|
|
   |
Вспоминая Людмилу Гинзбург
Она была из плеяды великих одесских педагогов-музыкантов. Ее искусство восторженно принимали слушатели и злобно осуждали «прокуроры от методики» (вспомним блестящее словцо Генриха Нейгауза!). Людмила Гинзбург ушла из жизни пять лет назад. Как сообщалось («ВО» 19.01), 16 января нынешнего года Одесса отметила ее девяностолетие.
ПЕРВЫЙ ПОСМЕРТНЫЙ юбилей — серьезное испытание. Испытание драматическое для окружения великого человека: ведь сколь многие — подобно бетховенскому секретарю Антону Шиндлеру, — готовы после смерти творца начертать на своих визитках: «друг Бетховена», — не будучи при жизни замеченными в дружеских чувствах... И сколь многие стремятся в юбилейном елее утопить истинный образ артиста и человека — образ а priori противоречивый, не сводимый к привычным житейским меркам.
Об искусстве Людмилы Гинзбург мы беседуем с одним из ближайших ее учеников, профессором Одесской музыкальной академии Юрием Диким.
— На небосклоне отечественного пианизма ХХ столетия, говорит Юрий Борисович, — имя ее не меркнет рядом со звездными именами Эмиля Гилельса и Святослава Рихтера. Она входила в эту когорту гениальных музыкантов по праву своего ярчайшего таланта, по праву наследницы традиций великого Генриха Нейгауза. Это — ключевая фигура в биографии Людмилы Наумовны. Но не только; вспомним, что Святослав Рихтер говорил: «Моими учителями были Вагнер, папа и Нейгауз». И Владимир Горовиц, никогда у Нейгауза не учившийся, называл его — наряду с Феликсом Блюменфельдом — своим учителем...
Становление художественного таланта Людмилы Гинзбург можно в какой-то степени уподобить творческой судьбе самого Генриха Нейгауза. И здесь, и там было постоянное стремление взрывать стереотипы, выходить за пределы цехового ремесленнического кодекса, за пределы «правильных» установлений и общепринятых норм.
К сожалению, сейчас мы весьма редко говорим о творческой составляющей профессии педагога-музыканта — само понятие творчества чаще используется в отношении композиторов или исполнителей. Вместе с тем вся жизнь Людмилы Гинзбург в музыке была и остается образцом каждодневного, непрестанного творчества именно на педагогическом поприще. И здесь уместно вспомнить слова знаменитого киевского фортепианного педагога Владимира Пухальского (у которого одно время занимался Горовиц). На мой взгляд, эти слова могли бы послужить девизом педагогической деятельности Людмилы Гинзбург: «О педагоге следует судить по тому, как играют его ученики через 10-15 лет после занятий с ним. Я не готовлю к сегодняшнему или завтрашнему выступлению, я готовлю вас к жизни, ставлю вас на рельсы, по которым вы сумеете ехать вперед, куда сами захотите, до конца ваших дней...»
Вспомним, сколь разные ипостаси пианистического искусства представлены в фигурах учеников Людмилы Наумовны: Сергей Терентьев и Владимир Саксонский, Анатолий Зелинский и Людмила Марцевич, Александр Гончаров и Анатолий Повзун...
— Об игре Владимира Горовица однажды было сказано: «В ней слышится ласковость южно-русской речи»... Видимо, не случайно на юге России, в нынешней Украине возникли крупные очаги пианистической культуры — Киев, Елисаветград (Кировоград), Одесса... Специфика южной фортепианной школы — заметна ли она в творчестве Л. Гинзбург?
— Думаю, здесь следует говорить о некоей гео- и социокультурной проблематике. Не только особый певучий склад языка (что, безусловно, влияет на манеру инструментального интонирования), но и особый дух свободы, присущий Одессе, сформировал творческий характер великой пианистки. Ей была свойственна высшая толерантность — в жизни и в искусстве. Дух европейскости и просвещенчества — также родовые признаки нашего города — были явственно ощутимы в ее творчестве.
Патриотизм Людмилы Гинзбург был непоказным. Самый приезд ее в Одессу в 1946 году, по окончании ассистентуры-стажировки в Московской консерватории у Генриха Нейгауза, был (как теперь можно понять) творческим подвигом. Останься она в Москве — без сомнения, имя ее гремело бы по всей стране не меньше, нежели имена других учеников Нейгауза. Очевидно, возобладала любовь к родному городу, благодарная привязанность к родителям (которые, не будучи музыкантами, были талантливы, как говорила Людмила Наумовна, в воспитании детей, — здесь опять-таки исконно одесская черта: знаменитые наши мамы с их вундеркиндами)...
