|
|
   |
Сегодня народному артисту Украины, кинорежиссеру, сценаристу, председателю правления Одесского отделения Национального союза кинематографистов Ярославу Лупию исполняется...
ЕСТЬ странные цифры, они не выговариваются, потому что есть множество людей, которые не так поймут. В применении к Лупию — «Ярослав Васильевич» с трудом выговаривается. Поглядите на него. Былинной, не побоюсь пафоса, красоты. Мы в студенчестве таким прозвища давали — вроде «князь Игорь».
Когда в 2004 году Ярослав Лупий выдал в свет любопытный мистико-философский «Секонд хэнд», кино кончилось, и не только для Лупия. А с 1971 года, после окончания режиссерского факультета Киевского института имени Карпенко-Карого и распределения на Одесскую киностудию, — «Хлеб детства моего», «Сто радостей, или книга великих открытий», «И повторится всё...», «Даниил — князь Галицкий», «За пределами боли», «Секретный эшелон», «Партитура на могильном камне», «На поле крови».
Я и знаю его с тех пор, как кино кончилось. Знаю не в ипостаси художника, режиссера, но в навязанной ему роли. Нездоровым обществом навязанной. В роли борца. Втихую упорного, последовательного и бесстрашного. Негромким действиям Ярослава Лупия наше отделение НСКУ обязано тем, что имущество Союза не раздерибанено. Чем он рисковал, отстаивая на акционированной Одесской киностудии имущественные права творческой организации, можно себе представить.
Ему чуждо то, что ныне называют, вослед Ф. Ницше, словечком «ресентимент» (по-французски «негодование, злопамятность, озлобление») и что приобрело в нашем обществе характер эпидемии. Ярослав вообще не оперирует понятием «враг»... А ведь он, как никакой из новоиспеченных разоблачителей «тоталитарного совка», мог бы предъявлять таковому претензии: это его, Ярека, четырехлетнего пацана, сослали вместе с родителями в Сибирь под кампанию коллективизации Западной Украины и «раскулачивание»...
Я всерьез считаю, что не бывает совпадений, но бывают — знамения. И в том, что Лупию достался зять — православный священник, тоже есть некий промысел.
...Сидим в его кабинетике. Ветхое здание памятника архитектуры, особняка Сан-Донато, обиталища ОО НСКУ. Говорим «за жизнь». Он говорит — и рукой безнадежно машет: перестал смотреть телевизор, даже новостные передачи, ибо коробит грандиозная фальшь, сквозящая во всем, что преподносят...
— А что же с нами происходит?
— И земля у нас, и много всего... почему всё такое заброшенное?! Почему всё есть — и нет ничего? Почему не развивается?.. Любой народ проходит синусоиду: подъем и спад. Мы сейчас на спаде, жутком спаде. И он — от нашей неготовности. Надо достичь дна, чтобы распрямиться и начать что-то новое. Нужна суперидея. Это — не идея присоединения: к Европе ли, к России, к Турции. Это — способность забыть. И смотреть в будущее.
— Ну, вас так поймут: отречемся от «совка», и будет счастье...
— Отчасти — да. От закрытого общества. Когда я впервые попал в Италию, во Флоренцию, то, помимо естественного культурного шока, испытал и такой: они там были уверены, что СССР по периметру обнесен колючей проволокой, вдоль которой разъезжают танки... Когда в 1978 году я снимал «Хлеб детства моего», попал на закрытый военно-патриотический семинар в Болшево. И там услышал от ученых, что грядет... развал. Нам показали там секретную хронику, добытую в США. Фильм о нашем «ядерном щите» и сравнение нашей ракетной техники с американской. После дискуссии решили не давать фильм в широкий прокат, чтобы не напугать население. И откровенно говорилось на семинаре о полном развале экономики, несущем угрозу самому существованию СССР. Уже не знали, как и чем воспитывать патриотизм, — не срабатывало.
— А сейчас? Как сегодня воспитывать?
— А «денег нет»! В том числе на развитие кино. Ребятам позволяют разве что чернуху снимать про нашу жизнь. Это кино? Это полова! На серьезные картины денег нет. И это смахивает на некую идеологическую программу. В России кино есть, но тоже... полова. Эти их фильмы про войну: фальшь, какие-то ряженые мальчики. Езжу на фестивали, смотрю наших и россиян: ЧТО это? Ученические этюды. И все — чернота. А надо жить. Надо побуждать к выживанию. И видеть перспективу.
— А у вас есть заветный сценарий?
