|
|
   |
В апреле 2014 года по Первому каналу российского телевидения в программе Андрея Малахова «Пусть говорят» рассказывалось о ребятах 8—10 лет, совершивших настоящие подвиги. Один вытащил из загоревшейся деревенской избы годовалую сестренку, получив при этом серьезные ожоги. Другой бросился холодной осенью в реку и спас упавшего туда товарища. Были и другие примеры удивительного героизма собранных на эту передачу ребят.
Глядя на маленьких героев, я вспомнил такую же восьмилетнюю девочку, спасавшую меня от голода в моем концлагерном детстве. О ней и хочу рассказать...
Моя мама любила повторять: «Свет не без добрых людей». В страшные годы фашистской оккупации я не раз убеждался в правоте ее слов. Когда в начале лета 1942 года наш этап, последний из Одесского гетто, пригнали в Доманёвку, и мы, уставшие, голодные, сели на землю недалеко от небольшой церквушки, к маме подошла какая-то женщина и спросила:
— Звидки вы?
— Из Одессы, — ответила мама.
Женщина посмотрела на меня, на сестру, вздохнула и ушла. Но вскоре вернулась с крынкой молока:
— Нехай диты попьють.
Из Доманёвки нас погнали в Карловку. Во всех бараках нары были заняты, и нам ничего не оставалось, как примоститься на земляном полу. Так бы мы и спали, если бы не деревенский кузнец. Он привел одному из охранявших лагерь полицаев подкованного коня и из любопытства заглянул в наш барак. Увидев, что мы лежим на голой земле, сказал маме, что ночью натаскает нам из расположенного неподалеку от лагеря коровника солому. Так он и сделал, и у нас появилась, как говорила мама, «приличная постель»...
А теперь о дочери полицая.
Фамилия его была Луценко. О нем говорили, что его свирепый вид наводит ужас даже на односельчан. Об узниках концлагеря и говорить нечего! В то наше первое концлагерное лето его дочка приносила ему в лагерь еду. Конопатая, босая, в выгоревшем платьишке, на нас она смотрела с испугом. А когда выходила за ворота лагеря, домой пускалась бегом.
Однажды я встретил ее у колодца. Она мыла солдатский котелок, в котором приносила отцу еду. Когда я подошел к колодцу набрать воду в заменявшую нам ведро ржавую кастрюлю, она испуганно отскочила.
Неожиданно для себя я схватил ее за руку:
— Как тебя зовут?
Она вырвала руку:
— Ты шо?
И тут я со страхом подумал: сейчас побежит, пожалуется отцу!
Но она потерла руку и сказала:
— Мэнэ — Лида. А тэбэ?
Я сказал.
Она оглянулась по сторонам и спросила:
— Скажи, а чого це вас так мордують?
— А за то, что мы Христа распяли.
— А колы ж це було?
— Больше тысячи лет назад.
— Так ты ж тоди ще не жив!
— Ну и что? Все равно виноват!
— Лидка! — прогрохотал за бараками сиплый голос полицая. — Куды ты пропала?
— Ой! — заметалась она. — Побигу! А ты приходь сюды завтра.
И убежала.
Когда я сказал маме, что познакомился с дочерью Луценко, мама ужаснулась:
— Не смей к ней подходить! Полицай тебе голову оторвет!
Но на следующий день меня, как магнитом, потянуло к колодцу. Как и накануне, она мыла солдатский котелок. Увидев меня, облизнула потрескавшиеся губы и быстрым шепотом сказала:
— Приходь зараз до старого сарая. Батько впевненый, шо я до дому побигла. Шукать не будэ. Приходь!
В конце лагеря стоял полуразрушенный сарай. Камышовую крышу его растаскали зимой по баракам на «паливо». Стены тоже обвалились, и оставаться в сарае незамеченными можно было только сидя на полу. Лида уже сидела там на полусгнившей соломе, и, когда я вошел, подвинулась, давая мне место. Не успел я усесться, как она сказала:
— Так розкажи, як же Христа роспялы?