— Можно ли сказать, что педагогический талант Людмилы Наумовны рождался благодаря этой ауре?
— Несомненно, он был проявлением особого, педагогически-родительского, дара. Ее занятия были свободны от педантизма и «регулярности» в школярском понимании слова. Это была неповторимая атмосфера творческого полета, которая приподнимала каждого молодого музыканта. Меня по сей день не покидает ощущение «живого Нейгауза» — чувство, которое царило в классе Людмилы Наумовны. Это был особый дух романтического пианизма, дух сотворения музыкального текста «здесь и сейчас»...
— Извечная для искусства дилемма — консерваторы и новаторы, академисты-прагматики и романтики, — как она отразилась на вашей судьбе?
— В класс Людмилы Наумовны я попал из школы имени Столярского, где занимался у прекрасного педагога Григория Бучинского. У него же хотел учиться и в консерватории. Но тогдашний ректор ее Василий Повзун и композитор Константин Данькевич (дальний родственник нашей семьи) настояли на поступлении моем в класс Людмилы Гинзбург. Видимо, музыкантская интуиция подсказала им этот, как теперь понимаю, единственно верный путь. Первый же урок у Людмилы Наумовны — первый этюд Шопена — стал для меня откровением. Это было живое дыхание музыки, дух педагогики, освобожденной от оков академизма и традиционализма. Это был тот дух творческой свободы, который царил и в интерпретаторском искусстве Людмилы Гинзбург — в ее незабываемых исполнениях Пятого фортепианного концерта Бетховена, рахманиновских «Вариаций на тему Паганини», баховских и григовских опусов. Все это навсегда останется в сокровищнице пианистического искусства Одессы.
Интервью вела Марина ГАЛУШКО.
Поездка класса Л. Н. Гинзбург с концертами по городам Украины, 1965 год, Днепропетровск. Слева направо: Ю. Дикий, С. Терентьев, Людмила Наумовна Гинзбург; справа — ее ученицы Е. Борисова, С. Киселева, Н. Холодкова.
юбилей
Витиеватое перо из крылышка спускалось...
13 января одному из самых удивительных персонажей одесского Парнаса Игорю Ивановичу Павлову исполнилось 75 лет. Город должен знать своих поэтов.
Не такая уж большая разница в возрасте — 12 лет! Но ясно это сейчас, когда твоему кумиру — 75; а вот тогда, когда тебе — 17, то любой, кто старше этак лет на пять, кажется стариком. Но манерное приветствие — «Ста`уха!» — не так уж долго остаётся бравадой. Может быть, виноват был дым, в клубах которого парил Мэтр? Игорьваныч, Павлов, Диваныч — он восседал, он воспарял на оголённых пружинах дивана, теперь воспетого серьёзной провинциальной литературой («Провинциальный роман-с», Е. Ярошевский) в империи легенд о независимости духа.
О, как умел мэтр строить беседы, невзначай подбрасывая заранее продуманные ходы, словно только что пришедшие на ум, этакая хитрость, лукавство факира... (А ну-ка, рифму к слову «пуговица»!) К нему, к роднику, устремлялись ужаленные российской словесностью вундеркинды, жаждавшие и славы, и известности, убегая от липкого и полосатого, как артельная карамель, быта картавых молдаванских дворов. К нему, к нему в царство лингвистических изысков! К нему, где микшировались тексты Гурджиева и Ницше с безумием Вейнингера, предсмертным хрипом Марины и реалиями румынской оккупации. К нему, где «Биомицин» (читатель помоложе не ведает — дешевое советское вино «Бiле мiцне», ред.) да «Алиготе» под чёрствый бублик и кильку в дыму «Примы» создавали коктейль истинной жизни, воплощённой в слове.
Старый дом, не ведающий срама,
старый двор, разнузданный, как яма,
весь в моче ханыг, в дерьме собачьем,
сядем-ка с тобой вдвоём, поплачем,
я морщины ветхие разглажу...
Кто ж для нас с тобой придумал лажу?
В пуританские времена соцреализма он позволял себе... Он позволял себе — не делать (не ходить на службу, не отсыпаться на профсобраниях...). Не стремиться (в любое «членство», приобрести «Волгу»...). Но зато позволял себе делать со словом, со строкой всё мыслимое и немыслимое. Это Игорьваныч автор вычурного до невиданной простоты стихотворения: «В сочном зареве календул, в закоулках тихих дач я сидел и меж колен дул в громогласный серый мяч». Это он подбрасывал причудливые темы для реанимированного им в колорите старого одесского двора буриме.
