|
|
   |
Николай Васильевич Гоголь, великий русский писатель, чье 200-летие мы сегодня отмечаем, дважды бывал в Одессе. Но если в первый раз (апрель 1848 года) его пребывание было кратковременным и вынужденным (карантин «пассажира константинопольского парохода» по возвращении из путешествия к «святым местам»), то во второй раз он прожил в Одессе с 24 октября (ст. ст.) 1850 года по середину апреля 1851-го, т.е, почти полгода.
В Одессу Гоголь «убежал от суровости зимы» в Москве, грозящей болезнями. 15 сентября он писал А. С. Стурдзе из Васильевки в Одессу: «Душевно бы хотел прожить, сколько можно доле в Одессе, и даже не выезжать за границу вовсе. Мне не хочется и на три месяца оставлять Россию. Ни за что б я не выехал из Москвы, которую так люблю. Да и вообще Россия все мне становится ближе и ближе; кроме свойства родины, есть в ней что-то еще выше родины и ближе, точно как бы это та земля, откуда ближе к родине небесной». Но болезни приводили к потерям времени. «...А время мне дорого. Работа — моя жизнь; не работается — не живется...», — писал Гоголь уже из Одессы Плетневу, — «Слабая натура моя так уже устроилась, что чувствует жизненность только там, где тепло ненатопленное. Следовало бы и теперь выехать хоть в Грецию: затем, признаюсь, и приехал в Одессу». Но — «так стало жалко разлучаться и на короткое время с православной Русью, что решился остаться здесь, <...> авось-либо русская зима в Одессе будет сколько-нибудь милостивей московской».
Она действительно оказалась милостивой.
23 декабря Н. В. Гоголь напишет
А. О. Смирновой: «О себе скажу, что Бог хранит, дает силу работать и трудиться. Утро постоянно проходит в занятиях, не тороплюсь и осматриваюсь. <...> Зима здесь в этом году особенно благоприятна. Временами солнце глянет так радостно, так по-южному!..».
И А. С. Стурдза вспоминал: «Гоголь прибыл в Одессу, и, как нарочно, умеренная зима ласково встретила и покоила невзыскательного любителя тишины, нешумных бесед и уединенных кабинетных занятий. Сколько ни старались тогда заманить его в круг так наз. большого света, он вежливо уклонялся, сколько мог, от самых лестных приглашений, довольствуясь прогулками и частыми посещениями весьма немногих, в том числе и меня».
Жил Гоголь в Одессе «за Сабанеевым мостом, на Надеждинской улице, в доме А. А. Трощинского», своего родственника (сына родной тетки матери), генерал-майора в отставке. Во дворе дома находился отдельный флигель, Гоголь занимал во втором его этаже две небольшие комнатки. Княгиня В. Н. Репнина вспоминала, что он также «почти ежедневно» бывал у ее брата, «который отвел ему особенную комнату с высокой конторкой, чтобы ему можно было писать стоя».
Работал Гоголь с утра, из дому выходил «не ранее четвертого часа и гулял до самого обеда», обедал в пять-шесть часов. В «известные, свободные от приглашений, дни, раза два-три в неделю», обедал у Оттона, известного ресторатора, где была выделена отдельная комнатка, «из общей, ради Гоголя», — свидетельствует А. П. Толченов, тогда молодой актер «русской одесской труппы». Она «отворялась только для его знакомых», изредка — для незнакомых, но — людей «маленьких», скромных, не стесняющих писателя. Нередко приводил он в отчаяние Оттона отказом на его усилия «склонить к вкушению тончайших совершенств кулинарного искусства», и «составлял свой обед из простых, преимущественно мясных блюд». Пил не более рюмки водки перед обедом, хереса — во время и бокала шампанского — после. После обеда — «беседа, веселая, одушевленная, беспритязательная. Анекдот следовал за анекдотом, рассказ за рассказом, острое слово за острым словом. Веселость Гоголя была заразительна, но всегда покойна, тиха, ровна и немногоречива». Говорил охотно об Италии, о театре, «рассказывал анекдоты, большей частью малороссийские», слушал «с большим вниманием всевозможные рассказы», «ловил в рассказах характеристические черты разных сословий, с любопытством расспрашивал об особенностях одесской жизни». «Новых лиц, новых знакомств <...> как-то дичился», «старательно избегал разговоров о литературе и самом себе».
