|
|
   |
Не знаю, помнят ли старые портовики этот небольшой неказистый буксир, работавший в первые послевоенные годы в Одесском порту и носивший имя «Кафа». С обшарпанными бортами, с длинной густо дымившей трубой и закопченным кормовым флагом, он таскал неуклюжие баржи, буксировал единственный в то время в порту несамоходный паровой плавкран. А когда в порт заходил какой-нибудь пароход, встречал его сиплым гудком и спешил швартовать к причалу.
Правда, причалов тогда почти не было. После освобождения Одессы от фашистских оккупантов в апреле 1944 года порт лежал в руинах. И лишь на Платоновском молу сохранились два или три причала, куда и швартовались выжившие в войну несколько судов Черноморского пароходства: «Димитров», «Курск», «Ворошилов» и «Калинин».
Позже, зимой 1945 года (хотя еще шла война, но подходы к порту были уже разминированы), в Одессу начали приходить американские пароходы типа «Либерти». Они доставляли в СССР продукты по ленд-лизу, которыми кормилась армия. Это были ящики с тушенкой, сгущенным молоком и яичным порошком. Горы этих ящиков высились в порту под открытым небом. Возле них стояла вооруженная охрана.
В порту тогда было несколько проходных. Для мужчин, для женщин и для иностранных моряков. Всех, кто выходил из порта, кроме иностранцев, тщательно обыскивали. За украденую банку тушенки или банку сгущенного молока полагалось десять лет тюрьмы, о чем крупными буквами извещали объявления на проходных.
Но, несмотря на эти строгости, все, что привозили в Одесский порт американцы, продавалось из-под полы на «Привозе» и на «Новом базаре». Там же продавались американские сигареты и жевательная резинка. Дежурившие у ворот порта фарцовщики, в Одессе их называли барыгами, выменивали их на водку у американских моряков.
Что касается «Кафы», то, когда шла швартовка очередного «Либерти», на мостике буксира рядом с капитаном стоял пограничник. Он следил, чтобы к борту «американца» никто не приближался. А когда швартовка заканчивалась, не только у трапа, но и у кормы и носа парохода ставился пограничный наряд, чтобы никто не мог по швартовным концам забраться на иностранное судно...
А вспомнил я о «Кафе», встретив недавно старого друга Сашу Нестеренко, с которым заканчивал в те первые послевоенные годы мореходную школу.
ПОСЛЕ ОКОНЧАНИЯ ШКОЛЫ я был принят на работу в Черноморское пароходство. А Саша пошел работать в портофлот, где на разных буксирах проработал всю жизнь. Встретились мы на Приморском бульваре и, присев на ближайшую скамью, стали вспоминать преподавателей, ребят, с которыми учились и которых разбросала по свету жизнь. Саша тогда и сказал:
— Вот ты пишешь о судах Черноморского пароходства. Это понятно. Ты на них работал. Но начинали мы с тобой на крошечном буксире, о котором вряд ли кто уже помнит. А ведь это был трудяга с необыкновенным именем и необыкновенной биографией. Помнишь?
Так появился замысел написать о «Кафе».
На буксир нас с Сашей послали проходить плавательскую практику. Он стоял ошвартованный кормой к Платоновскому молу недалеко от выгружавшегося там «Либерти». Был конец февраля. Дул резкий порывистый ветер, и буксир раскачивался так, словно шел в штормовом море.
У скрипучей обледеневшей сходни нас остановил вахтенный матрос. Прочитав наше направление, он усмехнулся и сказал:
— Вот боцман обрадуется! Будет кому гальюн драить!
— Нас в машинное отделение направили. При чем тут гальюн? — удивился Саша.
— Боцман объяснит «при чем». Проходите.
