|
|
   |
Предыдущая часть здесь.
Глава 11. Все по-настоящему
— О, Боже мой! — голос Вальдемара прозвучал преувеличенно-расстроенно. — Не пугайся, дорогая, здесь тоже бывают подобные казусы! Аварии и все такое прочее. Пойдем отсюда поскорее, дорогая Аннэт! Нас ждет ночной Монте-Карло, фестиваль фейерверков, ужин в лучшем ресторане города и отдых в моей любимой гостинице!
Вальдемар включил свой сотовый, и слабый свет осветил парочке дорогу назад.
— Тебе нужен отдых, любовь моя, ведь твои ножки так набегались сегодня.
И Вальдемар решительно потянул Анюту из галереи, схватив ее руку железной хваткой. Но что это? Блюдце, собиравшееся дать свой мистический ответ, вдруг подпрыгнуло и с большой силой ударило пожилого джентльмена по коленной чашечке.
— Ох! — только и вскрикнул он.
А может быть, это лишь показалось разнервничавшемуся Вальдемару? Может быть, он просто наткнулся на какой-то предмет в темноте? Но никаких предметов в галерее не было, кроме картин, разумеется...
— Можешь себе представить, любчик, он оказался джентльменом и даже не предложил ночь любви, чувствуя мое к нему охлаждение! Единственное, что он сказал, представляешь себе, было: «Я бы хотел, чтобы, несмотря ни на что, ты ни на секунду не сомневалась в моей любви к тебе, дорогая Аннэт!», — говорила по скайпу моя обожаемая пра.
Между тем, жизнь на Ромашковой и Дмитрия Донского шла своим чередом. Бархатный сезон баловал проживающих на этих замечательных улицах яркими астрами и георгинами (некоторые особо предприимчивые бабушки торговали свежими букетами на обочинах дороги), душистым виноградом, яблоками и грушами разных сортов, иногда падающими на дачные столы прямо к завтраку или обеду. Пригревало ласковое солнце, шалил прохладный ветерок, а море было по-летнему теплым, и мы с Сюзи, поселившейся у нас на даче, загоревшей и фантастически похорошевшей, ходили на пляж почти каждый день.
Иногда пробегал мимо нашего дома божий философ, художник и поэт Гена Подвойский с седыми дредами и окладистой бородой, босиком, в одежде, перемазанной всеми цветами масляных красок. Его сумасшедшие и детские голубые глаза вспыхивали радостью, когда мы с ним сталкивались на улице. «Ты давно не был у меня, Андрюха! Заходи, мы хорошим людям всегда рады!» — говорил он на бегу, торопясь либо на море, либо в гости к своему другу Диме Нужину, тоже художнику и поэту.
Иногда проходила по Ромашковой веселая компания журналистов из номера 53 — общежития нескольких одесских редакций. Они тоже торопились поймать последние солнечные деньки и шли на море с вином и закуской, прихватив и детей, привыкших к веселому времяпрепровождению родителей. Журналисты также зазывали к себе в гости, в двухэтажный дом старинной постройки с лестницами внутри квартир и с роскошным садом за ним, где, собственно, и происходило всегда главное действо — посиделки вокруг большого костра, с распитием горячих напитков и песнями под гитару, передаваемую из рук в руки, и с поцелуями среди роскошной растительности...
Но нам с Сюзи было достаточно друг друга. В последнее время мы стали гораздо ближе, и ее карие с желтыми крапинками глаза часто светились неподдельным счастьем... Я сознавал, что не последнюю роль тут сыграли и советы моей пра.
Прически она меняла каждый день и свои каракулевые волосы собирала то в пучок, то оставляла их распущенными, то плела из них какие-то невообразимые косички, укладывая их вокруг головы, и я влюблялся каждый раз в новую Сюзи, и в то же время всегда в мою, и становившуюся моей все больше и больше.
Дед Сережа большей частью пропадал на рыбалке, а два здоровенных амбала (их, кстати, звали Вова и Толя), жившие на нашей даче, по большей части ели, пили пиво, спали после обеда в гамаках, натянутых в саду. Иногда они перекидывались в дурака либо сидели, уткнув носы в свои смартфоны, и нам совершенно не мешали...
«Москва» висела на своем прежнем месте и, казалось, излучала полную безмятежность и спокойствие. Успокоилась вроде бы на ее счет и бабушка Оля...
Иногда звонила по скайпу мама: их с Арей поиски пока успехом не увенчались. В мамином голосе слышались нотки усталости и сомнения в успехе предприятия.