Да, и он, и всё вокруг было с седым налётом старины. Двор, диван, стол, стул, выражение лица его мамы, прячущей доброту под вуалью лёгкой надменности.
Всё вокруг Павлова находилось в неприятии розовощёкого оптимизма «текущего момента». Всё складывалось в пространство, где словесность была и остаётся единственным смыслом и утешением.
За каждым словом — тишина,
за каждым словом — боль.
Тут и неверная жена,
и верный алкоголь.
Всё превращалось в магическую лабораторию, где заповедь Фёдора Михайловича утончается до изящества слова, призванного спасти мир:
Да это знак! Да это весть
от муз, от аонид...
За каждым словом что-то есть,
а что — не говорит...
За видимой простотой его стихов стоит большая работа, которой предстоит изменить, ну, если не жизнь, то хотя бы молекулярный состав Вселенной. Они (его стихи) многослойны, пропитаны воздухом европейской культуры, как одесские дворы духом акаций и сломанной канализации. Стих его подчас становится изысканным, манерным, выплёскивая мелодии романтизма: «Туда, туда, где вечер прячет напевы флейт и окарин...»
Смещенья образов и лиц,
бесчисленна листва.
— Что вы читаете, мой принц?
— Слова, слова, слова...
Культурологический ассоциативный ряд этого миниатюрного стихотворения так велик, что диву даёшься: тут и Шекспир, и Сартр, и Мандельштам, и Лорка, и Пастернак, и... настроение тех, «оттепельных», годов.
«Но тем опасней, тем опасней
проникновенье в тишину,
где так невероятны басни
о том, что было в старину».
Природная причастность к российской культуре (собственно и представляющей для него старину) создала дивное по красоте, по философской глубине, по христианскому смирению стихотворение:
Пройдут и Офир, и Освенцим,
Забудутся Рим и Рени...
И старцы пройдут. И младенцы,
Когда постареют они...
Конец прозираю — в начале
Едва проявившихся дней.
На свете так много печали,
Что можно не думать о ней...
Печаль — и в движеньях, и в позах,
В сплетении душ и имён.
Печаль незаметна, как воздух,
Во всём пребывая, как он.
И послана во искупленье
За бред, за дурные дела.
Как осени благословенье,
Прозрачная старость пришла...
Строки эти написаны давно. Я подозреваю, что ёще тогда, когда не все битвы с бытом были проиграны. Я встретила Павлова пересекавшего «Привоз», независимого, с гордо поднятой головой, всё с тем же наследственным выражением лица.
Было это лет двадцать пять тому, по-моему, тогда и написаны были эти строки. Но с ними произошло то, что и со всеми другими его стихами, которые Бог знает где разбросаны:
Повинуясь высшему порядку,
я своей строкой не дорожу:
то теряю новую тетрадку,
то листок забытый нахожу, —
откровенничает поэт (даже ритм взят из озорного фольклора, только чтобы всерьёз никто бы не воспринял!). Вот такое отношение к себе удалось в 2001 году как-то переломить Геннадию Группу, издавшему в своём, рождавшемся тогда, издательстве «Инга» крошечные первые книжечки Игоря Павлова: «Избранное» и «Ещё избранное» — которым суждено было разлететься по миру и стать библиографической редкостью сразу же. Но сегодня Гены уже нет...
«Собственно, жизнь не кончается, брат-Кентавр. Трогай землю копытом, поглядывая на нас». Это из стихотворения Б. Херсонского, этакой стихотворной биографии Диваныча, которое напечатано там же, в сборнике И.Павлова «Избранное» (изд. «Инга». 2001г). В нём — всё правда. И зияющий котлован на месте прошлого. И потерянное жильё, вслед за которым затерялся и паспорт. И смятые листки новых стихов, и ...
Дня за три до Нового 2006 года мы стоим с Игорьванычем на трамвайной остановке, на Соборке. Двое потрёпанных стариков, мы громко, по причине глухоты, обсуждаем шансы на получение... Нобелевской премии, вспоминая Бродского, Бунина, Агуеро и Октавио Паса... Толпа редеет из-за абсурда, вырастающего вокруг нас. Эту ситуацию Павлов как будто предвидел:
Чёрно-белые Птицы Абсурда,
Издеваясь, вдали пропоют:
Мир окончен...