«В одиннадцатом часу вечера, — писал Гоголь, — в постели».
Часто бывал у А. С. Стурдзы. Последний свидетельствовал: «Гоголь прилежно занимается греческой Библией, и спасибо ему, — частит к нам». Ежедневно Гоголь читал «главу из Библии и Евангелие на славянском, латинском, греческом и английском языках». «Во все воскресные и праздничные дни, — писал Стурдза, — можно было встретить Гоголя в церкви, в толпе молящихся. А во время Великого поста Гоголь умел отторгаться без огласки от сообщества людей и посвящать по нескольку дней врачеванию души своей и богомыслию». И в домовой церкви матери кн. Репниных Гоголь часто отстаивал обедни. Снискал себе «общую любовь, не исключая даже прислуги и дворни, которая восхищалась, во-первых, тем, что «сочинитель» молится совсем как простой человек, кладет земные поклоны, и <...> во-вторых, что он любит петь, и слушать простые песни».
В доме Репнина «молодые люди малороссияне, занимавшиеся воспитанием» младших сыновей князя, часто «под руководством Гоголя пели украинские песни». Им аккомпанировала жена князя — «хорошая музыкантша».
«Общество у меня весьма приятное, — писал Гоголь Шевыреву, — добрейший Стурдза, с которым вижусь довольно часто, семейство кн. Репниных, тоже тебе знакомое. Из здешних профессоров Павловский, преподаватель богословия и философии, Михневич, Мурзакевич, потом несколько товарищей еще по нежинскому лицею. Словом, со стороны приятного препровождения грех пожаловаться». «Постоянными собеседниками Гоголя у Оттона, — отмечал А.П. Толченов, — были профессор Н.И. Мурзакевич, М.А. Моршинский, А.Ф. Богданов, А.И. Соколов и Н.П. Ильин. <...> Я присутствовал в этом кружке в качестве юноши, подающего надежды». Бывал Гоголь и у Д.И. Гагарина, и у младшего брата Пушкина Льва Сергеевича, «жившего на углу Греческой и Преображенской», в театре.
А.П. Толченов сохранил для нас живое свидетельство о Гоголе доступном, внимательном к простым людям: «Сколько одушевления, простоты, общительности, заразительной веселости оказалось в этом неприступно хоронящемся в самом себе человеке! Неужели, думал я, это один и тот же человек, — засыпающий в аристократической гостиной и сыплющий рассказами и заметками, полными юмора и веселости, и сам от души смеющийся каждому рассказу смехотворного свойства, в кругу людей, нисколько не участвующих и не имеющих ни малейшей надежды когда-либо участвовать в судьбах России?» Гоголь «сдержал свое слово», был на бенефисе молодого актера, «высидел весь спектакль с удовольствием и был очень весел». Да, «...с людьми наименее значащими Гоголь сходился скорее, проще, был более самим собой, а с людьми, власть имеющими, застегивался на все пуговицы».
Для бенефиса известной актрисы
А. И. Шуберт Н. В. Гоголь, по просьбе члена дирекции театра А. И. Соколова, прочел для труппы «Школу женщин» Мольера. Чтение проходило в квартире режиссера А.Ф. Богданова и потрясло слушателей особым, неподражаемым мастерством: «Пять действий комедии были прочитаны незаметно». Вопреки обыкновению не выходить из дому «ранее четвертого часа», Гоголь присутствовал и на репетиции в десять часов утра. Был писатель и у актрисы П.И. Орловой «на вечере, устроенном ею нарочно для Николая Васильевича, выразившего однажды желание поесть русских блинов, которыми Прасковья Ивановна, как москвичка, и вызвалась его угостить. Гоголь с большим аппетитом ел блины, похваливал, смешил других и сам смеялся...».