Вторую половину дня мы с Сюзи полностью посвящали исследованиям: знакомились с одесскими искусствоведами и коллекционерами, заходили в музеи и, если повезет, то в гости к коллекционерам. Говорили правду: мы — потомки Кожевниковых, рассказывали историю отношений Кожевниковых и Василия Кандинского, и это было как бы пропуском в дома известных в городе людей. Так познакомились мы и с Сергеем Зеноновичем Лущиком, от которого узнали интереснейшую историю: «Жил в нашем городе в свое время Петр Эммануилович Патиниоти, который в 20-е годы прошлого века поддерживал отношения с художниками — делал им рамы, резал стекло и взамен не брал ничего, кроме этюдов и рисунков. В конце концов им было собрано множество работ. Сохранилась его «Регистрационная книга» — каталог картин, этюдов, эскизов, который он вел с 20-х годов. В книге было сто листов, художники в ней записывались по алфавиту. Нашлись здесь и этюды Василия Кандинского. Хочу добавить, что сам Патиниоти — совершенно простой человек, по специальности сапожник, но вся его жизнь была освещена искренним чувством любви к живописи...
После смерти Марина, младшего сына Петра Эммануиловича, книга перешла в собрание коллекционера Орлова. Затем ею владел Тюрюмин — искусствовед Одесского художественного музея. В 1997 году книга попала в мои руки», — завершал свой рассказ Сергей Зенонович. «Около сорока работ из коллекции Патиниоти были проданы его сыном, а затем и вдовой сына коллекционеру Орлову. И после его смерти они вновь распродавались через комиссионный магазин на Дерибасовской. Впрочем, лет десять назад в городе гремела сенсация: в Отраде, в альтфатере, обнаружилась большая папка с этюдами старых одесских художников... Среди них обнаружили и несколько работ Кандинского. Так что дерзайте, молодые люди, и, может быть, вам посчастливится найти остальное!» — так напутствовал нас пожилой коллекционер.
Иногда молодость брала свое, и мы просто заходили в гости к друзьям, чтобы развлечься, поболтать, выпить вина, посидеть в приятной обстановке. Бывали мы и в мастерских художников.
Однажды Сюзи привела меня в мастерскую Игоря и Сергея Бойко — отца и сына. Она рассказала, что как-то брала у них уроки рисунка и живописи. Так Сюзи неожиданно открылась мне еще с одной стороны, она была не только любительницей джаза и контрабасистов, но и оказалась не чужда изящных искусств.
В тот вечер в мастерской Игоря и Сергея Бойко проводился вечер поэтов, поскольку сам Игорь, известный художник-абстракционист и примитивист, кроме того, еще писал и довольно самобытные стихи. Вернее, это было очередное заседание неформального поэтического клуба «Брюква». Мне это показалось интересным, поскольку и сам я втайне ото всех потихоньку грешил стихами...
Вскоре начали подходить поэты и другие гости, некоторых я уже знал по общим компаниям — дочка Игоря и сестра Сергея, поэтесса Анна Стремглавская, загадочный поэт Александр Хит, композитор Татьяна Мефодьева — дама в египетском стиле, насмешливый писатель Нияз Мухаметдинов, любящий общество молодых и прекрасных гурий, что, впрочем, никому не возбранялось, доктор и по совместительству бард — Вадим Ландау (причем Вадим и Нияз были похожи друг на друга как братья-близнецы, и над обоими поднималось мягкое желтоватое сияние от отражающегося в их несколько облысевших головах электрического света). Позже подошли поэтесса Тая Потеряйко с профилем Ахматовой и анфасом Цветаевой, поэт и художник Валера Уфимов с дамой сердца, и просто хорошая девушка Маша, пишущая стихи...
Мы с Сюзи принесли с собой красное сухое и фрукты.
— Куда это все поставить? — спросили мы у хозяина.
— Да шваркайте прямо на стол! — по-простому ответил Бойко.
Мы огляделись: единственный стол в помещении был завален разноцветными обрывками бумаги, красками — маслом и баночками гуаши, засохшими кистями, карандашами и другими необходимыми творцу вещами...
Одним движением руки Игорь тут же сгреб это все в большой целлофановый пакет, и пространство стола освободилось для пиршества. Подходили гости и в основном шваркали на стол бутылки с разными душевными напитками, как то коньяк, вино, вермут, водка и т.д. Шваркали они также маслины, сыр, ветчину, хлеб, печенье, шоколад — каждый приносил что-то по своему вкусу...
Вскоре все расселись за столом и начали выпивать и закусывать.
— Заседание клуба прошу считать открытым! — торжественно провозгласил хозяин.
Игорь раздал всем по листку бумаги и объявил, что сейчас будем писать хокку, причем настоящие: принцип у них такой 5-7-5, то есть 5 слогов в первой строчке, 7 — во второй и 5 — в третьей.
Анна Стремглавская тотчас же выдала такое:
Наш двор занесло —
вчера перепил сакэ
дворник Степанов.
