|
|
   |
Предыдущая часть здесь.
Глава 4. Главный подозреваемый
Над столом повисла тяжелая тишина. Родственники, уставившись на Арину, замерли в гоголевских позах. Арина растерянно и даже как-то виновато металась взглядом между малознакомыми лицами в поисках пояснений, поддержки и защиты. Наконец, она посмотрела на Анюту, которая, почувствовав взгляд, резко выпрямилась, глубоко и крепко затянулась сигаретой так, что тлеющий конец стал ярко-белым, отведя сигарету, добрала еще глоток воздуха, задержала дыхание и шумно выпустила дым через ноздри, одновременно стряхивая пепел в пепельницу.
— Ну, чего притихли? Кого хороним? — грубо спросила она.
В голосе чувствовалось раздражение. Но это подействовало: родственники, как по команде, оттаяли и одновременно потянулись к бокалам. Наступил тот неловкий момент, когда чарки подняты, а тост говорить некому. Ситуацию решил спасти отец.
— Анюта... — неуверенно начал он, но тут же закашлялся. Кашель перерос в приступ, отец поставил бокал на стол и, согнувшись, прижав одну руку к груди, второй суетливо достал из кармана платок и, плотно прикрыв им губы, вышел на улицу. Рената побежала за ним.
— Москва-а-а, — простонала бабушка Оля. Ее взгляд, несчастный, потерянный, не отрывался от стены, где еще недавно висели не просто несметные богатства, но надежды и планы, которым, по всей видимости, уже не суждено было сбыться. Голова покачивалась, но глаза смотрели в одну точку.
— Что «Москва»?! — грубо ответила Анюта. — Ну «Москва»! И что? Мазня, а не картина!
— А-а-а, — тихо пропищала бабушка Оля и стала медленно подниматься из-за стола, по пути опрокидывая бокал и роняя на пол нож.
— Кто-то спешит. Нож — значит мужчина, — машинально сказала мама и тут же осеклась.
Бабушка Оля, опираясь на край стола, всё же выбралась, перехватила упор на спинку стула и чуть не рухнула: ноги не держали. Дед Сережа подскочил, чтобы помочь ей.
— Что ты прыгаешь! — возмутилась Анюта, силой вдавливая окурок в пепельницу. — Она играет! Всегда актрисой была!
— Мама! — взмолился дед.
— Москва-а-а, — проскрипела бабушка Оля, подойдя почти вплотную к осиротевшей стене, глядя на нее снизу вверх с таким вожделением, с каким обычно прихожане смотрят на святые образа.
Арина, начавшая к этому моменту понимать, что именно произошло, но еще не до конца веря происходящему, решила уточнить:
— Анна Ильини...
— Анюта, любочка! Анюта! — произнося своё имя по слогам, чётко, с расстановкой, как бы диктуя, перебила ее пра.
— Простите, Анюта, картину спрятали или она... — Аря запнулась, как бы не решаясь произнести следующее слово,— пропала?
— Я её не прятала! — скороговоркой ответила Анюта и достала из пачки еще одну сигарету.
— Москва-а-а-а, — жалобно протянула бабушка Оля и погладила след от картины.
Анюта набрала в грудь воздух, чтобы что-то ответить, но к столу вернулся отец:
— Простите. Где ведро?
Он зажимал в кулаке платок, цвет которого теперь был бордово-красный.
— Там, в кухне, под раковиной, — выдохнула Анюта и, запрокинув голову, сделала новую затяжку.
Вернувшись с кухни, отец с Ренатой заняли свои места. Она вполголоса о чем-то его спросила, встала и выбежала в прихожую. Через мгновение вернулась, подошла к отцу и в правый карман пиджака положила чистый платок.
— Так кого хороним? — нарочито громко повторила вопрос Анюта. — Я еще пока жива! Рано траур объявили, любчики.
Дед Сергей что-то прошептал бабушке Оле. Та громко вздохнула, зачем-то перекрестила одинокий, ставший теперь совершенно ненужным, потерявший всякий смысл жизни гвоздь, и, громко шаркая, на ходу всхлипывая и бормоча что-то невнятное, направилась к столу.
— Никогда еще не отмечала свой день рождения с воем и в трауре! Рената, любочка, ну, давай хоть ты что-то скажешь мне.
Требование это застигло папину пассию врасплох. Она растерялась, сделала вдох и машинально задержала дыхание, будто старалась себя не выдать: так делают дети, играя в прятки, когда вода ходит где-то совсем рядом. Ее красивые большие глаза беспомощно уставились на отца. Но тот, прижимая чистый платок к губам, еле сдерживая новый приступ, только подбадривающе закивал головой. Деваться было некуда, и Рената, приподняв дрожащей рукой бокал, запинаясь, начала:
— Я? Тост? Ну, что пожелать? Даже не знаю... — замялась она, соображая, что в таких случаях обычно говорят. — Наверное... в первую очередь здоровья... сил... долгих лет... ну и семейного счастья!
