Не судите черных овец (XIII)

Окончание. Предыдущая часть здесь.

— Андрей, ты уже это читал? Мало того, что аккаунт взломали, так еще и дописывают твой роман! И надо признать, убедительно. Мне даже понравился этот неожиданный поворот. А подпись видел? Это же наш известный писатель! Думаешь, он сам? Собрал сотню лайков своей версией вашей семейной истории. Но его уже распинают твои читатели-почитатели. Про шизофрению завернул. Нет у тебя никакой шизофрении! У Анюты тем более! — тараторила Сюзи, как только я вошел в квартиру, пытаясь обнять ее и поцеловать этот возмущенный неумолкающий рот.

Читал. В какой-то момент даже подумывал продолжить его линию. Так мне хотелось выразить свое почтение автору, не обошедшему вниманием эту скромную прозу.

Но все же мне есть что сказать и об Анюте, и о себе, и об остальных членах моей семьи, поэтому просто решил поблагодарить писателя. Если когда-нибудь его встречу в реальной жизни.

Только Анюта, никогда не унывающая, не стареющая Анюта, могла заставить меня мало того что попробовать свои силы в прозе, так еще и регулярно выкладывать это в интернет. После первых глав требовала добавить солнца в строчки, запретила использовать мою меланхолию в качестве основного стиля повествования, добавить происшествий и приключений. И обязательно пару историй о любви. Вот я в угоду ей и пытался разбавлять свой собственный взгляд на вещи ее светлым взглядом, жизнелюбивым, жизнеутверждающим. Пра всегда полна идей, но предпочитает, чтобы их реализовывали другие. С ее подачи так и родился этот роман. Без художественного вымысла не обошлось, но все черные овцы самые что ни на есть реальные. Реальней быть не может — на улицах города можете встретить любого из нас. И моего деда Сережу, отставного капитана; и бабу Олю, которая чуть не схватила инфаркт, когда обнаружила второй раз пропажу картины; и мою милую Сюзи, и Вальдемара, и мать мою, и тяжело больного отца; и родившуюся второй раз в нашей семье только три года назад Арину; и моего отчима с заморской женой и двойняшками, хотя они давно вернулись в свою Пенсильванию, но обещали летом приехать вновь; и Дарью Михайловну, поджидающую соседей на улице со своим списком новых болезней.

И обязательно Анюту. Которая за двадцать два моих года знакомства с ней смогла раскопать во мне оптимизм, некоторый, но достаточный, чтобы перестать клеить ко всем родным и знакомым категорические ярлыки. И научила меня улыбаться.

Картину спрятал я.

Сразу после звонка Анюты из Монте-Карло. Она не говорила прямо о своих подозрениях, но нескольких тончайших, в ее фирменном стиле, намеков было достаточно, чтобы понять, для чего на самом деле Вальдемар оставил нам своих охранников и какая мне отведена роль в этой детективно-бытовой истории.

Перед самым выходом на пляж, пока Сюзи примеряла у зеркала новую шляпку с широкими полями, пытаясь запихнуть под нее часть непослушных кудряшек, я снял картину со стены, накрыл пляжными полотенцами и отнес в Анютину спальню, спрятав под матрац. Благо по дороге никого не встретил, иначе моя идиотская маскировка не спасла бы ни меня, ни картину. Это пра подсказала, я бы сам не разобрался, что с ней делать. Хотя у меня было время настроиться, все равно в тот момент кровь кипела от адреналина, руки дрожали, и я все время нервно улыбался. Джеймс Бонд недоделанный. Но мне понравилось.

Хорошо, что по возвращении я был в солнцезащитных очках — с пляжа все-таки вернулись. Мои глаза не смогли бы сыграть натуральное удивление при всем уважении к пра, но дрожащие руки — что ж, это не помешало, и совсем было не важно, от чего они так дрожали. Мне, конечно, не терпелось сознаться во всем Сюзи, рассказать о моем должном впечатлять героическом поступке, тем более, что моя внутренняя страсть к всепоглощающему романтизму требовала абсолютной искренности с женщиной, которую люблю. Но Анюта заставила поклясться, что я буду молчать. Молчать во веки веков, а именно до ее возвращения и выдачи дальнейших указаний. Между честью и любовью мой, да, сознаюсь, юношеский максимализм некоторое время разрывался. Но выбрал первое.

