|
|
   |
Памяти Евгения Ивановича Стеценко
Двадцать лет назад, 5 июня 1985 года, из жизни ушел человек, с которым было связано много хорошего в жизни нашего города и многих его жителей. Да, рискуя нарваться на яростное осуждение со стороны тех, кто без разбора сбрасывает в костер революций и реформ все, что было раньше, я никогда не соглашусь, что при «прежнем режиме» не было ничего и никого хорошего. Как, впрочем, и при любом режиме. И пора бы уже усвоить это нам, которых так долго кормили историей, «освобожденной» от многих лучших ее творцов, потому что они служили ужасному «царскому режиму». А что и в советские времена на высоких партийных постах встречались и люди честные, «с человеческим лицом», — можно доказывать как раз на примере секретаря Одесского горкома компартии Евгения Ивановича Стеценко.
Он умер от тяжелой сердечной болезни через пять месяцев после своего пятидесятилетия. Его близкие и те, кто знал некоторые подробности последних лет его жизни, уверены: его убил Афганистан. Хотя со времени его афганской «командировки» прошло три года. Конечно, мне известны не все подробности, в те времена во внутреннюю жизнь здания на Куликовом поле журналистов газет (партийных газет) не очень-то допускали. Но кажется мне, что не очень-то гладкими были у Евгения Ивановича отношения с вышестоящим партийным руководством, во всяком случае, не таким уж «родным человечком» он у них был, раз афганский выбор пал на него. Говорят, что на ту должность в Афганистан (партийного советника или консультанта) посылали секретарей по идеологии из обкома партии, но когда «разнарядка» из Москвы пришла в Одессу, ехать велели Стеценко.
«Ты не волнуйся, — успокаивал он меня, — вспоминает его жена Сусанна Васильевна Стеценко. — В Москве наверняка будет медкомиссия, и меня наверняка не пропустят». В Одессе документы подготовили быстро, без медицинской справки. Хотя в те времена, чтобы выехать в любую заграничную командировку, и партработников, и журналистов гоняли по всем кабинетам «лечсанупра» (обкомовской поликлиники) и в справке конкретно указывалось: состояние здоровья позволяет выехать в такую-то страну, на такой-то срок... Здесь справку не потребовали, а сам он, по своему характеру, просто не мог напомнить о том, что до этого у него уже были тяжелые приступы стенокардии. В Москве медкомиссии не было, почему-то никто не обратил внимания и на отсутствие справки. Все было сделано в режиме экстренной замены.
С февраля 1981 года по май 1982-го длилась эта «служебная командировка», пока не свалил его тяжелейший сердечный приступ. Самолетом его вывезли в Ташкент, дальше транспортировка была противопоказана, спасали в реанимации в тамошнем госпитале, в Одессу доставили спустя месяцы, и еще долго продолжалось лечение. А затем — снова возвращение в свой кабинет в горкоме партии, работа, которой он отдавал все свои сердечные силы.
Помню его приход в редакцию впервые после Афганистана, его рассказ о жизни в Кандагаре, о поездках на бронетранспортерах «в народ», о переговорах с «красными муллами», о гибели работавшего рядом с ним «комсомольского советника» (его выкрали и потом подкинули отрезанную голову)... Он ведь работал даже не с нашим «ограниченным контингентом» (хотя о потерях среди наших ребят узнал не понаслышке), работал с «афганскими друзьями», агитировал их через переводчика (главное было — на чью сторону станет местный мулла). Понятно, что и здоровому сердцу непросто вынести такую работу... А догнал его Афганистан в феврале 1985-го.
В феврале восемьдесят пятого были выборы в верховные и местные советы. Сегодня всем понятно, что в те времена это была чистая формальность — все равно все проголосуют «как надо», в списках ровно столько кандидатов, сколько должно быть избрано, явка все равно будет оглашена — где-то в районе 99 процентов... Все верно: кроме красивой формы, от демократии там было мало что. Но в том-то и дело, что форма эта была возведена в культ, все, что на виду, должно быть идеально отработано. Потому праздник этот был не для всех. Для тех, кто отвечал за проведение выборов и подведение их итогов, это был тяжкий труд и нервные стрессы. Самым страшным для партийных властей был отказ избирателей голосовать, особенно если речь шла о целом доме или микрорайоне. Это была, одна из немногих в те годы, легальная форма протеста: жильцы дома, доведенные до отчаяния отсутствием воды или тепла, заявляли заранее, что голосовать не пойдут. (Кстати, нередко им удавалось таким способом решить свои проблемы). И начиналась пляска вокруг этих людей, и шли угрозы из Киева — Москвы: если не обеспечите, — готовьте партбилеты. А тут в «отказниках» грозил оказаться целый «спальный» район — жилмассив Котовского, переживавший тяжкую зиму с отключениями тепла, страдающий из-за транспортных трудностей. А Евгений Иванович возглавлял городскую избирательную комиссию. Очевидно, немало усилий потребовалось, чтобы кого-то заставить сделать для людей то, что можно, кого-то из этих людей уговорить поверить, что вопрос будет решен... Он дневал и ночевал в избиркоме, ежедневно выезжал на встречи с избирателями.
Его усталость и болезненное состояние на финише выборов нельзя было не заметить. Сусанна Васильевна вспоминает, что уговаривала его на следующий день вызвать врача, не ходить на работу, но он сказал, что не может не пойти на бюро горкома, где будут слушать «вопрос Владыченко»...
