|
В последнее время косяком пошли рассказы знакомых о не совсем, скажем так, адекватном и корректном поведении медицинских работников первичного звена — на уровне амбулаторий семейного врача. Списывала это на всеобщую нервозность, связанную с затянувшейся пандемией, унесшей немало человеческих жизней. Однако ситуация, непосредственной участницей которой я стала, заставила задуматься о происходящем несколько по-другому.
Среди моих знакомых есть семейная пара, которым приходится очень нелегко: жена перенесла несколько сложнейших операций, муж — инсульты. В общем, ходить в поликлинику, да и то с большим трудом, может только жена. Иногда я их выручаю, относя пробирки с взятой на анализ кровью в лабораторию. Так было и на этот раз.
Прихожу, говорю, что принесла пробирки и спрашиваю, где их оставить. Дальше слышу разъяренный монолог медсестры на очень повышенных тонах: «Какие пробирки! Чего вы хотите! Не можете нормально объяснить, чего вам надо!»
Попросила сбавить обороты и не нападать. Не помогло. Начался второй круг уже с оскорблениями. Очень пожалела, что не включила диктофон, когда входила в лабораторию. Думаю, что это надо делать, иначе потом доказать, что медицинский работник вел себя грубо и оскорблял вас, будет невозможно.
Честно говоря, наблюдала за всем происходящим с интересом психолога, который защищал диплом на тему психологической деформации медицинских работников в результате профессиональной деятельности. В данном случае последствия деформации зашкаливали и должны были бы стать причиной отстранения медсестры от работы до тех пор, пока она не приведет себя в порядок. Но у нас подобное сходит медикам с рук. Представляете, как чувствовал бы себя, оказавшись на моем месте, человек после инсульта с затрудненной речью, человек с инвалидностью, глухой или немой пациент, которому сложно объяснить цель своего визита. Думаю, в лучшем случае они отделались бы сердечным приступом. О моральном унижении я даже не говорю. А ведь медработник обязан выслушать и помочь любому, кто обратился за помощью в лечебное учреждение. В моем случае медсестра несколько раз выкрикивала мне вслед оскорбления. Ее голос был уже не злым, а радостным: ей удалось-таки с самого утра разрядиться. Надеюсь, этого хватило на весь рабочий день, и больше никто не попал под шквал оскорблений человека, пришедшего на работу в отвратительном настроении.
В другой ситуации семейный врач, придя на вызов, с порога начала говорить лежачему пациенту, что у него плохие дети, раз не находят времени, чтобы всерьез заняться его лечением. Человек, перенесший тяжелые инсульты, не ожидавший ничего подобного, получил нервный срыв, у него подскочило давление. Истерика началась и с его женой. Врач, так ничего существенного и не сказавшая по сути обращения больного, удалилась. Разрядилась, наговорила гадостей, и можно идти дальше. Хотя оценочные суждения — кто и как к кому относится — не входят в компетенцию семейного врача. В данном случае были грубо нарушены принципы медицинской этики, когда слово медицинского работника могло стать причиной возникновения угрожающего для жизни пациента состояния.
С третьей ситуацией, думаю, сталкивались уже многие. Минздрав разрешил семейным врачам не ходить по вызовам пациентов — можно их консультировать по телефону. Во многих случаях подобный подход становится чистейшей профанацией работы врача. Особенно тяжело приходится лежачим больным. Если их родственники все-таки настаивают на посещении пациента на дому, это перекладывается на дежурного врача.
Знаю семью, где сложилась непростая ситуация с мужем — из-за повышенного сахара, жары, эндокринных нарушений у него опухли ноги, появились раны, и семья опасается развития гангрены. Все просьбы к семейному врачу, с которым заключена декларация на обслуживание, прийти и осмотреть пациента остались без ответа. Поскольку человеку становится все хуже, и родственники постоянно просят о помощи, его навестили уже четыре дежурных врача. Они дали четыре совершенно разных назначения. Сделали они это только на основании перелистывания карточки больного — никаких дополнительных исследований не назначалось. Попытки сказать, что так может продолжаться до бесконечности, не приближая больного к выздоровлению, наталкиваются на грубые отповеди, мол, обращайтесь в частную клинику.
Говоря о последствиях ковида, эксперты все чаще отмечают посттравматическое стрессовое расстройство (ПТСР), в котором находятся медики, перенесшие заболевание, а также те, кто в пандемию работал в невероятно сложных условиях, постоянной утраты коллег, родных, близких и пациентов.
ПТСР как раз и проявляется в немотивированных вспышках агрессии, повышенной нервозности, с которой человек не может справиться и выплескивает негатив на окружающих в самых разных формах — оскорблениях, унижениях, нежелании выполнять свои прямые обязанности. Хамство, ставшее нормой, часто маскирует состояние посттравматического стрессового расстройства, в котором находится медицинский работник.
ПТСР относится к достаточно сложно диагностируемым состояниям. Если вовремя не обратить внимание на происходящее и не помочь человеку, ПТСР может стать причиной развития серьезных заболеваний, в том числе и психических.
Сотрудники Института глазных болезней и тканевой терапии им.В.П.Филатова получили Государственную премию за разработку метода диагностики ПТСР по специфическим движениям зрачков. Может, пришло время опробовать данный метод на медицинских работниках, чтобы узнать, с какими последствиями они отработали период пандемии, насколько серьезно травмированы и в какой помощи нуждаются?
Это необходимо, прежде всего, для самих медиков, чтобы уберечь их от последствий ПТСР. И для пациентов — тоже, чтобы они не становились жертвами агрессивно настроенных и не способных справиться со своими проблемами людей в белых халатах.
Светлана КОМИСАРЕНКО