Мы учились на судовых мотористов. Работать нам предстояло на дизельных судах — теплоходах. Но ни теплоходов. ни пароходов, как я уже сказал, тогда почти не было. Практику проходить было негде. Буксир, на который нас послали, был паровой, и, вручая нам направление на «Кафу» наш завуч сказал:
— Главное вам почувствовать под ногами палубу. А она, что у теплохода, что у парохода одинаковая.
Не успели мы ступить на эту самую палубу, как увидели спускавшегося с мостика высокого моряка в черном флотском бушлате, кирзовых сапогах и с сизым от холода небритым лицом. Прочитав наше направление, он и повел в носовую часть буксира, где находилась небольшая кладовая, вручил нам лом, лопату и приказал:
— Очистить палубу. Ломом оббивать лед. Лопатой выбрасывать за борт!
Так мы познакомились с боцманом «Кафы» Сычом. Все наше пребывание на буксире, а были мы на нем два месяца, он находил нам самую грязную работу. Возражать было бесполезно.
Руководителем нашей практики был старший механик Степан Иванович Бойко. На языке моряков старший механик — «Дед». Степан Иванович был дедом в полном смысле слова — седой, сутулый, в постоянно сползавших на нос очках. Нас он называл «сынки». И когда мы пожаловались ему на боцмана, он наставительно сказал:
— На море никакой работы бояться не надо. Когда поймете это, тогда и станете настоящими моряками.
По штату «Кафе» полагалось еще два механика, несколько машинистов и кочегаров. Но шла война, моряков не хватало. И у Степана Ивановича был всего один помощник, по возрасту такой же, как он. Фамилию его не помню.
Капитана «Кафы» мы тоже видели редко. Он почти не сходил с мостика. Буксир почти все время был в движении. Если не тащил на Пересыпь плавкран, где восстанавливалась нефтегавань, не вытаскивал за маяк баржу со строительным мусором, который высыпался далеко в море, то доставлял на рейд лоцмана, который должен был завести в порт очередной «Либерти».
Мне все хотелось узнать, почему буксир назван таким странным именем. Но на коротких стоянках, когда мы грузили в бункерные ямы уголь или по общесудовому авралу принимали привезенные боцманом из отдела снабжения стальные тросы взамен оборванных при различных буксировках, было не до расспросов. А на ходу, когда машина работала и Степан Иванович не отходил от машинного телеграфа, если я спрашивал его об этом, он отмахивался: «Как-нибудь потом».
МНЕ ХОТЕЛОСЬ БОЛЬШЕ УЗНАТЬ и о самом Степане Ивановиче, о боцмане и капитане. Ведь они прожили большую морскую жизнь, в которую мы только вступали.
Но поговорить со Степаном Ивановичем на интересующие меня темы никак не удавалось. Боцману же лучше было не попадаться на глаза, чтобы не получить очередную грязную работу. И к капитану не пойдешь на мостик приставать с вопросами...
Где-то в марте, когда нефтегавань была полностью восстановлена и туда пришел грузиться первый танкер, там был устроен митинг. С возведенной на одном из причалов трибуны выступали руководители города, поздравляя всех, кто принимал участие в восстановлении нефтегавани, с трудовой победой.
«Кафа», помогавшая танкеру швартоваться, стояла кормой к берегу, принимая пресную воду. Воспользовавшись стоянкой, Степан Иванович поручил нам помыть фильтры «теплого ящика». Это емкость, куда возвращается из паровой машины отработанный пар. Конденсируясь в «теплом ящике», он снова превращается в воду, которая откачивается в котел, где, опять превратившись в пар, возвращается по трубам в цилиндры машины, приводя в движение поршни.
Когда мы закончили работу, Степан Иванович отпустил нас на палубу «глотнуть свежего воздуха». Выйдя из машинного отделения, мы закурили и тут увидели, как возле нашей сходни остановился какой-то мужчина. Предъявив вахтенному матросу удостоверение, он прошел на буксир и поднялся на мостик к капитану.
— Кто это? — спросил я матроса.
