|
|
   |
Это был небольшой ржавый танкерок, совершавший каботажные рейсы по Черному морю.
Летом 1946 года вместе с другими немецкими трофейными судами его пригнали в Одессу из Германии, где во время войны он бункеровал в море гитлеровские подводные лодки. А вступив в строй Черноморского пароходства и получив новое имя, начал снабжать дизельным топливом рыболовецкие колхозы, расположенные на побережьях Крыма и Кавказа.
Работать на «Меганоме» было нелегко. Зарплаты низкие, стоянки короткие. Матросы — только из мореходной школы, не умеющие даже крепить на кнехтах швартовные концы. А если попадались опытные, то, как правило, пьяницы, списанные с судов загранплавания, и штурманам, а то и капитану, самим приходилось стоять на руле...
На «Меганом» я попал после армии. Было это в ноябре 1953 года. Демобилизовавшись, пришел в отдел кадров пароходства, откуда был призван в Вооруженные Силы СССР, и увидевший меня знакомый инспектор воскликнул:
— Демобилизовался? Отлично! Мне на «Меганом» моторист нужен!
На следующий день я ушел в рейс.
Скадовск, Судак, Туапсе, Одесса. Несколько недель стремительной качки и одна жуткая ночь, когда недалеко от Туапсе заглох главный двигатель и нас понесло на прибрежные скалы. Только неимоверные усилия старшего механика, сумевшего запустить двигатель и дать судну ход, спасли нас от верной гибели.
В Одессе стармех забрал чемодан и ушел. Списался по болезни и капитан, и мы простояли несколько дней в ожидании нового начальства.
ПРИШЛИ ОНИ ОДНОВРЕМЕННО — капитан и старший механик. Фамилия капитана была Гаспарян, старшего механика — Лапидус.
Капитан, высокий, худой, поднявшись по скрипучей сходне на палубу, сразу стал отчитывать вахтенного матроса за неопрятный вид. Матрос только глазами хлопал. Никто ему раньше таких замечаний не делал.
А старший механик, спустившись в машинное отделение, проверил наличие топлива в расходных танках, опробовал главный двигатель и доложил капитану:
— Можно ехать!
Снялись мы в декабре. Но с новым начальством зимнее море встретило нас приветливо. Даже под Новороссийском, где обычно в это время года свирепствует норд-ост, или, как называют здесь этот ураганный ветер, «бора», погода была хоть и морозной, но солнечной, и на воде, как хлопья снега, белели чайки.
Из Новороссийска пошли в Туапсе, где должны были взять груз дизельного топлива на Керчь. Но полный груз нужно было ждать несколько дней, и, воспользовавшись этой стоянкой, капитан объявил аврал. Вооружившись кирками и скребками, мы всем экипажем с подвесок, которые развесил по бортам боцман, начали очищать «Меганом» от ржавчины.
В Керчи из-за плохой погоды тоже простояли несколько дней, и пока под руководством стармеха мы, машинная команда, подняв на главном двигателе несколько поршней, меняли на них изношенные поршневые кольца, боцман с матросами покрасили борта и надстройки танкера, и из Керчи «Меганом» вышел, как новенький!
Но самое главное, с приходом на танкер нового капитана и нового стармеха экипаж начал получать премиальные. Раньше «Меганом» никогда не выполнял план. А теперь и скорость увеличилась, и груза начали брать больше, и работать на этом «каторжном судне», как называла «Меганом» повариха, стало веселей!
ПО ХАРАКТЕРАМ капитан и стармех были людьми разными. Капитан — горяч, вспыльчив, мог накричать на провинившегося, но быстро отходил. А стармех — выдержан, вежлив, даже в грохоте машинного отделения, где все старались перекричать друг друга, говорил тихим спокойным голосом, и, что удивительно, его было прекрасно слышно!
О нелегкой судьбе этих двух таких разных людей я узнал случайно в редакции газеты «Моряк», куда принес заметку о происшествии на море.
А происшествие было такое.
Поздно ночью мы подходили к Туапсе. Уже видны были сонные портовые огни, когда неожиданно, оставляя за кормой бурно вспененный след, «Меганом» повернул назад в море. Оказалось, радист принес капитану принятый с болгарского судна сигнал бедствия.
Подошли мы к нему на рассвете. По волнам, застилая горизонт, тянулся густой дым. Возле накренившегося парохода с обгоревшей надстройкой плавал спасательный плот. На нем были люди. Увидев нас, они начали кричать и махать руками.
Танкеру опасно было подходить к горевшему судну. Но капитан подошел к пароходу с подветренной стороны и приказал спустить шлюпки.