Последние слова прозвучали так жизнерадостно, будто Рената нашла именно то самое, чего не хватало Анюте в жизни. Тем большее это произвело впечатление на бабушку Олю, лицо которой вытянулось, глаза округлились, она испуганно осмотрела присутствующих, скривилась и, выдав уже привычное «Москва-а-а», снова расплакалась.
— Да что ты заладила! Сдалась тебе эта «Москва»! Надоела! — вспыхнула Анюта, вгоняя окурок, будто гвоздь, в хрустальную пепельницу. — Всё! Нет больше «Москвы»! Нету! От того, что ты воешь, — она не появится!
— Москва-а-а,— ответила бабушка Оля.
— Тьфу! Дура! — взревела Анюта.
Еще никогда в жизни я не видел ее в такой ярости. Да и вообще не предполагал, что пра может быть в ярости. Она встала и, перегнувшись через стол, стала кричать на дочь. Не знаю, чем бы всё это закончилось, если бы с улицы не донесся грохот закрывающейся калитки. Сразу несколько возбужденных голосов приближались к дому. Еще через несколько секунд в дверях появился мой отчим. Он ввалился в комнату, широко и как-то слишком высоко раскрывая объятия (огромный букет роз, который он держал одной рукой, головками цветков достал до потолка). Шумный и веселый, за последние три года сильно располневший, он крепко обнял именинницу:
— Ба-бу-леч-ка-а-а! С днем рождения, дорогая! Счастья, здоровья! Родная ты моя! Как я рад тебя видеть!
— Сашка, ирод! Пусти! Задушишь! — пыталась вырваться Анюта.
В дверях за спиной отчима, широко демонстрируя необычайно крупные перламутровые зубы, стояла высокая брюнетка. К ее ногам прижимались два совершенно одинаковых мальчугана лет двух.
— Бабулечка! — продолжал реветь отчим. — Как же я по тебе соскучился! Прекрасно выглядишь! Красавица! Просто красавица! Молодуха!
— Да ну тебя, сумасшедший, — смеялась Анюта, — какая я тебе молодуха? Мне сегодня восемьдесят, Саша. Во-семь-де-сят!
— Да больше двадцати не дашь! Замуж! Замуж выдавать нужно!
Бабушка Оля, уже было пришедшая в себя, при этих словах снова поникла. А отчим, понизив голос, заговорщически спросил:
— Ну? Признавайся! Есть жених? А? Есть?
И громко загоготал. Но его никто не поддержал. Даже Анюта перестала улыбаться. Отчим, видя такую перемену, растерялся. Но обладая даром быстро находить выход из неловких ситуаций, повернулся к брюнетке и громко объявил:
— Анюта, это Шарлотта — моя жена. А это Майкл и Алекс — мои сыновья.
Брюнетка, услышав своё имя, еще больше обнажила лошадиные зубы, склонила голову влево, как бы освобождая для поднятой правой ладони место, и, приподняв брови (это должно было придать лицу милое выражение, которое у Шарлотты, по всей видимости получалось плохо), поприветствовала присутствующих по-американски — только пальчиками:
— Hello!¹
— По-русски она не говорит и не понимает, — печально заметил отчим, — так что, если вдруг захочешь что-нибудь спросить — я переведу.
Шарлотта достала из сумочки упакованный в яркую бумагу подарок, отдала его одному из мальчуганов и, собрав обоих в кучу, стала подталкивать в сторону именинницы, ласково приговаривая:
— Go, go!²
Чем ближе была цель, тем активнее дети сопротивлялись дальнейшему продвижению. Всем своим видом изо всех сил они показывали, что подходить к этой незнакомой пожилой даме, сидящей в кругу чужих людей, они не желают. С каждым шагом их маленькие личики всё больше и больше наполнялись ужасом, будто мама их подталкивала в пасть к чудовищу. И вот когда до Анюты оставался всего один шажок, и пожилая дама протянула к ним руки, оба пацана, как по команде развернулись и быстро спрятались за мамиными ногами.
— Oh, honey³, — рассмеялась Шарлотта и обняла детей.
Когда малыши успокоились, Шарлотта взяла подарок и, неестественно улыбаясь и посмеиваясь, произнесла какую-то очень милую (судя по интонациям), но совершенно непонятную тираду. Анюта вопросительно посмотрела на отчима. Тот коротко пояснил:
— Шарлотта поздравляет тебя с днем рождения.