Типун на язык этому глубокоуважаемому писателю, который успел в своей фантазии похоронить мою Анюту. Видел бы он ее в жизни, не взбрело бы в голову такое писать. Интересно, она уже знает об этом? Следит же за моим, простите за пафос, творчеством в соцсетях.

Сегодня снова я получил приглашение приехать на нашу семейную дачу. И сегодня я этому рад и не пытаюсь найти повод отказаться. Просто так. Без повода, как сказала по телефону пра. Хотя повод в виде спрятанной бутылочки «Лимончелло», только для своих, у Анюты всегда найдется.

Сюзи уехала на встречу с какой-то из своих подруг. Я было огорчился, но подумал, что разговор тет-а-тет с Анютой не помешает. В последнее время мы встречались только при свидетелях, поэтому никак не могли обсудить наши дальнейшие планы. Точнее сказать, Анютины планы и мое исполнение.

Зима была на исходе, но отказывалась уходить по-английски. Снег шел с самого утра, я смотрел на пушистые хлопья из окна, держа в руках четвертую чашку чая с медом, и никак не мог заставить себя начать собираться. Всегда ненавидел зиму. Минус восемь, не жарко. Но желание поговорить с Анютой согревало меня, и к обеду все-таки оделся и вышел.

Анюта открыла мне калитку, когда я только подходил к ней. И в который раз я восхитился силе объятий моей хрупкой старушки и горячим в любое время года ладоням. Анюта накрыла стол для нас на летней кухне, разрешила курить на месте, чтобы не околеть с сигаретой в зубах на морозе, нарезала сырокопченой колбаски, сыра и хлеба, достала банку виноградного сока.

— Кто крутил? Ты? — спросил я, улыбаясь.

— Побойся Бога. У нас в семье только Сероженька с ручками на это дело.

Я давно выбрал для себя социальную мимикрию как единственно возможный способ сосуществования с людьми. Поэтому, несмотря на собственное любое настроение, очень легко поддаюсь настроениям собеседника. Вот, например, как с Анютой я общаюсь? Практически с порога попадаю под ее влияние, забываю собственные занудные мысли, расслабляю лицевые мышцы, подхихикиваю ее историям, сам пытаюсь острить, иногда получается, часто улыбаюсь, еще чаще курю, хотя тщетно целый год пытаюсь бросить, произношу громкие тосты, с каждым новым все громче, сплетничаю обо всех вокруг, и даже с удовольствием, а сегодня вообще сам себя удивил — называл Анюту «любочкой». Пра, кажется, рада и такому плагиату. По крайней мере, ни разу не иронизировала по этому поводу. У нее и других предостаточно.

Вдоволь насмеявшись, Анюта перешла к официальной части. Рассказала мне, что решила приватизировать землю и оформить дачу как полагается. Поставила в не совсем удобную позу перед фактом, что дом и картину завещает мне. Но только с условием, что я сделаю из дачи после ее смерти, фу, даже не хочется это слово вставлять в мой текст, в общем, когда-нибудь сделаю из дома музей Кандинского. К тому же, разгребая свои официальные бумажки, Анюта нашла документы и на картину, и на этюды, которые обнаружились в мастерской у Игоря Бойко.

Обсудив дела, Анюта решилась пройтись катком по моей личной жизни.

— Как у тебя с Сюзи?

— Хорошо, — ко всем своим странностям я еще и суеверен.

— Это все?

— Очень хорошо.

— А, так, конечно, понятнее! Любишь? — мои ответы не удовлетворили Анюту, и она продолжила потрошить глубже.

— Люблю.

— Навсегда?

— Ого, Анюта! Ты даешь! Не знаю. Да, наверное.