Преодолевая сильный ветер и зыбь, мы сняли с плота болгарских моряков, среди которых были обгоревшие. А когда возвращались на «Меганом», к терпящему бедствие пароходу подошел теплоход «Ворошилов». С теплохода сообщили, что высадят на «болгарина» аварийную партию и попытаются отбуксировать в порт. И мы со спасенными моряками взяли курс на Туапсе.
Вот об этом я написал.
Заметку взял у меня ответственный секретарь «Моряка» Вениамин Борисович Косоногий. Прочитав, сказал:
— Пойдет. А Степану Анастасовичу Гаспаряну и Абраму Адольфовичу Лапидусу передай привет.
— Вы их знаете?
— Или! Тебе повезло. О таких людях романы надо писать!
И тут я узнал, что в 1940 году наши капитан и старший механик, как лучшие специалисты нефтеналивного флота, были консультантами снимавшегося на Одесской киностудии фильма «Танкер «Дербент» по нашумевшей в те годы одноименной повести Юрия Крымова. А в начале войны оба получили назначение на танкер «Терек».
Танкер доставлял в осажденную Одессу и в яростно оборонявшийся Севастополь горючее. Не раз подвергался в море атакам фашистских самолетов и только благодаря умелым действия капитана Гаспаряна и обеспечившего бесперебойную работу механизмов стармеха Лапидуса оставался в строю.
Но в 1943 году, в самый разгар войны, капитан и старший механик «Терека» были осуждены на 10 лет и сосланы на Колыму.
А ПРОИЗОШЛО ВОТ ЧТО. Во время выгрузки в Новороссийске старший механик Лапидус передал на военный тральщик бочку машинного масла. Сделал он это по просьбе военных моряков. Немцы разбомбили склад горюче-смазочных материалов, и машинное масло для дизелей тральщика негде было достать.
Вечером, когда в осажденном фашистами Новороссийске стихла стрельба, командир тральщика со своим механиком пришли на «Терек» с бутылкой водки и закуской. В отличие от военных моряков, моряки торгового флота питались впроголодь, и Лапидус с радостью пригласил на этот неожиданный пир капитана.
Но помполит танкера расценил передачу на тральщик бочки машинного масла и последующую за этим «пьянку» как криминал и сообщил об этом в политотдел пароходства. Лапидуса обвинили в расхищении социалистической собственности, а капитана Гаспаряна в пособничестве расхитителю. Так они оказались на Колыме...
ОТ РЕДАКЦИИ «МОРЯКА», которая находилась на ул. Пушкинской, до нефтегавани, где стоял «Меганом», нужно было добираться двумя трамваями. Одним до Пересыпского моста, а другим до Сахарного завода, откуда уже с трамвайной остановки виднелись мачты стоявших в нефтегавани танкеров.
Трамваи всегда были переполнены. И стоя на задней площадке идущего к Пересыпскому мосту трамвая, я осмысливал услышанный от Вениамина Борисовича рассказ. Хотя я сам пережил фашистскую оккупацию Одессы, гетто, концлагерь, видел на улицах родного города повешенных, умерших в гетто и в концлагере от голода, побоев и болезней сотни людей, но то, что произошло с нашим капитаном и стармехом, меня потрясло!
Вернувшись на «Меганом», я узнал, что капитан и стармех в милиции. Пошли выручать боцмана. В пивной, что находилась недалеко от нефтегавани, боцман Худяков подрался с какими-то приезжими.
Нашему боцману было под пятьдесят. Воевал в морской пехоте, защищал Одессу, Севастополь. После войны плавал на пароходе «Генерал Черняховский» в Америку. Однажды в Нью-Йорке Худяков с группой моряков зашел в какой-то магазин. Хозяин магазина, пожилой еврей, радушно встретил советских моряков, прибывших из Одессы, откуда были родом его родители. Худяков, выросший на одесской Молдаванке, во дворе, где больше говорили по-еврейски, чем по-русски, сказал хозяину магазина несколько слов на идиш. Расчувствовавшись, тот не только угостил одесситов пивом, но и уступил свои товары за полцены.
Но когда пароход вернулся в Одессу, Худяков был лишен визы. Кто-то из его группы настучал в КГБ о разговоре в Нью-Йорке с хозяином магазина на «непонятном языке». Так Худяков попал в каботаж. Жена от него ушла, и, бывало, на стоянках в портах боцман напивался так, что попадал в вытрезвитель.
Трезвым это был на редкость добродушный и трудолюбивый человек, и капитан, зная печальную историю, из-за которой боцман пострадал, всегда его выручал.
Выручили боцмана и на этот раз. И когда, поддерживаемый капитаном и стармехом, боцман, спотыкаясь, шел из милиции на «Меганом», то, ударяя себя в грудь, повторял:
— Я ж Одессу кровью защищал! А эти — у вас тут одни жулики живут!
