|
|
   |
Итак, спектакль Евгения Корняга «Бабы Бабеля» в Театре кукол состоялся (см. «ВО» от 13 ноября). И что это было?..
«А кто вам стирает?», — вдруг вспомнилось по ходу: улыбка юной женщины в ответ на пафосный монолог юного мечтателя. Фльм И. Авербаха «Объяснение в любви», — помните?
Женщины, даже юные и наивные, даже роковые, знают изнанку жизни. Потому что стирать — их удел в вековом разделении труда. И длить в веках жизнь — тоже их удел, а непосредственный акт пропуска в земное бытие грязен и кровав. Сцепление женщины с землей сильнее, чем мужское. Это не значит, что небесное женщине недоступно. Это значит, что ее бытийный диапазон шире. Потому, наверное, и возникло у режиссера инстинктивное — а может быть, и отрефлексированное, — желание сосредоточиться в интерпретации новелл Бабеля именно на бабах. Показать события в преломлении именно их бытия. Ведь без Евы и никакого, собственно, бытия не случилось бы.
Копнем глубже. Есть мнение — и не единичное, — что еврейский этнос, а именно он продиктовал нам Книгу Бытия и именно он является предметом жизнеописания у Исаака Бабеля, — как таковой воплощает Женственность. Во всяком случае, в отношении Бога сей этнос, делящийся, как все, на женщин и мужчин, мыслит себя в женской ипостаси. Как невеста и супруга. И еще. Есть интересное замечание у Марины Цветаевой, которое трудно оспорить: «Главный враг духа не тело, а душа»; «бездна — у мужчин — дух, у женщин — душа».
Это не абстракции. Это вычитано мною из спектакля Евгения Корняга. Как? Сейчас расскажу...
...Начнем с того, что Короля нам в спектакле так и не предъявили. Короля здесь в полном смысле слова играет свита: буйная, свадебная. Коммуникации означенного Короля Молдаванки, великого и ужасного Бени Крика, осуществляются через дряхлую, в чем душа держится, Рейзл. И даже закрадывается догадка, что именно она тут — королева.
Такого подвоха зритель, конечно, не ожидал. Где шоколадный пиджак, кремовые штаны и малиновые штиблеты? На свадебном пиру слоняются субъекты в застиранных майках. Рыцари Молдаванки. Романтические контрабандисты. Они, оказывается, ничем не отличаются от того дворового блатняка послевоенных сороковых годов, среди которого подрастали в коммуналках будущие «шестидесятники». Вот сейчас в «жёсточку» сыграют. В «расшибалочку».
И символизирующие эту свадебную бражку кукольные головы, носимые в руках вот этими уркаганами, страхолюдны донельзя. Зрителю впору смекнуть, что в лице Корняга он нарвался на беспардонного развенчателя мифов. С Короля ободрали мантию и сорвали корону...
«Увенчание — развенчание карнавального короля»: сначала коронуют, а после пинок под зад. Древний праздничный обычай. В эту схему исследователь древних народных обычаев М. М. Бахтин вписал, кстати, и увенчание Христа терновым венцом с облачением в багряницу.
Но погодите: Корняг, начав спектакль столь разоблачительной эскападой, постепенно выведет вас на новую высоту всё того же мифа. Циничная профанация — составляющая карнавала. Просто для начала зрителю предлагается наглядное пособие по механизму мифологизации: так сказать, сеанс магии с ее разоблачением. Нет Бени-Короля: есть легенда о нем как оформившийся результат коллективной народной игры в мнения. Как, например, легенда о царе Давиде. Это анонимно-совместное творчество вершится в спектакле на наших глазах. Тут не просто свадьба Двойры, тут и шабаш, и мистерия, а Рейзл — хранительница и рупор предания...
