|
|
   |
Как только первые солнечные лучи касались подушки, мой друг Сережа, живший в соседней комнате, вскакивал с кровати и мчался ко мне, чтобы разбудить. Когда гости расходились, обычно было уже далеко за полночь, и я устраивался в обнимку с собакой Альмой между двумя роялями в гостиной московской трехкомнатной квартиры, где мы обитали у моего наставника Генриха Нейгауза большой дружной компанией. Здесь по ночам, вооружившись фонариком, я жадно заглатывал книги или читал ноты, или придумывал сценарий следующей постановки для домашнего театра...
Так или иначе — сон приходил к утру, незадолго до того, как дверь с грохотом открывалась, и Серёжа совал мне под нос любой близлежащий предмет (будь то книга, лежавшая поблизости, или катушка ниток, закатившаяся накануне под рояль), заставляя уворачиваться и вместе с тем потихоньку просыпаться, а следом поливал меня ледяной водой. Это была, как вы догадываетесь, не самая любимая моя традиция. И хотя через пять минут я уже забывал об этом и не злился, в первые секунды очень хотелось его убить.
В этот раз я читал Томаса Манна и даже не заметил, как провалился в сон, так и не выключив фонарик....
Я вставал на цыпочки в ожидании, что отец возьмет сразу все регистры на органе. Самые любимые звучали, как голоса сирен. Но папа будто прятал их... И тогда мы с друзьями пробирались ночью в кирху, я находил эти сокровища и играл леденящий душу аккорд.
На этом приключения не заканчивались — мы постоянно лазили по щербатой лестнице, висевшей на волоске, на закрытую церковную башню.
В луче света появляется мой друг Котик. Пускает воздушного змея, тот улетает и цепляется за крышу кирхи. Котик — смелый хороший мальчик, но нестандартный, лезет наверх, на чердак, через окошечко, хочет достать змея; лежит на спине, ему снизу кричат, чтобы лег на живот.
В 1937 году пропал без вести. Был прямодушным, искренним...
Зовут меня Светик, во всяком случае, тогда звали.
Я родился в 1915 году в Житомире на Бердичевской улице.
Мои первые воспоминания — это кошмарные сны.
Мои отношения с Одессой — отношения с родителями. Этот период, прошедший мясорубку советской цензуры, всегда щекотал нервы исследователей моей неоднозначной биографии. Ходят слухи, что я приехал в Одессу в 1921 году, но мы-то с вами знаем...
Когда мне исполнился год, наша семья переехала в Сумы, куда во время Первой мировой войны русские нас выслали как немцев. Немецкие войска подошли близко, но были остановлены, и эвакуацию прекратили. Мы вернулись в Житомир и в том же году переехали в Одессу.
Мой отец, Теофил Рихтер, был одаренным пианистом и органистом, профессором, окончившим знаменитую Венскую академию. Он получил предложение от ректора Витольда Малишевского стать профессором Одесской консерватории и органистом церкви Св. Павла (именуемой в народе кирхой).
Мать, Анна Павловна Москалева, также была очень одаренной, любила театр, занималась музыкой, шила — зарабатывала, стала великолепной портнихой и художницей, делала вечерние платья с большой фантазией и вкусом.
Дедушка по папе, Даниил Рихтер, немецкий колонист, мещанин из города Бережаны Тернопольской области, был отцом пятерых детей. Занимался ремонтом фортепиано — чинил и настраивал инструменты, имел мастерскую и в Бережанах, и в Житомире.
Первое, самое раннее и большое влияние оказала на меня тетя Мэри (Тамара Москалева), у которой я жил в Житомире, пока в Одессе бушевал тиф.
Она все время сидела за столом с красками, рисовала, занималась графикой. Именно она привила мне любовь к живописи. Однажды любимая тётя нарисовала книгу про меня, «Лесную сказку», с текстом о маленьком принце — Светике, который спал; ему снились лес, феи, оркестры насекомых, жуков, ведьма, леший, потом проснулся и... рядом мама...
В этой сказке — атмосфера детства: волшебство, доброта, феи, эльфы. Папа потом даже сочинил пьесу — в духе рисунков тети Мэри.
А вот опять Одесса. Мы идем по Преображенской, я между Мэри и Нелли Лакьер. Маленькая реформатская церковь в доме на Херсонской улице угол Преображенской. Вдруг мне показалось страшно смешным, что мы все шли абсолютно в ногу. Три ноги — туда, три — обратно. В этой реформатской церкви работал органистом негласный соперник папы Гефельфингер. Потом ее снесли и поставили памятник Щорсу.
(А почти через сто лет одну из одесских улиц, а именно — Щорса, переименуют в Святослава Рихтера).
С ранних лет меня завораживала музыка имен. С величайшим удовольствием, будто сладкую барбариску перекатывал на языке имена из своего детства: Белен де Балю, Нелли Лакьер...