Но в этом же стихотворении есть и такие высокие строки:
...не отравит наш дух и сознанье
Окаянное слово «абсурд».
И над краем, что смят и поруган,
Будет гром, грянет сладкий раскат,
И разнимутся вещие руки,
Научившись, как надо ласкать.
Вслушайтесь, какая очищающая гроза Всевышней Любви проливается на вас!
Я талдычу Павлову, что на премию кто-то должен представлять, что нужны ещё книги, нужен заинтересованный издатель, деньги, в конце концов... Павлов не сдаётся — он уверен, он ждёт... Может, и дождётся. Ведь такого озорного, эротичного и наполненного чистой любовью в то же время, стихотворения нет ни у кого!
Покой кивает олеандрам,
Вдыхает флору дальних стран...
И ты уснёшь. Тогда за кадром
Восстанет розовый фонтан.
Вот вырос — властен и безвластен,
Как тополь стройный, озорной, —
Смешенье грёз, и снов, и страсти,
Пропахшей утренней зарёй.
Моих сомнений порожденье,
Он — подтвержденье, он — ответ,
Что ты чиста до пробужденья,
Пока тебя в сём мире нет...
Так хочется надеяться, что в нашем городе найдутся любители поэзии, способные прочувствовать вместе с Поэтом:
Живу на том пределе,
Когда не нужен звук,
Когда в притихшем теле
Опять очнулся Дух...
— и тогда уж точно получится... Получай, город, своего лауреата!
Галя МАРКЕЛОВА.
анонсы
Зимний вечер с музыкой
В Большом зале облгосфилармонии в субботу, 28 января — абонемент № 8 «Вечера вокальной музыки»: ансамбль солистов «РЕНЕССАНС», по страницам опер.
29 января — абонемент № 3 «Вечера инструментальной музыки»: струнный квартет «ГАРМОНИИ МИРА» и заслуженный артист Украины В. ТОМАЩУК (кларнет); лауреат международного конкурса Т. КРАВЧЕНКО (ф-но). Ансамблевые произведения В. А. МОЦАРТА — к 250-летию со дня рождения композитора. Начало концертов в 18.00.
В камерном зале 29 января (воскресенье) в 14.00 — абонемент № 6 «Театр чтеца»: ИРИНА ЧУЧКО в премьерной программе «Озонова дiрка» при участии лауреата международных конкурсов трио бандуристок «МАЛЬВЫ». Произведения ЛИНЫ КОСТЕНКО.
* * *
29 января в пресвитерианской церкви (ул. Пастера, 62) — органно-вокальный вечер, посвященный 250-летию со дня рождения
В. А. Моцарта. Исполнители — Ирина Соколова (меццо-сопрано), Сильвио Лоор (контратенор, Эквадор), Светлана Бахтина (альт) и Вероника Струк (орган). Начало в 17 часов.
Марина ГАЛУШКО.
киноафиша
Даешь «сложный» фильм!
Кто устал от голливудской кинопопсы, от экранных мордобоев и секса, добро пожаловать на рограммы «Артхаус Трафик», нынче открывается новый сезон в кинотеатре «Маски» (ул. Ольгиевская, 23).
С 27 января по 1 февраля здесь в 19.00 и 21.00 демонстрируется новый (2005 год!) кинофильм «БИЛЕТ НА ПОЕЗД», снятый тремя режиссерами: Эрманно Олми (Италия; обладатель Золотой пальмовой ветви Каннского фестиваля в 1978 г. и Золотого льва в Венеции 1988 г.); Аббас Киаростами (Иран; Золотая пальмовая ветвь 1997 г. и Золотой лев 1999 г.); Кен Лоач (Великобритания; приз экуменического жюри в Каннах-2004).
Эта «дружба народов» родила фильм на моральные темы. Три новеллы объединены местом действия — поездом, который идет в Рим. За время пути старый бизнесмен постигает, что ценности жизни — не только деньги; молодой человек находит любовь и понимает, что это не только радости, но и ответственность; а трое футбольных фанатов убеждаются, что мир живет не только по футбольным правилам... Билет на поезд — шанс изменить жизнь!
концерт
Бесконечный путь к совершенству
В недавнем интервью Владимир Спиваков сказал: «Совершенство — опасное слово». И объяснил, что это как восхождение на гору — чем выше поднялся, тем дальше горизонт.
