|
|
   |
В Украинском академическом театре имени В. Василько молодой режиссер Иван Урывский дал оригинальную и смелую сценическую трактовку пьесе Н. В. Гоголя «Женитьба».
КУРЬЕЗ, фиксируемый Гоголем в городской мещанской среде, Урывский перемещает в глушь первобытных Карпат, в живописное «этно». Зачем?..
...В прологе спектакля нам является согбенная фигура в длинной рубахе, волокущая за собою по земле нечто на длинных канатах. Сразу вспоминается гоголевская же Пидорка, принужденная режиссером Юрием Ильенко натужно тащить привязанное к канату невидимое бремя и затем этот проклятый канат обрубающая. Да уж: явление, поименованное «украинским поэтическим кино», — это диагноз, к Ивану Урывскому особенно приложимый. Тем временем фигура разгибается, оказывается стройной девицею, и девица сознается зрителю в том, что ее тяготит: никто замуж не берет.
«Одруження» — название в украинском варианте. Здесь ощутимое отличие от «Женитьбы», с акцентом на мужском начале, по-русски: Гоголя занимал, прежде всего, феномен старого холостяка Подколесина, невеста же, Агафья Тихоновна, оставалась при своих интересах и оскандаленная, ее жалко. Безличное «Одруження» означает равную ответственность сторон, а Подколесин лишен Иваном Урывским имени и фамилии, поставленный в ряд столь же обезличенных «женихов».
Погружение истории несостоявшегося бракосочетания в сельскую архаику означает лишь одно: сведение к архетипу (по-гречески «первообраз, оригинал, подлинник, образец»). И в этом Урывский оказался совершенно прав, сумев заглянуть в подспудную, метафизическую, глубину якобы бытовой комедии Гоголя. Я не знаю, что, собственно, читал Иван Урывский по теме, да оно и неважно: возможно, сработала интуиция, — тем ценее результат. Художественное высказывание умельца «сделать нам красиво» получилось наконец-то внятным, последовательным, цельным... и непривычно смелым для одесской сцены.
ЧТО ФУНДАМЕНТАЛЬНОГО выявили в творчестве Гоголя русские мыслители? В частности, в комедии «Женитьба»?
«Оставьте их в покое», — был вердикт великого исследователя вопросов пола Василия Розанова. Подколесин никогда не женится, Агафья Тихоновна никогда не выйдет замуж. Они — «люди лунного света»: с сильно ослабленным половым началом в себе, асексуальные субъекты. Общественное давление на них, обусловленное социальным стереотипом о непременной женитьбе и продолжении рода, преступно, ибо равноценно грубому сексуальному насилию.
Сам Гоголь унес с собой в могилу тайну своей сексуальной жизни, точнее — ее видимого полного отсутствия. «...Высока ростом и бела, как мрамор»... — такие слова мог бы сказать только человек, не взглянувший ни на какую женщину хоть с каким-нибудь интересом», — отмечает тот же В. В. Розанов. И он же отмечает поразительную некрофильскую составляющую везде у Гоголя, где речь о женской красоте: убедительны и неотразимы у него в своей притягательности не «утопленница», так мертвая «панночка»...
На тонкой грани миров, земного и потустороннего, совершаются все, даже вполне бытовые, события у Николая Васильича; в полуденной дреме сада старосветских помещиков вас окликает загробный голос. Под наслоением смешных бытовых реалий прячется мистерия. Мистериен и спектакль Ивана Урывского. Предмет мистического ужаса — дефлорация: лишение девственности.
ВОТ ЭТО, замечу вперед, и заставило публику, особенно молодую, неистовствовать при выходе актеров на поклон: уж в таком ключе наша молодежь «про это» думать не приучена. Иван Урывский напомнил о космической, метафизической природе «полового вопроса». Напомнил, следуя Гоголю, «от противного»: когда сексуальные отношения невозможны как таковые, в силу природы субъектов отношений. Тем не менее, мистика остается в силе — и она в спектакле внятно читается.