— Послушай, мой милый любчик. Жизнь коротка. Нет, не так. Банальщина. Жизнь очень коротка. И если уж любить женщину, то любить ее навсегда! Слышишь? Навсегда! В крайнем случае — так каждый раз. Тебе ясно? Пьем за любовь!

Чокнулись. Чмокнулись. Закурили. Задумались. Анюта смотрела куда-то поверх моего плеча, наверное, на новую картину Бойко, которая теперь висела вместо «Москвы». Картину Кандинского вместе с этюдами Анюта пока положила в ячейку в банке. Я рассматривал в окно снежные сугробы на огороде. В окно из теплой кухни — это приятное зрелище. Не каждая пауза и не во всяком разговоре приносит такое удовольствие. А сейчас было тепло и тихо, хмель заставил меня расслабиться совсем, и я почти забыл свой вопрос к Анюте, который тревожил меня уже много месяцев, всю осень и всю зиму, этот вопрос все сидел у меня на кончике языка и не решался, наконец, сорваться.

— Анюта, скажи, ты сильно расстроилась, поняв, кто такой на самом деле Вальдемар?

Ее брови взлетели вверх, всего на мгновение застыли, рука потянулась к пачке сигарет, я поднес зажигалку. Анюта сделалась такой серьезной, хмурой, даже, мне показалось, я был почти уверен, грустной. Захотелось отмотать время назад и вычеркнуть этот вопрос из своей головы, а тем более, из произнесенных когда-либо вслух вопросов.

— Я расстроилась? — она вдруг расхохоталась и продолжила: — Ты думаешь, твоей прабабке пришла пора выжить из ума?! Расстроилась. Да никогда! И где ты увидел повод для меня расстраиваться?

— Он же оказался... не очень порядочным... человеком...

— Любчик! Та не подыскивай ты деликатные слова. Давай называть всех людей их собственными именами. Тварь он. Тварь и паскуда. Но это никоим образом не сказалось на важности его присутствия в моей бесконечно длинной жизни. Мне восемьдесят, Андрей. — Пра сделала паузу, и я вмиг протрезвел от того, что она назвала меня по имени. Сейчас будет все серьезно, и я должен это запомнить, несмотря на «Лимончелло» в моем организме, которое имело свойство укорачивать мою память и стирать некоторые эпизоды безвозвратно. — Нет, не так, Андрей. Мне восемьдесят лет и целые полгода. Как ты не понимаешь таких элементарных вещей?! Он дал мне почувствовать себя живой. Желанной. Влюбленной. И даже, а это тоже не меньшее удовольствие, обманутой. Разочарованной. Ты знаешь, что это такое, прожив столько лет, видев тысячи людей, все еще уметь сначала очаровываться одним из них, а потом разочаровываться? Ты понимаешь, чего это стоит? Нет, пока не понимаешь. Всему свой день. И самое главное — никогда не вешай нос, любчик! Не устану тебе этого повторять! Жизнь — это самое лучшее, что с нами случалось.

— Сигареты кончились.

— Сейчас принесу, у меня еще есть! У меня всегда все есть для счастья.

— Давай я, Анюта!

— Сиди-сиди, любчик. Мне не сложно, я схожу.

Пока я, сидя на стуле, пытался быть заботливым правнуком, она уже выпорхнула из летней кухни. Выпорхнула, выпорхнула, поверьте! В ее возрасте иначе это не назовешь.

А я только успел посмотреть ей вслед и мысленно поблагодарить за то, что не перестаю ею вновь и вновь очаровываться. Ее жаждой жизни и неутомимым, неугомонным, ненасытным, пытливым мозгом. Анюта, дорогая моя Анюта, живи, хочется сказать, всегда. Живи как можно дольше. А я очень постараюсь от тебя взять не только цвет глаз и структуру волос, но и эту жажду проживать с упоением каждую главу, любую главу своей жизни.

Елена Андрейчикова и Евгений Голубовский

ОТ РЕДАКТОРА РОМАНА

Писать роман в реальном времени, зная, что в четверг выйдет новая глава в газете, задача не из легких. И это при том, что не было общего сюжета, каждый автор импровизировал. Рад, что студийцы с этой задачей справились.

Евгений Голубовский