Карнавальная подкладка творчества Бабеля проступает в этом спектакле постепенно и неотвратимо, как детали фотоснимка в ванночке с проявителем. Смеховая стихия — основа карнавала, но в «Одесских рассказах» смех столь буйный и мощный, что залил все подспудные смыслы. Ведь они, на поверку, ой, как многослойны, эти рассказы. Вот эти слои Евгений Корняг и выявил. Он не дает однозначной трактовки чему бы то ни было. Всё здесь амбивалентно: обоюдополюсно и обоюдоостро. Все антагонизмы здесь не просто сосуществуют, но перетекают друг в друга.
Куклы (сценограф — Татьяна Нерсисян) — карикатурны: а вы вообразите Леву Кацапа, разбивающего в пароксизме веселья бутылку водки на голове у своей возлюбленной; однако носители кукол обаятельны! До того обаятельны, что вдруг догадываешься: кукла — оболочка: плоть. А ее носитель — душа. Без души тело недвижимо.
И ДУШЕ хочется праздника. Душа празднична по определению. Даже у вечнобеременной бабы, чей удел — безысходная стирка.
Нет, подумайте. Что-то ни Король, ни этот крестный отец всея Молдаванки Фроим Грач, воруя, грабя, стреляя, ничего путного себе не нажили. Хорош глава мафии, мантулящий в порту на погрузке пшеницы и пьющий водку из эмалированного чайника. Зачем же стрельба и конфликт с законом?
А оно им надо — наживать? Угождать — телу? Опять — вдруг — проникаешься: да тут, конечно, не робингудство — тут ведь бунт: бессмысленный, беспощадный,
безотчетный, беспредельный и бесшабашный. Он ведь не только русский бывает. Он бытиен. Потому как — если душа праздника просит... А праздник — он земных пределов не то что не признает, он их не ощущает. Он земную жизнь выворачивает наизнанку и отменяет табель о рангах.
Герои Бабеля, беспредельщики, не празднуют Закон. Они празднуют — Бытие. У них красивые души. Душа замыслена Богом красиво. Но... взойдет ли эта необъятная бытийная Душа — по вертикали Духа?..
...Бытия как праздника, Бытия как Богом данного, а не людского, Закона хочется юной Баське, дочке «рыжего вора» Фроима Грача. Кукольная фигурка Фроима (заслуженный артист Украины Стас Михайленко) в сценической новелле «Отец», вопреки авторской воле, тщедушна — и всё же зловеща. Она наводит страх. Но не на Баську: женщине ведома изнанка всего и вся. Гигантская кукольная Баська, Гаргантюа в юбке, — разросшаяся во весь земной окоём органическая жизнь, требующая самореализации: бесконечного воспроизведения — в потомстве, как заповедано. А из пропасти-пасти Баськи кричит Баськина трепетная и прекрасная душа: в ипостаси актрисы Евгении Глуховой.
...Точно так же коллективному, безличному Бене Крику является не женщина — душа: Вечная Женственность, собирательная невеста из Песни Песней, многоликая и многорукая, в тумане грёзы, — вместо означенной автором новелл Цили в вырезной рубашечке, выбежавшей во двор, когда Бенина бригада грабила ее папашу (сцена забоя коров бандитами впечатляет своей жутью: гиньоль по сути, на что Корняг большой мастер). И коллективный Беня благоговейно падает на колени перед этой Женой, облаченной в солнце. Бурлеск, гиньоль отлично уживаются в спектакле Корняга с высокой библейской поэзией, низменное с горним — в жанровом отношении спектакль бесподобен органикой соединения несовместимого: ну, одним словом — карнавал!
То есть — буйство веселых перевертышей. Так ходит по борделю его хозяйка Любка Казак (Марина Замчевская) в поисках Бени, приподнимая простыни на совокупляющихся парочках тем жестом, каким санитар в морге приподнимает простыни, закрывающие покойников. Продажный секс — смерть души. И очень легко эти ложа производства жизни трансформируются в могилы, стоит лишь воткнуться крестам в изголовье, а ногам под простынями — перестать дергаться; но и на могилах зачинают жизнь — туда ночью парни тащат девушек. Всё не то, чем кажется...