Но тут решил вмешаться дед Сергей:
— Она поздравляет тебя с днем рождения, очень рада с тобой встретиться и надеется, что подарок тебе очень понравится.
— Передай ей «спасибо», — ответила Анюта и начала разворачивать подарок.
— Thank you very much! — громко, выделяя каждое слово (видимо для большей понятности), перевел дед Анютино «спасибо».
Шарлотта опять засияла белизной всех своих зубов и, подойдя к мужу, аккуратно взяла его под локоть. Мальчишки, как приклеенные, последовали за ее ногами.
— Ну, всем привет! — жизнерадостно сказал отчим и, встретившись со мной взглядом, прошел мимо остальных. — Андрюха! Привет! Ну, вырос! Вырос! Только худой какой-то! Что? Мать, как всегда, не кормит? Так ты ко мне приезжай! Как вообще жизнь? Чем занимаешься? Бездельничаешь?
Он крепко обнял меня.
— Ладно, чуть позже поговорим! Я хочу тебе кое-что предложить.
Затем он обнялся с дедом Сережей. Обменялся холодным взглядом и сухим «привет-привет» с матерью. Протянул руку отцу. Но отец не ответил — он никогда не подавал отчиму руки. Однако отчим не растерялся и тут же отомстил:
— А это что за милое создание? Твоя дочь? — спросил он отца, здороваясь с Ренатой.
Отец побагровел, сжал кулаки, но ответить ничего не смог из-за нахлынувшего приступа.
Когда отчим добрался до бабушки Оли, та уже стояла во всеоружии, раскрыв объятия для бывшего зятя. Но лицо ее было печально.
— Ольга! — обнял бабушку отчим. — Как я рад тебя видеть! Как всегда бодрячком? А? Не унываешь?
— Да какое там... — почти простонала Ольга.
— Что такое?! Что случилось?! Что за беда? А ну рассказывай, сейчас мы всё решим! Всем бошки поотвертим, кто тебя обидел!
— Вон, видишь? — сказала бабушка, указывая взглядом на пустую стену. — «Москву» украли.
Отчим обернулся к стене. Несколько секунд пытался вспомнить, что там было раньше.
— Что, дачу обнесли?
— Нет.
— А как же?
— Мама на старости лет решила любовничка завести, а тот ее обокрал. Забрал всё, что у нас было.
При этих словах лицо бабушки Оли скривилось, и она театрально кончиком салфетки промокнула слезу. Отчим, ничего не понимая, повернулся к Анюте.
— Какой еще любовничек? Что забрал?
— Да не слушай ты эту дуру! Видишь, не в себе, — грубо ответила Анюта и одним движением вытряхнула из пачки новую сигарету.
— Это я не в себе?! — взбунтовалась бабушка Оля, упирая руки в бока. — Нет! Вы посмотрите на нее! Девятый десяток сегодня разменяла, а ума не нажила! Привела в дом какого-то проходимца...
— Он не проходимец! — взревела Анюта. — Он...
— Проходимец! — ответила бабушка, не дав матери договорить. — И еще какой! Тебя, дуру старую, вокруг пальца обвел! И пронюхал же откуда-то, негодяй, что здесь что-то ценное есть! Узнал же...
— Вальдемар не проходимец! Он... — снова попыталась защищаться Анюта, но Ольга вновь ее перебила.
— Проходимец! И не просто проходимец! Мерзавец! Гнусный мерзавец! Чтоб ему эта картина гробом стала! Чтоб ему, подонку, эти деньги могилу вырыли! Как ты могла?! Как ты, в своем возрасте, вообще могла?! Хоть дом на него не переписала?!
Анюта уже не смотрела на дочь, а только нервно курила, даже не пытаясь ей возражать.
— Или переписала?! Чего молчишь?! А?! Может быть ты нас вообще без ничего решила оставить?! С голой жо...
Внезапно Ольга осеклась. На пороге стоял незнакомый пожилой джентльмен в сером пиджаке и букетиком фрезий в руке. Несмотря на тёплую погоду, вокруг его шеи был намотан лёгкий шарф. По всей видимости, он уже несколько времени слышал ссору и теперь с удивлением наблюдал за действующими лицами.
— Аннэт? — вопросительно произнес он.
Анюта вздрогнула, обернулась, на мгновение застыла в изумлении, потом быстро встала и, на ходу бросив сигарету в пепельницу, подошла к мужчине.
— Аннэт, дорогая, с днем рождения!
Мужчина галантно преподнес букетик и поцеловал ее ручку. Анюта прижалась к нему и тихо ответила:
— Вальдемар...
¹ Привет (англ.)
² Идите, идите (англ.)
³ О, милый (англ.)
Продолжение следует
Алексей Гладков