ПОСЛЕ ВЫЗВОЛЕНИЯ БОЦМАНА из милиции мы снялись на Феодосию. Но рейс оказался невезучим. На подходе к Крыму из-за сильной качки на камбузе сорвало с плиты кастрюлю с кипящим борщом и обварило повариху. Пришлось зайти в Ялту и определить бедную женщину в больницу.
Готовить взялся матрос, служивший в армии поваром. Но есть его обеды не было никакой возможности, и все ходили голодные и злые.
А когда открылся Феодосийский маяк, отказало рулевое управление, и мы чуть не столкнулись с выходившим из порта небольшим пассажирским судном. Для ремонта пришлось стать на якорь, тем более, что с моря налетел туман, и все затянуло моросящим мраком.
С рулевым устройством провозились всю ночь, и только утром, когда туман разошелся, стали к причалу.
Танкер грузится быстро, особенно такой небольшой, как «Меганом», и уже к вечеру, взяв груз дизельного топлива на Керчь, вышли в море.
ПЛАВАЯ НА «МЕГАНОМЕ», я удивлялся: когда капитан и стармех спят? Переходы из порта в порт короткие. Зимнее море не дает спать даже тем, кто, отстояв вахту, может спать до следующей. В каюте все скрипит, падает, а сам ты при каждом резком крене вываливаешься из койки и, посмотрев с ненавистью на захлестываемый волной задраенный иллюминатор, снова пытаешься залезть под одеяло.
А капитан?
То разбудит радист, принявший из пароходства радиограмму, на которую нужно дать срочный ответ. То постучит с какой-то проблемой старпом. А то позвонит с мостика вахтенный штурман. А тут уже порт. Швартовка. Выгрузка-погрузка. Оформление документов, и — снова в море. То же — стармех.
Механизмы танкера старые, изношенные, и стармеха в любое время суток вызывают в машинное отделение. То не берется под нагрузку дизель-генератор. То в расходную топливную цистерну попала вода, и главный двигатель вот-вот заглохнет. А то погасла форсунка парового котла, пар сел, а за бортом — ледяные громады волн, и каюты быстро остывают...
Одна отрада была в том рейсе — 23 февраля, День Советской Армии и Военно-Морского Флота. В этот день мы пришли в Туапсе и узнали: груза нет, придется ждать. Что может быть радостнее для моряка, проболтавшегося в зимнем море, чем лишний день стоянки в порту! Город рядом. Магазины хоть и пустые, но есть базар, и соорудить праздничный стол, тем более, что в этот день мы получили зарплату, не составляет труда.
Вечером в столовой команды я не узнал ребят. В чистых, пахнувших свежестью рубахах, при галстуках, они совсем не были похожи на тех матросов и мотористов, которых я знал в море. Там, работая на промерзшей до звона палубе или в грохоте машинного отделения, в своих грязных, пропитанных солью или машинным маслом робах, они похожи друг на друга, как близнецы. А тут!..
ОТКРЫЛ ПРАЗДНИЧНЫЙ ВЕЧЕР капитан. Он был в форменном костюме с четырьмя золотыми нашивками на рукавах. И зная, как простаивает он часами на мостике в задубелом от холода брезентовом плаще, вглядываясь в поднимающийся и опускающийся горизонт, я порадовался его ладной фигуре и спокойному, уверенному виду.
Сделав доклад о победившей немецкий фашизм героической Советской Армии, капитан назвал членов экипажа, участников Великой Отечественной войны и неожиданно упомянул и меня, пережившего ужасы фашистской оккупации.
Все посмотрели в мою сторону. А я, смутившись, опустил голову. Я никому не рассказывал о пережитом. И вообще старался об этом забыть. Но когда вечер закончился, старший механик позвал меня к себе.
— Ты был в гетто? Расскажи.
Наверно, потому, что до этого я никому не рассказывал о пережитом, все, что было в памяти, начиная с первого дня оккупации фашистами Одессы, вырвалось наружу.
Старший механик слушал молча, только изредка вытирал глаза.
И вдруг я сказал:
— Вам же тоже досталось! Вы же были на Колыме!
Не удивившись моей осведомленности, стармех вздохнул:
— Ты прав. И если бы не капитан Гаспарян, я бы не выжил. Он защищал меня от уголовников. Помогал выполнять норму в сорокаградусный мороз на лесоповале. Согревал добрым словом в бараке...
От стармеха я ушел поздно вечером. Спать не хотелось, и я поднялся на шлюпочную палубу.
Над Туапсе стояла луна. Было тихо, лишь у прибрежных скал сонно вздыхал прибой.
Я стоял один на один — с зимой, морем и ночью. Но вспомнив рассказ стармеха о пережитом на Колыме, подумал, что, пока на свете есть такие люди, как капитан Гаспарян, человек не будет один. Никогда!
Аркадий Хасин