«Она имеет в виду снег или листья?» — подумал я. Это все настроило меня на лирический лад, и я написал:
Сколько родится
осенью этой стихов?
Сколько дождинок?
— Молодец! — похвалил Игорь, и я почувствовал себя более своим, что ли, в этой творческой компании.
Потом все просто читали стихи — кто что написал за последнее время. Читал очень метафоричные и философские стихи загадочный Александр Хит, читал иронические, где-то смешные, а в целом глубокие Игорь Бойко, прочитала ироническую балладу про Ивана Ильича Тая Потеряйко, Анна Стремглавская, разрумянившись от красного вина, читала хорошие стихи, но завывала при этом, как Иосиф Бродский или как Бэлла Ахмадуллина... впрочем, мне даже нравилась подобная манера чтения. Игорь тихонько наигрывал печальные и красивые мелодии на сделанной своими руками гитаре... Пел песни собственного сочинения Вадим Ландау, читал свою прозу Нияз Мухаметдинов...
Через какое-то время все встали, и кто курил — вышел во двор покурить. А мы с Сюзи стали рассматривать картины Игоря и Сергея на стенах мастерской. Мое внимание привлекла картина Игоря «Луна» — там было изображено ночное окно с легкими, прозрачными занавесками, и на фоне приглушенно-синего ночного неба — огромная бледная луна, которая, казалось, манила и притягивала к себе. «Наверное, если долго глядеть на такую картину, можно стать лунатиком!» — подумал я.
— А это ваши этюды, Игорь? — вдруг спросила Сюзи, указывая на стопку пожелтевшей бумаги в углу на полке, — можно посмотреть?
Я тоже подошел поближе. На видавших виды, кое-где надорванных листах бумаги были какие-то абстрактные композиции, кое-где морские пейзажи и виды Одессы. Абстракции не были похожи на работы хозяина мастерской...
— Нет, это работы Володи Криштопенко, он их когда-то подарил Валику Алтанцу, у которого прежде была здесь мастерская. Валик потом умер, а работы достались мне. Отличные, между прочим, композиции! — охотно ответил Игорь Бойко.
Дат на этюдах не было, но только сейчас я заметил в углу каждой работы две заглавных буквы «В.К.» Я не знал работ Владимира Криштопенко, но что-то в них показалось смутно знакомым... Боже мой! Да ведь искусствовед Виталий Абрамов показывал мне когда-то несколько этюдов Кандинского, хранящихся в нашем Художественном музее, по-моему, они были подписаны также «В.К.». И несколько абстрактных композиций показались мне безумно похожими на те, что я когда-то видел у Абрамова. Особенно вот это преобладание алого цвета...
Но, Господи! Откуда здесь Кандинский?! Меня прошиб холодный пот. Это же бред или мистика, или сам не пойму что! Сюзи внимательно посмотрела на меня и, кажется, обо всем догадалась. В последнее время ей не нужно было ничего долго объяснять. Мы понимали друг друга не то чтобы с полуслова, а с полувзгляда, с полувздоха, что тут говорить, мы просто очень тонко чувствовали друг друга.
«Ты думаешь?» — спросил взгляд ее потемневших глаз.
«Да, именно так!» — ответил я ей также глазами.
Но я все равно не верил, что все это происходит в реальности: «Да ведь не бывает так, чтобы только начали поиски, и вот на тебе, почти на блюдечке с голубой каемочкой...». Тем не менее, Сюзанна, на правах знакомой Игоря, выпросила несколько этюдов, с клятвенным обещанием вернуть, не рассказывая пока о наших догадках, а под предлогом того, что хочет более точно установить их авторство.
Естественно, что на следующий день мы прямо с утра, пренебрегая пляжем, помчались в Художественный музей к Виталию Абрамову. Ответ искусствоведа был однозначен: это этюды Василия Кандинского, и никаких сомнений тут быть не может!
Всего этюдов в мастерской Игоря было двадцать пять. Это, конечно же, не весь пропавший чемодан, но это была значительная часть работ мастера.
Наш поиск завершился. Оставалось ждать возвращения пра.
Однажды, когда мы вернулись с пляжа несколько раньше (день выдался особенно прохладным, и солнца почти не было), мы увидели на нашей даче следующую картину: на веранде в цветастом байковом халате лежала без сознания бабушка Оля, а на лбу у нее была огромная красно-фиолетовая гематома. Мы немедленно вызвали «скорую», и когда бабушку привели в чувство, то первое, что она сказала, было:
— Я еще тогда подумала, что когда в доме падают картины — это дурной знак!
Мы побежали в гостиную — картины на стене не было!!! Из стены, как укоряющий палец, торчал одинокий ржавый гвоздь.
Продолжение следует
Анна Стреминская