— Корреспондент «Моряка», — ответил матрос и, увидев что мы курим. закричал:
— Вы что? С ума сошли? Нефтегавань! Здесь не курят!
Мы побросали за борт окурки и, заметив идущего в нашу сторону боцмана, быстро нырнули в люк машинного отделения...
Идя по утрам в порт, я покупал по дороге газету «Моряк», которая начала выходить вскоре после освобождения Одессы. Стоила она всего две копейки и сообщала разные морские новости.
Купив через несколько дней «Моряк», я прочитал о нашем буксире большую статью, из которой узнал все, что меня интересовало!
Оказалось, что до нападения гитлеровской Германии на Советский Союз «Кафа» работала в Феодосийском порту. Буксир был построен в 1916 году на Николаевском судостроительном заводе на деньги богатого феодосийского рыботорговца. Потомок генуэзских купцов, владевших в средние века Феодосией, которую тогда называли Кафа, он и дал буксиру это имя.
Осенью 1941 года, когда немцы подходили к Феодосии, обстреливая город из артиллерийских орудий, «Кафа», взяв на буксир баржу с ранеными красноармейцами, вышла на Новороссийск. Сдав раненых, буксир вступил в состав Черноморского пароходства. Вместе с другими маломерными судами участвовал в высадке десанта на Малой Земле, буксировал на ремонт в Туапсе или Поти подбитые в море фашистскими самолетами военные и торговые суда, не раз сам подвергался атакам вражеской авиации...
Степан Иванович пришел на «Кафу» в 1943 году, после того как на подходе к Новороссийску был потоплен пароход «Ян Фабрициус», на котором он плавал механиком. В 1938 году, когда в Испании шла гражданская война, Степан Иванович плавал на теплоходе «Комсомол», экипаж которого был пленен и заключен франкистами.
Полтора года провели моряки в этой страшной тюрьме. И лишь в 1939 году под давлением международной общественности и советского правительства вернулись на Родину.
Боцман Сыч пришел на «Кафу» зимой 1944 года. Он плавал на пароходе «Пестель», потопленном в 1943 году немецкой подводной лодкой недалеко от Батуми. Вместе с немногими спасшимися моряками боцман добрался до Новороссийска, где воевал в отряде морской пехоты, защищавшей город. Был ранен. А после излечения получил назначение на этот буксир.
В оккупированной фашистами Одессе у боцмана оставались жена и маленькая дочь. Жена была еврейкой. когда буксир пришел в апреле 1944 года в освобожденную от фашистов Одессу, боцман узнал, что и жена, и дочь погибли в гетто...
«Кафа» была направлена в Одессу по решению руководства Черноморского пароходства, так как после изгнания из города румын и немцев в порту не осталось ни одного буксира.
В 1949 ГОДУ Я ПОЛУЧИЛ НАЗНАЧЕНИЕ мотористом 2-го класса на пассажирский теплоход «Львов». Он ходил из Одессы до Сочи с заходом в Феодосию. В первом же рейсе, утром на подходе к Феодосии, я увидел высоко над городом крепостную стену. И, как только «Львов» стал к причалу, я отправился в город с намерением добраться до этой стены. Подъем к ней был нелегким. Взбираться пришлось крутым откосом по скользской от утренней росы траве. Но зато когда поднялся, передо мной открылась великолепная картина Феодосийской бухты. позолоченной яркими лучами солнца.
Стена оказалась развалинами средневековой Генуэзской крепости, о чем я узнал из прибитой к стене ржавой металлической таблички. Постояв у стены, я собирался уже спускаться вниз, когда увидел входивший в порт густо дымивший буксир. Он тащил за собой груженую баржу и гудел, очевидно, требуя для баржи место у причала. Мне показалось, что это «Кафа» возвращается в родной порт, чтобы здесь, на корабельном кладбище, закончить свою долгую морскую жизнь.
Но это была не она...
Аркадий Хасин