сказать, порядком... Не стесняясь расходами... Так, чтоб и волки были сыты, и овцы целы... Понимаете ли?
Неизвестный. Овцы — дело второе, а первое — волков проследить...
Николай. Как по мне, так овцы — как раз первое дело.
Неизвестный. Ну, это как поглядеть...
Николай. Помочь возьметесь ли?
Неизвестный. Попытаюсь, да наперед ничего обещать не могу. Дело, как вы сами понимаете, весьма деликатное, щекотливое. Чтоб не сказать небезопасное...
Николай. Но вы, я вижу, тут в большой чести. Чего вам-то опасаться?
Неизвестный. Эва! Вы что ж, господин хороший, думаете, я один вас перелицованного приметил. Глядите вон, трактирщик с буфетчиком вас уж всего зенками-то иссверлили, не фигарис ли... А я, выходит, с фигой канновку (водку) хрястаю или там ерша в салфетке (шампанское), да звякало разнуздал (язык распустил)... У наших-то когти остры — приткнут и баста...
Николай. Так неужто не войдут в соображение, что мне с полицией связываться не резон. Мне невесту надобно выручать... Денег им пообещайте...
Неизвестный. Тут целковым не отделаешься, тут, видать, косулями (тысячами) пойдет расчет...
Николай (воодушевленно). Да, да, не сомневайтесь... Прижиматься не стану... Разузнайте только, как ее найти! Да вперед дам, сколько скажете...
Неизвестный. Наперед не надо, больно вы доверчивый. Глядите, не прогадайте. Но раз уж решили, пускай словесный уговор будет. Как говорится, уговор дороже денег. Ежели дело выгорит, принесете, сколько скажу. Сами напросились.
Николай (с волнением). Да, да, да!
Неизвестный. А теперь ступайте. Нечего тут упырям глаза мозолить. Здесь меня и найдете. Всё, шабаш.
Фортацци потихоньку ретируется, провожаемый лишь напутственными косыми взглядами Совы и Харлампия, посетители давно осоловели, всё пропитано дымом, кухонным чадом и невнятным гомоном. Выпив еще рюмку, Неизвестный, то есть Клепо, не спеша, подходит к буфетной стойке. Трактирщик и буфетчик глядят на него почтительно, с привычной заинтересованностью.
Клепо (Сове). Знаешь, кто был?
Сова. Думал, фигарис, да, вроде, нет. Мухортик какой-то мутный. (С иронией): Щепетный (нарядный) какой... Платьешко-то с чужого плеча, а выправка — словно б он из «обчества». Стрюк шатаный (подгулявший барин)?.. Может, из поляков, что за буграми сгорают (то есть из участников польского восстания, сосланных в Сибирь), или слаба (вряд ли)?
Клепо. Тоже мне, зеленые ноги (беглый каторжник)! Звонишь с похмелья... Да это женишок Марии Даво пришкандыбал!! Каково? Уел?!
Сова (взволнованно). Что ж он тут вынюхивает?!
Клепо (строго). А вот это уж, паря, не твоего ума дело. Об этом, окромя Кондора, никому и знать не надобно...
(Начало в номерах от 16, 18, 23, 25, 30 мая, 1, 6, 8, 15, 20, 22, 27 июня, 6, 11, 13, 18, 20 июля. Продолжение следует.)