Каждое концертное выступление «Виртуозов Москвы» — это попытка сделать следующий шаг, как бы это ни было трудно. Спиваков взмахивает дирижёрской палочкой — и всякий раз происходит чудо: произведение, каким бы знакомым оно нам ни казалось, звучит, словно впервые. Музыку, как всё живое, нельзя вогнать в готовую форму, форма как бы возникает в момент исполнения. Это всё равно, как если бы на наших глазах распускался цветок. Вот за этим чудом мы и идём в концертный зал.
Владимир Спиваков принадлежит к тем редким музыкантам, которые сполна владеют способностью творить чудо музыки, когда, по слову Пастернака, могло бы «сквозь исполненье — авторство процвесть». Быть соавтором гениев — трудно. Какой невидимый труд души стоит за вдохновенной лёгкостью замечательного скрипача и дирижёра!
Первым в нынешней гастрольной программе государственного камерного оркестра России «Виртуозы Москвы» под руководством народного артиста России Владимира Спивакова прозвучал концерт для скрипки ми минор Антонио Вивальди. Спиваков ведёт партию скрипки, оркестр играет виртуозно, выявляя присущую композитору прозрачность оркестрового письма, очень чисто интонируя каждую нотку, позволяя нам расслышать её, полюбоваться ею, чуть ли не подержать в руках. Но, вслушиваясь, открываешь не только красоты. Открываешь ту жизнь, которая порождала эту музыку, скрываясь за нотными знаками. Жизнь отнюдь не идиллическую, тревожную и напряженную. Во второй части концерта музыка звучит как бы из тёмной глубины, в ней подлинная скорбь, вопрошание, душевная тревога.
Удивила и симфония № 3 Луиджи Боккерини. И в ней господствует отнюдь не безмятежность. Слушаем музыку барокко, и порой кажется, что очень искусно строится классическая, ясная форма, призванная вселять бодрость и веселие духа... Это, так сказать, публичная, «официальная» сторона; и вдруг прорывается и звучит страдающий человеческий голос...
«Снимая хрестоматийный глянец», маэстро Спиваков приоткрывает нам, что стоит за привычной красотой и гармонией итальянского барокко. Какой скрытый драматизм душевной жизни, тёмная изнанка эпохи.
После антракта было исполнено монументальное произведение «Смерть и девушка» Шуберта-Малера. По-видимому, это переложение великим симфонистом Густавом Малером одноименного квартета Франца Шуберта. Для меня это была кульминация концертной программы. Играть крупные произведения Шуберта нелегко, в них порой несколько рыхлая композиция и прославленные длинноты. Спиваков дирижирует так, что длиннот не замечаешь. Для него драгоценна сама музыкальная ткань, он сам наслаждается этой музыкой. Непомерное богатство даровано нам! Ничего нельзя упустить! И мы — вслушиваемся в каждую нотку. В уносящую ввысь романтическую песенность, в светлую печаль.
Потом были бесчисленные «бисы». Публика неистовствовала, не желала отпускать музыканта, и маэстро был щедр и неутомим. Звучали небольшие произведения, в которых можно было «показать класс», продемонстрировать дивную слаженность оркестра.
Лично на меня наибольшее впечатление произвёл марш
В. Гаврилина, остроумный, как бы немного гротескный.
Кажется, Спиваков вместе со своим коллективом достиг совершенства. Но это на наш взгляд. А на его требовательный взгляд высочайшего профессионала — дорога ведёт дальше. И выше.
Илья РЕЙДЕРМАН.
гости Одессы
Ада РОГОВЦЕВА:«Живу давно!..» И плодотворно
18 января в Одессе был дан антрепризный спектакль — обновленная версия популярной пьесы
Л. Зорина «Варшавская мелодия» (автор «монтажного» текста, по согласованию с автором первоисточника, — режиссер и антрепренер Игорь Афанасьев). Играли народные артисты Ада Роговцева и Евгений Паперный, вместе с талантливой дочерью Ады Николаевны — Екатериной Степанковой, актрисой театра Виктюка, которая в «Варшавской мелодии» сыграла юную Гелю.
Тур «Варшавской мелодии» по Украине организовал Народный союз «Наша Украина»: спектакль пройдет в 21 городе, причем билеты продаются по ценам, не превышающим расценки на билет в местных театрах.