...Лесная Агафия (Марина Климова) носит длиннющую косу, обмотанную вокруг шеи наподобие удавки (ага: «и косою черной удавлюсь»). Коса в народе — символ девственности. А также, напомню, «Яви (мира, где живем), Нави (мира потустороннего) и Прави (мира богов)». Душит ли она Агафию или, напротив, девице комфортно, это ведь вопрос: обмотанная вокруг горла коса напоминает воротник свитера и, вполне возможно, греет.
Но находится на девственную Агафию сила давления извне: это — властная ведунья Сваха, она же Фекла (засл. арт. Украины Ольга Петровская), являющая собою метафизический противоположный полюс «приснодеве» Агафии. Фекла — воплощение женского, зачинающего и рождающего, начала. На поверку это сама Богиня-мать, славянская Мокошь, чья стихия — вода, в которой зарождается жизнь. Поэтому Фекла совершает колдовские манипуляции с лесным Колодцем, из коего и являются — рождаются — женихи для Агафии. Они клубятся и «кублятся», они спеленуты, словно коконы, их нужно еще поставить на ноги, а пока что они, влекомые неодолимой силой, прячутся под необъятной юбкой Феклы-Мокоши (как тут не вспомнить «магическую» юбку из «Фучжоу» Михаила Ильенко).
Колодец — символ амбивалентный, то есть, совмещающий в себе полярно противоположные смыслы: он — источник жизни, и он же — могила, вход в преисподнюю. Колодец заколоченный — символ девственности. Женихи, утвержденные на ногах Феклой-«паниматкой», принимаются за мужские дела: их забота — поддержать на могутных плечах мироздание, свод небесный, горизонт, символизируемый колодезным журавлем — шестом, длинным, как девичья коса Агафии, за которую ее принимается властно водить Фекла. Постепенно в женихах (В. Швец, Н. Быканов, В. Головко, К. Кириленко, В. Романко, Д. Цинковский) пробуждается основной мужской инстинкт — охотничий. И они, направляемые Феклой, видят дичь: Агафию. Миродержащий шест превращается в копье охотника.
Пика выразительно обращается на Агафию, — ужас: прободение, ранение, растерзание... собственно, акта дефлорации («Вонзилось в жертву копьецо, Bene venebatur!»). Между женихами идет состязание, они упорствуют, не желая отступиться, ибо здесь, опять же, метафизическая составляющая — быть первым. Дело идет — о взломе, о вскрытии Колодца. Эта, в данном случае разбойная, перспектива не любезна природной приснодеве. Жизни, Богом заповеданной как «плодитесь и размножайтесь», здесь, в данном случае, ответ — пронизанное космическим холодом «но пасаран».
...Одного из женихов (подразумеваемого Подколесина) тоже водит внешняя сила. Имя этой силе оставлено: Кочкарев (засл. арт. Украины Яков Кучеревский). Но данный субъект — отнюдь не гоголевский матримониально озабоченный приятель, толкающий, под влиянием социальных стереотипов, девственника Подколесина к деянию, ему природой не предназначенному. Нет, Кочкарев в подаче Урывского — вездесущий мелкий бес, искуситель, внушающий потенциальному жениху желание, противное его и Агафии девственной природе: кражу со взломом, похищение невинности.
Руки распаленных женихов плотоядно тянутся к белому платью невесты, вывешенному на мировом «шесте».
И чем же разрешились перипетии вселенской охоты? После непродолжительной и ожесточенной любовной игры Агафия и жених разбегаются, отпрянув друг от друга, словно кот и кошка, которым не удалось соитие (именно такова пластика данной сцены). И жених ныряет в преисподнюю колодца, куда уже канули остальные. Агафия же, решительно и торжественно, закрывает колодец, колотя по его крышке, как стучат, забивая крышку гроба. Накрылось «одруження»... девственность forever!
«Вполне невероятная история» — таков подзаголовок этого спектакля. Иван Урывский дал понять публике: «Есть в мире множество вещей, Горацио, что вашей философии не снились», — вскрыв метафизическую изнанку комедии Гоголя. Правда, лично меня иной раз заставляла и усмехнуться пафосность подачи этой карнавальной, по сути, истории... но надеюсь, и чувство смешного придет к Ивану Урывскому, как пришла к нему в этом спектакле внятность восприятия и высказывания.
Тина Арсеньева. Фото Олега Владимирского