Имя и фамилия всегда были неразрывно связаны с внутренним и внешним обликом человека, попавшего в фокус моего внимания. Мне даже кажется, что своим успехом я обязан красоте звучания имени и фамилии — Святослав Рихтер.
Я всегда питал интерес к деталям: названиям городов, рек, улиц; к фонарям, деревьям, шторам, трещинам в стене кирхи...
Мы сплавляемся по реке настоящего в вечном движении между прошлым и будущим. Мы наполнены памятью, словно одеяла пухом. Случается, что память сбивается в комок, и тогда наши сердца начинают замерзать. Вдруг становится ясно — пришло время размять этот комок. Пушинка за пушинкой, бережно и старательно — отделить ложь от истины.
В мировой истории, к огромному огорчению, существует множество примеров, когда великим личностям приходилось на собственной шкуре убеждаться, как мифы становятся «правдой», а после — историей.
Друзья и враги, творчество и депрессии, слава и забвение, точно гигантский спрут, обвивают ядовитыми щупальцами жизненный путь воистину одаренного человека, заставляя его преодолевать себя, свои обстоятельства, судьбу, составленные кем-то добросовестно или не очень биографии, легенды, мифы... А ещё чаще сплетни и клевету — всегда равно пропорциональную масштабу гения.
Один из таких гениев — украинский пианист немецкого происхождения, человек удивительной судьбы, народный артист СССР (1961), лауреат Ленинской (1961) и Сталинской (1950) премий, премии Глинки (1987), Государственной премии Российской Федерации (1996), а также первой в тогдашнем СССР (1960) премии «Грэмми» — Святослав Теофилович Рихтер.
Скрупулезное, точное и одновременно абсолютно нестандартное восприятие окружающей действительности дало возможность Святославу Рихтеру пристально и всеохватно фокусироваться на музыкальном произведении, где значительна как каждая отдельная деталь, так и вся композиция в целом. И это — только одна из фундаментальных составляющих тайны его гения.
Рихтер все время обращался к литературе: Гамсуну, Шиллеру, Расину, Золя, но чаще всего, конечно, — к любимому Чехову. В детстве многое напоминало сцены из его пьес или, например, из «Дней Турбиных» Булгакова...
В Одессе отец обучил сына основам фортепианного искусства. Восьмилетний Рихтер начал с проигрывания клавирных опер Верди, выучил наизусть все оперы Вагнера.
Когда мальчик впервые начал играть музыку собственного сочинения, папа закрыл уши, а мама сказала: «Пускай играет!».
Некоторые источники указывают, что Рихтер был самоучкой. Но это, скорее, о том, что он не проходил стандартный курс фортепиано, изводя себя гаммами, упражнениями и этюдами.
В 1930 году 15-летний Святослав уже работает концертмейстером — сначала в филармонии, затем в Одесском театре оперы и балета.
Триумфы пианистов Э. Гилельса и Я. Зака, скрипачей Н. Мильштейна, Б. Гольдштейна и, конечно, Д. Ойстраха совершенно не заботили Святослава Рихтера. Увлеченный разнообразными творческими планами (драматургией, поэзией, композицией, концертмейстерством, дирижированием), он даже не думал о карьере солиста-виртуоза, как его сверстники.
Только в 19-летнем возрасте, услышав в Житомире на концерте Ойстраха четвертую балладу Шопена в исполнении концертмейстера В. Топилина, решил провести сольный концерт из произведений гениального польского композитора.
Диапазон увлечений юноши, не проявлявшего столь важных для профессии амбиций, совершенно не устраивал ведущую фортепианную профессуру консерватории, и без того достаточно прохладно относившуюся и к отцу, и к сыну Рихтерам. В результате Рихтер-старший был понижен до должности преподавателя общего фортепиано, а одаренность Рихтера-младшего упорно игнорировалась.
Но ценителя не проведёшь, и широкая общественность Одессы, как и ее музыкально-профессиональная часть, распознали в парне невероятные творческие задатки — молодой концертмейстер с листа читал партитуры, восхищая зрелостью и мастерством.
В 1937-м Рихтер, благодаря поддержке обратившего на него внимание выдающегося педагога Генриха Нейгауза, поступает в Московскую государственную консерваторию им. П. И. Чайковского, но уже осенью его отчисляют после отказа изучать общеобразовательные предметы. Музыкант возвращается в Одессу, однако со временем, по настоянию Нейгауза, Рихтер восстанавливается в консерватории.
В 43-м году Рихтер впервые встретился с певицей Ниной Дорлиак, ставшей впоследствии его женой. Они часто вместе выступали в концертах.
За два года до окончания класса Нейгауза, в 1945 году, Святослав становится лауреатом I премии Всесоюзного конкурса музыкантов-исполнителей, разделив ее с Виктором Мержановым.
В 1940—1950-х годах его не выпускают за пределы СССР. Только в 1960-м состоялся сенсационный дебют выдающегося пианиста ХХ столетия в Финляндии и США; в 1961—1962 гг. — в Великобритании, Франции, Италии и Австрии.