В Киевском русском драматическом театре имени Леси Украинки «Варшавская мелодия» прошла в свое время 670 раз. Ада Роговцева играла Гелю почти 20 лет ежесезонно — стационарно и на гастролях. «Праздник моей жизни!» — говорит актриса об этом спектакле. Причем отдает надлежащее не себе-любимой, а автору пьесы: «Спектакль Леонида Зорина вызывает у зрителей не любовь к актрисе, а любовь к ее персонажу: он выписан замечательно. Это женщина-мечта. Особенно, если учесть, что у нас женственность вырублена, как чеховские сады!..».
Ада Николаевна, человек с богатым артистическим и человеческим прошлым, говорит, что на все вопросы журналистов может ответить, как чеховский Фирс: «Живу давно!». Однако актриса в великолепной творческой и женской форме! В последние годы она активно играет в антрепризах с актерами театра имени Вахтангова, в питерских постановках. Снялась в московском телесериале «Мой генерал»; сыграла и в кинофильмах: в одном — жену Леонида Утесова (которого изобразил Богдан Бенюк), в другом — маму... Нестора Махно.
Катя Степанкова играет у Виктюка в спектаклях «Давай займемся сексом», «Заводной апельсин», «Маленькая балерина», «Кармен» («Мне за роль Смерти зрители прислали на сцену бутылку французского шампанского!»).
Год назад Одесса видела ее в роли Марго Фонтейн в виктюковском «Рудольфе Нурееве»... Роман Виктюк — маэстро своенравный, никогда актер не может отгадать, «выберут» ли его; о том, что выбор пал на Екатерину, молодая актриса однажды узнала, услышав от Виктюка: «Так куда ты денешь ребенка?» (Степанкова живет в Киеве). «Это мои проблемы, — сказала я и ... до сих пор это мои проблемы!» — рассказывает Екатерина. Сейчас она учится в Москве на Высших режиссерских курсах у П. Тодоровского.
Актрисы — мать и дочь — живут «на две родины» — Украина и Россия. «Я отстаиваю украинскую идею. Но я интернационалист. И не вижу смысла для украинца не читать Пушкина в оригинале, коль скоро украинцу была дана историческая возможность знать русский язык. Но статус государственного должен оставаться только за украинским языком», — говорит Ада Николаевна.
«Меня сейчас пригрела Россия, — отмечает актриса, — ей я обязана положением... не нищенским.»
Кое-что интересное рассказала Ада Николаевна о знакомстве с нынешним Президентом: оно завязалось, когда Виктор Ющенко был еще главой Нацбанка и приглашал актеров на вечера, Роговцева на них читала стихи... Актриса, как и Президент, родом с Сумщины. «Летом, перед президентскими выборами, Виктор Андреевич пришел к нам в дом, — вспоминает она. — Кость Петрович (Степанков, муж, в то время смертельно больной — Т. А.) уже ничего не ел, держался на морфии. В доме ничего съестного — какие-то сухари... Я растерялась, сказала: «У меня и угостить нечем». А Ющенко сказал: «Нi, на стiл треба щось поставити», — не стал чиниться: мол, что вы, что вы, не утруждайтесь. Так и ел эти сухари, пил чай»...
— Майдан — это было удивительно, — считает Ада Николаевна, — это достоинство, вера, благодатная энергия! Но мы... не готовы. Себя не воспитываем. Не растим. И все возвращается на круги своя.
...КОНЕЧНО, НЕ ПРЕМИНУЛА я спросить у нее про то, что было после Майдана: про скандал вокруг художественного руководителя театра имени Леси Украинки Михаила Резниковича! В этой истории имя Роговцевой достаточно склоняли, проча даже в руководство театром.
Вот какое мнение Ады Роговцевой. Не было здесь, говорит она, рвачества ни с ее стороны, ни со стороны того же Евгения Паперного, тоже «ушедшего в оппозицию», а уж про то, чтоб Роговцевой возглавить театр, и думать смешно, не было такого намерения. Но... «Ведь мы знаем, от чего ушли, покинув театр. Мы хотели что-то изменить, потому что назрела необходимость перемен и в репертуарной политике, и в морально-психологическом климате. Да, хотели, чтобы Резникович ушел! Но министр культуры Оксана Билозир повела себя неразумно, очень неразумно...»
Об Одесской киностудии Ада Роговцева сказала: «Родной дом! И для покойного Степанкова. А Высоцкий? А Тодоровский? А Муратова? В Киеве — ни солнца такого, ни моря. Как же Украине без Одесской киностудии?! Это — беда: родное место — кровоточит».
...Вечером они: Роговцева, Паперный, Степанкова, — вдохновенно отыграли «Варшавскую мелодию» — историю о любви без завершения.
Тина АРСЕНЬЕВА.