А чем оно предстает с виду, подвластное фантазии режиссера, я вам расписывать не стану, не лишать же вас удовольствия открытий. К примеру, как остро-гротескно решен кукольный образ бакалейщика Каплуна: буквальный денежный мешок... а может, мешок, сами догадайтесь, с чем. Очень смешно решен! И как мощно-бытийно выглядят эти беременные бабы, этот античный хор предместий: тут уже глубокая лирика, эпическая поэзия...
Трюки и ассоциативные ходы для Корняга не самоцель, не щегольство, не красное словцо: всё подчинено внутренней логике высказывания, а таковая у Корняга, на мой взгляд, безупречна.
ОТ БРУТАЛЬНОГО приблатненного гиньоля «Короля» к мистерии: новелла «Иисусов грех». И вот тут подстава из подстав, внезапная даже для вашей покорной слуги, у которой книги Бахтина — настольные.
Ну, пожалейте непутевую вечнобеременную уборщицу Арину (актриса Ольга Чабан): «В номерах служить — подол заворотить». Трагедия-с. Униженные и оскорбленные. Но не извращена ли природа в этой жалобящейся бабе? Дети-то ее где? В воспитательном доме. Тут первая, как выразился автор, запятая.
А когда Господь, вняв бабьей просьбе, посылает ей с небес ангела... Нет, тут перевертыш на перевертыше, и в данном случае они явственны из авторского текста, без потребности в допроявлении: вы подумайте, Господь не просто ангела посылает, но юношу, умершего и произведенного на том свете в ангелы, очевидно, по заслуге небывалой невинности и чистоты, — и для чего посылает: бабьи похоти ублажать. Площадное средневековое моралите, чистейшего жанра!
И полюбовничек Серега (Александр Богданович) у Арины вполне себе выразительный: у него не голова — одна гротескная бездонная глотка, в которую все неустанно льют водку.
И Господь здесь, как положено, вертепный, бог из машины, голова в ящике — то ли в райке, то ли, чего доброго, в телевизоре, а перед Господом кукольная Арина, как мошка, скачет и пищит...
...И вот, когда ражая Арина ангела субтильного своим беременным пузом задавила — да ладно: в сущности, отправила туда, откуда явился, — меня пробило: ведь это же самый что ни на есть центральный персонаж карнавала — беременная Смерть!
Арина как человек извращена и разрушительна: детей своих пусть она заранее и не убивает, но не факт, что они в воспитательном доме выживают, — ибо женское начало сколь производительно, столь и губительно, оно, как всё на свете, обоюдоострое. И вот она, сама Смерть, взывает к вечно распинаемому Бытием своему Господу: почто, Господь, впустил меня в этот мир? Моя ли вина в том, что творю?
А если не освобождать земное Бытие ради пришествия новых поколений — то не застоится ли, не сгниет ли Бытие? Самая для Смерти работа — приуготовлять обновление Бытия: уж Баськи постараются. И, глядишь, чья-то душа — и воспарит...
Сроки-то, когда «времени уже не будет», неизвестны даже Сыну — Иисусу, которому Смерть свое существование в грех вменяет. Посему Смерть, баба, Иисуса (Стас Михайленко) не прощает, но освобождает: с креста снимает — ныне и присно, мертвого, — и затем ему пищу предлагает. Ешь. Обновись. Так оно не у Исаака Бабеля, — это уже у Евгения Корняга: не допроявление — домысливание. Воскресение воскресением, но сначала для этого принять Смерть надо было. Вот тут и вертикаль. Ведь свершилось же это однажды в Народе Бытия — и во веки веков! Это вечная и непрекращающаяся мистерия.
Тина Арсеньева. Фото Олега Владимирского