Тем не менее, не совсем традиционный образ жизни Святослава Теофиловича Рихтера провоцировал слежку наблюдавших за ним спецслужб, где бы Святослав ни находился, о чем ему постоянно приходилось помнить.
Во время войны Рихтер вёл активную концертную деятельность, выступал в Москве, гастролировал по другим городам СССР, играл в блокадном Ленинграде...
Всю войну полутайно прожил в Москве, находясь под угрозой ареста и депортации. В это время все этнические немцы СССР были депортированы в так называемую «трудовую армию», в концлагеря ГУЛАГа. Жить в европейской части СССР им было запрещено.
Отец Рихтера был арестован и расстрелян по доносу в НКВД. Так Святослав стал сыном «врага народа».
Мать после освобождения Одессы от оккупации нацистами покинула город вместе с антисоветски настроенным новым мужем С. Кондратьевым и поселилась в Германии. Сам пианист долгое время считал её погибшей. Спустя много лет они встретились — уже в Германии.
«Мне снится, что я стою в воротах, и одна вертлявая симпатичная учительница с нами, и все дети и я съезжают вниз, в бесконечность, по скатам, как у кирхи, и внизу тоже небо, потому что бесконечность. Наконец, я взобрался по скату наверх и иду один домой, прихожу во двор, но не могу войти, обхожу дом сзади, там совсем все не то, открытые окна в какую-то комнату, на шкафах фигуры, статуи, я все зову маму, опять иду по скатам. Совершенно потерялся. И потом понял, что вхожу не в тот двор, и вижу, что он полыхает огнем, и я проснулся в ужасном моральном и физическом состоянии. Боль в желудке. Была гипотеза, что я проглотил отравленную муху».
Чудом уцелевшая кирха, методично уничтожавшаяся тогдашней администрацией института связи (ныне престижной национальной академии), воцарившегося в этом «символическом месте», пожалуй, была единственным в Европе объектом, простоявшим в руинах свыше полувека, и что любопытно, вовсе не как жертва минувшей войны...
В Одессе давно бытует легенда о том, что сюда «тайно» приезжал из Кишинева после концерта Святослав Рихтер, перед планируемым сносом здания в 60-е годы. Но судя по всему, пианист был здесь уже во второй половине 70-х, после взрыва, завершившего серию поползновений на лакомый кусок земли с руиной в центре города, который так рьяно защищала одесская интеллигенция. Художник Олег Соколов выходил в защиту кирхи с одиночными пикетами; редколлегия газеты «Комсомольская искра» выпустила статью журналиста Евгения Голубовского «Одесса должна остаться Одессой», после выхода которой сняли редактора издания Игоря Лисаковского. Очень многое сделал и Юрий Борисович Дикий — профессор кафедры специального фортепиано ОГМА
им. А. В. Неждановой (до октября 2009 года), глава Миссии Д. Ойстраха и С. Рихтера, лично возивший письмо с подписями в защиту кирхи в Москву тогдашнему министру культуры Екатерине Фурцевой. Он даже был награжден Памятной медалью за спасение церкви Св. Павла в Одессе.
Для Рихтера этот уголок, как и сама Одесса, отнявшая у него родителей, стали незаживающим нарывом, в связи с чем он уже никогда не возвращался в наш город.
1 августа 1997 года Святослав Рихтер скончался в Москве, на даче на Николиной Горе.
Для того, чтобы представить миру гений Рихтера в качестве «советского символа», «очищенного» от своей прежней жизни, нужны были «аккуратненькие» биографические данные.
Потому единственный из уже существующих жизнеописаний биографически точный (впрочем — относительно; посмотрите сами — и поймете, почему) фильм-признание «Непокоренный Рихтер», расставляющий «точки» или «акценты» самого Мастера, вызвал острые волнения как в стране, так и в ближайшем окружении, считавшем Рихтера таким, каким они (и только они) его знали.
У Дмитрия Дорлиака, прожившего бок о бок со Святославом Теофиловичем и его супругой Ниной Дорлиак более пятидесяти лет, можем узнать вот что: «Ответственно говорю: что за явление Святослав Рихтер не знает никто. И я, в том числе. Слава был и закрытый человек, и открытый, и «открывался» он часто не дома и не всегда понимал, кому можно что-то рассказать, а кому нельзя. При том, что эти «открытия» могли быть, да и бывали, сиюминутны. И через какое-то время по той же теме его мнение могло быть абсолютно противоположным высказанному ранее. И это тоже было мнение Славы».
Пытаясь проникнуть в таинственный мир Рихтера, замечательный одесский скульптор Николай Степанов создал барельеф Маэстро. «Вырванная стена» из ракушечника на гламурно отреставрированном фасаде Пасторского дома напоминает нам об этом удивительном, нетривиальном человеке. За мемориальной доской установлены два старинных камертона, звучащих очень редко, — когда за доску попадает дыхание ветра. О чем знают очень немногие в Одессе.
Влада ИЛЬИНСКАЯ