Гоголь проявлял неподдельный интерес к «особенностям местной жизни», «допрашивал», как пишет А.П. Толченов, «о житье-бытье одеских лицеистов». «Вообще к молодежи Гоголь относился с горячей симпатией». Правда, студент Ришельевского лицея А.Л. Деменитру, познакомившийся с Гоголем у Л.С. Пушкина, рассказывал пушкинисту Н.О. Лернеру о несколько ином Гоголе: «Зачитывавшиеся произведениями Гоголя студенты Ришельевского лицея с благоговением, смешанным удовольствием и любопытством оглядывали на улице странно одетого, с сумрачным и скорбным, бледным лицом Гоголя. Те, что были посмелее, даже следовали за ним — правда, в довольно значительном отдалении. Это раздражало Гоголя, и, завидя студентов, шедших ему навстречу, он иной раз бегством в первые попавшиеся ворота спасался от тяготившего его внимания молодежи». Что же, «день на день не приходится», и «хандра» все же посещала Гоголя и в Одессе. А в середине января, с похолоданием, он приболел. Но главное — не выносил толпы и досужего любопытства.
Уехал Гоголь из Одессы ранее, чем предполагал. А.С. Стурдза свидетельствовал: «Говоря со мною о скором отъезде своем в Малороссию, Гоголь с умилением приговаривал: «Да знаете ли, что после первых лет молодости моей я не имел счастия отпраздновать в родной семье Светлое Христово Воскресение?» Тогда пришла нам из Германии весть, что Жуковский с семейством решительно собирается в обратный путь и непременно приедет в Москву летом. Эта надежда еще более ускорила отъезд Гоголя из Одессы; ему хотелось и погостить дорогою дома, и встретить Жуковского в Москве».
На второй или третьей неделе Великого поста постоянные собеседники Гоголя у Оттона давали ему там же прощальный обед. После обеда навестили, по предложению Гоголя, приболевшего Николая Петровича Ильина, провожали Гоголя «до дому». Но на половине дороги к дому, на Дерибасовской улице, Гоголь стал прощаться, обещал на следующую зиму приехать в Одессу, сказал: «Здесь я могу дышать. Осенью поеду в Полтаву, а к зиме и сюда... Не могу переносить северных морозов... весь замерзаю и физически, и нравственно». «Простился с каждым тепло, — писал А. П. Толченов, — но и он, и каждый из нас, целуясь прощальным поцелуем, были как-то особенно грустны...».
В Васильевку Гоголь приехал в конце апреля или в первых числах мая 1851 года. Это была его последняя встреча с матерью. 5 июня 1851 года он приехал в Москву, в сентябре-октябре не смог съездить домой, на свадьбу сестры, а на зиму в Одессу. Умер Н. В. Гоголь 21 февраля 1852 года (ст. ст), не дожив чуть более месяца до 43 лет...
Из письма Н. В. Гоголя матери, написанного 3 апреля 1851 года, в Одессе: «...Мы сейчас станем думать о всяких удовольствиях и веселостях, задремлем, забудем, что есть на земле страдания и несчастья; заплывет телом душа, — и Бог будет забыт. Человек так способен оскотиниться, что даже страшно желать ему быть в безнуждии и довольствии. Лучше желать ему спасти свою душу. Это всего главней».
...Да, оскотиниться очень просто, уж нам ли, в наше время, не знать?! И сегодня, когда некий власть предержащий посмел назвать русский язык, язык большинства одесситов, «собачою мовою», я не могу в заключение не вспомнить слова Н. В. Гоголя, сказанные за четыре месяца до кончины московскому профессору О. М. Бодянскому: «Нам, малороссам и русским, нужна одна поэзия, спокойная и сильная, нетленная поэзия правды, добра и красоты. <...> Русский и малоросс — это души близнецов, пополняющие одна другую, родные и одинаково сильные. Отдавать предпочтение, одной в ущерб другой, невозможно. <...> Всякий, пишущий теперь, должен думать не о розни. Он должен прежде всего поставить себя перед лицо Того, кто дал нам вечное человеческое слово...»
Стоит ли комментировать?...
Людмила ВЛАДИМИРОВА.