|
|
   |
Во Всемирном клубе одесситов 23 мая был представлен поэтический сборник Анны Стреминской «Умение говорить шепотом».
Автор полушутя рассказала, как возникла идея названия книги. Урезонивая однажды не в меру темпераментного собеседника, она услышала отповедь: «А я не умею говорить шепотом», — и невольно задумалась о таком умении, о том, что оно меняет в мире...
Название и впрямь вышло удачное, ибо точно характеризует поэтический голос Анны: он по природе очень негромок, лишен напористости, страстного накала, и подобен, скорее, шелесту первого августовского ливня — сколь щедрого, столь и печального, потому что в нем предчувствие осени.
Стихи Анны Стреминской — межстрочные умолчания в созерцательной задумчивости. Родословную эти стихи ведут, понятно, из Серебряного века: «И для меня мешок с опавшей листвою — все равно, что наволочка Хлебникова со стихами», — характерное поэтическое признание, и не лирической героини, а от первого лица. Любопытно, что, учась когда-то живописи на театральном отделении, Анна не перенесла театрального мироощущения на свои писания... а может, и роман с театром не задался именно по причине отсутствия такового мироощущения: игрового, моделирующего действительность по принципу «как если бы». Мистификаторского начала нет в стихах Стреминской, — это «дневниковая лирика», импрессионизм в наблюдении собственных душевных движений. Автор не конструирует идеального «я», не прячется ни за каким лирическим «альтер-эго».
И Ахматова, и Цветаева отмечали, каждая на свой лад, сколь несовместны по сути и даже враждебны друг другу театр и поэтическое слово. Подразумевалось: театр — чужой текст и притворство, слово — из самого сердца с предельной открытостью. Рискну вставить «пять копеек» и замечу, что обе гранд-дамы русской поэзии были не вполне правы, опыт великих поэтов-мужчин тому свидетельство. Однако Анна Стреминская вписана в «прокрустово ложе» подлинности, заданное мэтрессами...
Когда стихотворицу старательно избегают называть «поэтессой», но пафосно именуют «поэтом», подчеркивая тем самым качественное превосходство последнего наименования, мне смешно и хочется сказать: «Успокойтесь, ребята, кабы бабе кой-чего, она мужиком была бы», — ведь в этом «поэте» сказывается все тот же мужской шовинизм, только навыворот. Естественно, голос Стреминской в поэзии — чисто женский голос. Особенность его — в тихой, внятной, сдержанной интонации: вот уж чего, но страстных эскапад нет в этих стихах, а есть смиренное женское достоинство, проглядывает натура сродни тургеневским героиням: тихо любит, скрытно страдает, а вдруг возьмет да и уйдет в монастырь.
Действительно, зная, из общения, ее приверженность православию, могу заметить, как сказалась в поэзии Анны эта душевная дисциплина: какое бы то ни было «борют мя страсти» в ее кротком, но суровом и глубоко созерцательном мире выглядело бы совершенно неприлично. Анна-поэт живет, «свою музыку затаив».
Может быть, именно это обстоятельство — не показная, но строго осознанная воцерковленность, — иной раз и закрепощает ее стихи: Анна редко говорит о своих чувствах и, если говорит, то подчас даже скованно, как бы к самой себе недоверчиво. Ты, читатель, в свою очередь проникаешься этой недоверчивостью: текст предстает вдруг слишком открытым — с чего бы это?.. В лучших образцах своей любовной лирики Анна говорит о своих переживаниях обиняком. В особо удачных случаях — иносказанием, рисованием картинки: ведь рисовать она все-таки училась профессионально, увидеть и воспроизвести умеет, не кистью — словом. Как, например, это случается — а хорошие стихи всегда, не помню, кто сказал, «случаются», — в стихотворении «Ехать к тебе, в твой морозный Краков», наполненном тревожным предощущением... чего? Как сказала бы Цветаева, «невстречи»:
«В поезде свет потушили,
и только лишь тьма, и лик
Снега. И каждый один в утробе ночной вагона.
Но вот: «Пани, Краков!», — мне кричит проводник,
И, словно выстрел, в глаза — желтый свет перрона!»
Так же исполнено грустью, смутной тревогой ожидания и готовностью безропотного приятия судьбы «белое» стихотворение «Письмо» из того же «краковского» цикла: живописное, меткое, цепкое к бытовой детали, точное в данных образах: «а я гуляю каждый день вдоль Вислы, зеленой, серебристой и холодной, глотающей облатку солнца тихо...», — с отличной ударной концовкой: «А человеческой любви больной дыханье покажется и сбивчивым, и слабым, и можно дальше жить...».
К моему сожалению — Анна об этом осведомлена, случалось мне на нее «наезжать», выслушивая свежесочиненные опусы, — точность не всегда присуща ее строке. И это, да простится мне, чисто, наверное, одесское свойство, происходящее из привычки к гедонистическому любованию: природа южная так хороша, что мы еще можем в ней поправить? А «поправить» иной раз не мешало бы: рифму, скажем, найти построже, а не хватать первую подвернувшуюся, — а ведь из найденной рифмы часто-густо вытекает и смысл, порой для самого автора внезапный. Словом: взять единственное слово и найти ему единственное место... для чего надо напрячься и, может быть, переделать «раз во сто», даже десять лет спустя. Импрессионистическое видение мира — палка о двух концах: то — разящий воображение эффект, а то и — небрежность...
Но в лучших своих городских и загородных «импресьонах», в своего рода «пейзажах настроения» Анна впечатляет. В тех, где у нее «есть вино и есть вечера налитых солнцем степных бесед». В стихах из серии «Кинбурнская коса» — любимое заповедное место, дикий Эдем одесских художников, открытый Анне ее отцом, живописцем и писателем Игорем Божко, который и оформил ее новую книгу. Рай, в котором «тыщи глаз притаились меж трав и меж ветками хвои, тыщи звезд утонули в озерах и смотрят со дна».
Дыхание метафизической запредельности почувствуете в безыскусном повествовании о некоей одесской развалюхе: «Здесь дом стоял и рухнул на исходе отпущенных ему ста с лишним лет», — с его зримо и осязаемо выписанными, простыми и узнаваемыми, деталями. Зрим, слышим накатами волны, осязаем камушком на ладони «Коктебель»:
А пространство наполнено джазом, и море — один
Из ударников в этом оркестре из шума и зноя,
Поцелуев со вкусом вина.
И поет муэдзин
Вдалеке под веселую
песню дневного прибоя!
...Анна Стреминская — автор ранее изданных небольших сборников «На древнем языке», «Трое»; участник коллективных поэтических изданий как член Южнорусского союза писателей. Она — в становлении, она из породы поэтов, которые «любят глазами», поэтов тонких перепадов настроения. Так что пусть сполна оправдаются ее строки:
Мне на ладони стихи прилетают все чаще:
Ливнем, листвою,небесною теплой золою!
Тина Арсеньева