Я стал рассказывать евангельскую легенду, которую знал со слов мамы. Лида слушала, раскрыв рот и не сводя с меня глаз. Но когда я сказал, что мать Иисуса, пресвятая Дева Мария, была еврейкой, она воскликнула:
— Ты шо! Не може буты!
— Как «нэ можэ буты»? Ты спроси мать, отца.
— А шо воны знають? Маты цилый дэнь у поли або в огороди працюе. А батько тильки самогон пье, та вас доглядае!
Вдруг она вскочила:
— Побигу! А ты трошки посыдь, шоб нас удвох не бачилы. А завтра прыходь. Батько кажэ, шо вы уси з Одессы. Я хочу знаты, шо це за город такый...
От мамы я как-то слышал: «В любом несчастье нужно иметь кусочек счастья». Таким «кусочком счастья» стало для меня знакомство с этой девочкой.
Когда на следующий день я прибежал в сарай, она сидела уже там, разложив на чистой тряпочке несколько помидор, хлеб и кусок отварной курицы. Мне показалось, я вижу это во сне! А Лида деловито сказала:
— Поишь. А потим розкажешь.
Съев все в один присест, я стал рассказывать о нашей одесской жизни. О 16-й станции Большого Фонтана, где каждое лето отец снимал дачу, и по утрам, взяв напрокат лодку, выходил со мной в море ловить бычков. О Дворце пионеров, из широких окон которого виден порт, и где в читальном зале я зачитывался книгами Жюля Верна, Фенимора Купера, Джека Лондона, Майн Рида и Стивенсона. О Потемкинской лестнице, ведущей с Приморского бульвара в порт, на которой кинорежиссер Сергей Эйзенштейн снимал свой знаменитый фильм «Броненосец Потемкин». Об оперном театре, куда мама водила меня каждое воскресенье. И о музыкальной школе Столярского, в которую поступил накануне войны...
Лида слушала, затаив дыхание, не спуская с меня глаз. Для нее, девочки из глухой украинской деревни, все, что я рассказывал, казалось таким же нереальным, какой нереальной в условиях голодной концлагерной жизни казалась мне принесенная ею еда...
Так я встречался с ней в этом полуразрушенном сарае, убегая из нашего барака под разными предлогами, чтобы в очередной раз рассказать Лиде о нашем прекрасном городе. А она приносила еду. Я ел и мучился от того, что не могу поделиться этой едой с сестрой и мамой, потому что, боясь за меня, они сделают все, чтобы эти свидания прекратить...
В одно из таких свиданий я узнал, что Лида не умеет читать. Ей было семь лет, когда началась война, и в школу она уже не пошла. Она принесла мне как-то букварь и попросила, чтобы я научил ее складывать буквы в слова. Я с увлечением принялся учить ее чтению, и когда она впервые самостоятельно прочитала какую-то фразу, — обняла меня и поцеловала!
Но — всему приходит конец.
В какой-то день она не пришла. Не пришла и на следующий. Прибегая в сарай, я ждал, но ожидания были напрасны... Прошло еще какое-то время, и однажды, когда я пришел за водой к колодцу, туда прискакал на коне ее отец, полицай Луценко. Осадив коня, он посмотрел на меня мутными от самогона глазами и изо всей силы хлестнул по спине кнутом. Хлестнув меня еще несколько раз, развернул коня и ускакал.
А потом его перевели из Карловского концлагеря в Доманевский, и надежда снова встретить его дочь пропала для меня навсегда... Увидев в программе Андрея Малахова ребят-героев, я вспомнил милую деревенскую девочку с маленькими шершавыми руками и добрым сердцем. Не знаю, как сложилась ее судьба, но уверен — выросла она добрым и отзывчивым человеком, не похожем на своего свирепого отца...
Аркадий Хасин