История Георгия Владыченко — драма загубленной партийной номенклатурой жизни. Неординарная личность, замечательный ректор строительного института, сделавший так много для своего вуза и для города, он был кому-то неугоден, и с ним расправились, найдя совершенно надуманный повод. Евгений Иванович пытался его отстоять. Кстати, на том бюро предложение исключить Владыченко из партии (что служило сигналом для окончательной расправы) не прошло, уничтожили его позже...
А к Стеценко в тот же вечер вызвали «скорую», и долгие месяцы врачи боролись за его жизнь, но надежды становилось все меньше... Поверить в его смерть было невозможно, он был таким живым, таким неотделимым от нашей жизни. Хоронила его «вся Одесса»...
...А первый раз я увидела его на университетской сцене. Шел фестиваль «Студенческая весна», факультеты представляли самое лучшее из своей самодеятельности. Третьекурсник истфака Женя Стеценко играл в спектакле по пьесе Виктора Гусева «Московская весна»... секретаря парткома исторического факультета МГУ. Он замечательно играл влюбленного, правдолюбивого, переживающего разочарование и отважно защищавшего истину партийного работника. Когда спустя годы я встретилась с ним — уже в роли настоящего комсомольского, потом партийного работника (секретаря обкома комсомола, секретаря Центрального райкома партии и, наконец, секретаря горкома), — почему-то все время вспоминала эту его студенческую роль. Мне казалось, что он так вжился в нее, что перенес в далекую от идеала жизнь идеализированный литературный образ и, как бы не замечая жизненных несоответствий, следовал его логике.
В нем было то, что нынче модно называть харизмой. «Исключительная одаренность, высокий авторитет, базирующийся на умении подчинять других своей воле» — так толкуют этот термин словари. И опять же слово «подчинять» не подходит к его характеристике. Скорее это была способность располагать к себе людей, врожденная чуткость и доброжелательность, развитое чувство справедливости.
Нам, «вечеркинцам», просто повезло, когда через год после создания газеты Евгений Иванович Стеценко стал секретарем горкома партии и партийным куратором «Вечерней Одессы». С редактором Борисом Федоровичем Деревянко их связывали доверительные, дружеские отношения, не имеющие ничего общего с фамильярностью и «междусобойчиками». Часами могли обсуждать они городские и газетные проблемы, спорить, находить решения, в конце концов, как записал в своем дневнике Борис Федорович, «заряжаться информацией». Думается, эти такие разные личности многое дали друг другу. Главное же, что сделал Стеценко для городской (партийной) газеты, — признал за ней право на весьма широкую по тем временам самостоятельность и сумел отстоять и сохранить во многих критических ситуациях и ее редактора, и журналистские кадры... Газеты ведь тогда все были партийными, и отстаивать право на собственное слово было потруднее, чем нынче. Даже в отношениях с нашим добрым куратором не всегда все было гладко. Позже, когда его не стало, Деревянко вспоминал один из таких «негладких» эпизодов с болью и чувством вины: мол, не стоило все это того, чтобы лишний раз надрывать его больное сердце... Но кто сегодня может объективно оценить, что стоило и что не стоило принесенных жертв?..
На что же уходили силы и время у секретаря горкома партии Стеценко в те далекие годы? Вспоминает Татьяна Андреевна Овчаренко, бывшая тогда заместителем председателя горисполкома. Да и я многое помню, потому что газета тоже в этом участвовала, и не только, «освещая событие», — было такое понятие, входившее разделом в редакционные планы: организаторская работа газеты. Так вот, были это новые детские музыкальные школы, организованные в каждом районе новостроек; новые детские художественные школы; была каждый год новая средняя школа и один-два новых детских садика... А еще — детские клубы по месту жительства, а еще молодежный клуб «Поиск». Были студенческие фестивали, возобновленная «Юморина»... Во все это нужно было вложить частицу своей души, найти энтузиастов на местах, убедить в необходимости в центре — министерство, ЦК, изыскать помещения, средства, найти среди промышленных предприятий шефов для школ (тогда понятия «спонсор» не было, называлось это шефством)... И главное — постоянное общение с людьми, которые шли к нему с надеждой на понимание, поддержку, защиту. Ведь в его ведении были культура с ее творческими коллективами и творческими союзами, образование, здравоохранение...
Татьяна Андреевна вспоминает, как умел Евгений Иванович поддержать человека в трудное для того время; говорит, на себе это испытала.
Он был теплым человеком и дарил это тепло людям щедро и не жалея себя. Был любящим мужем и отцом (Сусанна Васильевна хранит его письма из Афганистана, которые он писал через день, при любых условиях, и только по почерку можно было догадаться о его состоянии).
Тем, кто ушел из жизни, не дожив до наших великих перемен, я часто мысленно задаю вопрос: какими бы вы стали сейчас, что поняли бы и что приняли бы из происходящего? С кем были бы? И ответить за них не могу. Люди (из бывших руководителей) так по-разному и порой так неожиданно проявили себя в новых условиях... Но в одном я почему-то уверена: Евгений Иванович Стеценко ни при каких условиях не преступил бы границы, отделяющей добро от зла, он не потерял бы себя в пучинах приватизаций и революций. И, отчитываясь перед сегодняшним поколением о своей жизни, ему нечего было бы стыдиться. Кто знает, о многих ли сегодняшних «функционерах» спустя два десятилетия вспомнят так же тепло и с благодарностью, как о нем. О ком-то, безусловно, вспомнят — как бы ни оценила история с высоты своих времен нынешнее время. Ведь в любой идеологии каждый ее апологет возьмет только то, что соответствует его человеческой сущности. Вот почему так важно, чтобы жизнью нашей руководила не идеология, а законы, одни для всех в едином государстве. Только пока что слабо у нас это получается.
Людмила ГИПФРИХ.