— Есть материалы — на целую книгу: рецензии, статьи, творческие портреты — писал об Иване Миколайчуке, о Сергее Параджанове, о Ежи Гофмане, печатался в специальных киевских и московских изданиях. Есть сценарии. И один из них — об Андрее Первозванном...
— Это как? Это же апокрифы, — что о нем известно, кроме пары строк из Евангелия? Многие народы «присвоили» себе какого-либо апостола, «крестителя»...
— Есть много апокрифов и легенд у греков — они его высоко чтят. Меня интересует сам момент принятия христианства. Человек менялся в корне, ища выхода в новое пространство. Мне даже все равно, как назывались те люди Причерноморья, к которым якобы пришел с проповедью апостол Андрей. Скифы, русы, — главное, что жили в диких, жесточайших условиях, с непрестанной рубкой: уничтожить кого-то, чтобы самому заселиться и выжить. Тут — или прорыв на иной нравственный уровень, или вымирание. Андрей открыл идею любви для этих людей...
— Не скоро же она была воспринята... да и воспринята ли?
— Он заронил искру! Появился, принес свет в темное царство, и ушел, и пропал. Мне важен — дух той эпохи. И важна идея, преобразившая мир. Сегодня открываешь поразительные артефакты. Меня подчас в дрожь бросает. Мы-то привыкли к периодизации событий истории, к определенной классификации, не замечая, сколь они условны и сколь динамична, непрерывна сама история.
— «ИСТОРИЯ» прошлась и по вас... а детская память, она цепкая. И как вам всё помнится?
— Вкус, запах, роса, трава. Запах яблок. Резкий запах ржавеющего железа вместе с запахом мочи. Заброшенные баржи...
Я снял об этом полнометражный документальный фильм в 1989 году: «Люди с номерами». Историю депортации. Снимал в Сибири, где прошло мое детство, и в Жовкве, там, где Нестеров совершил свою «мертвую петлю», — я там родился, в тамошней больнице. И жили мы в Новокамьянке тогда Магеровского района, на Львовщине.
— Говорили — на диалекте?
— Нет, на обычном хорошем украинском языке, без акцента и диалектизмов. Ну, иной раз польское словечко проскакивало. Село отказалось вступать в колхоз. Все дворы, до единого. И последовало раскулачивание. Вывезли одновременно 37 семей. Хозяйство забрали, скот. У отца хорошее хозяйство было. А в 1956 году, сразу после ХХ съезда, нас освободили. Отец, когда вернулся в село, часто ходил на конюшню, набив карманы яблоками, чтобы кормить ими свою Зирку. Она выжила, шесть лет прождала его в колхозе и сразу узнала.
Из семерых детей в нашей семье выжило четверо. Старший брат, он на 20 лет меня старше, стал инженером-строителем. Другой брат уехал в Киев, учился на факультете журналистики, стал писателем. Сестра стала врачом. Я — самый младший был, седьмой.
Жили в поселке Батурино Томской области. Место глухое было: через речку Чулым, приток Оби, трое суток добираться из района, из Асино. Почту самолет сбрасывал. Но не голодали. Кто нормально работал, нормально и жил. Правда, жили в бараке. На 25 семей: 25 комнат за перегородками. Топили дровами. Деревянные тротуары. Отец работал на судоверфи. Даже кой-какое имущество нажил — когда освободили, не сразу уехал, распродавал.
А в школе — интернационал. И все — ссыльные. И все — деремся. В школе и на огородах. С эстонцами, молдаванами, немцами. Немцев вдохновенно обзываем фашистами. Сейчас смотришь на фотографию своего третьего класса: какие разные этнические типы, пришлые и местные!.. Сейчас перечитываешь Распутина, Астафьева — и всё описанное воспринимаешь как родное...
Виктор Астафьев — любимый автор Ярослава Лупия. Именно Лупию принадлежит первая в СССР экранизация В. Астафьева. Это была дипломная короткометражка по рассказу «Солдат и мать», с Майей Булгаковой и Михаилом Кононовым в ролях.
...И живет Ярослав Лупий, по слову Поэта, поверх барьеров. «Не понимаю ни «правого», ни «левого»: всё от лукавого, всюду дураков хватает, всё — от гордыни». Это — о политике. И разве не сказалась в нем та самая «всемирная русская отзывчивость», о которой говорил Достоевский! Разве не Русь в нем говорит? Нет, не пресловутый спрофанированный политиками «русский мир», но — исконная Русь. И, может быть, мы таки возьмемся за ум. Вот поговоришь эдак с Ярославом, и верится!..
Тина Арсеньева. Фото из Фейсбука