|
|
   |
Первые показы спектакля «Уездная канитель» по мотивам рассказов А. П. Чехова свидетельствуют: в нашем городе появился мыслящий, склонный к гротеску театральный режиссер в лице Елены Пушкиной. Ей есть что сказать людям... Очередная премьера — 13 апреля!
Спектакль, свитый из разнородных рассказов и повестей, скользит из буффонады в драму, из стеба в чистую лирику. Поистине синкретическое явление: «сочетание или слияние несопоставимых образов мышления и взглядов». Несопоставимые элементы в «Уездной канители» нерасторжимы. Прихотливая канитель не навита на стержневой сюжет, но крепко держится на стержневой мысли.
Публика приняла постановку благосклонно, однако и с долей обескураженности. За два десятилетия голливудского засилья даже грамотный зритель от многого отвык, а поколение двадцатилетних и вовсе не знакомо с творческим принципом, к которому прибегла Елена Пушкина. Зритель ждет, что ему покажут внятную историю, в которой одно событие вытекает из другого и наступает логическая развязка. Поколение же «семидесятников» помнит «дедраматизацию», когда скрепляющим составом произведения была авторская мысль, а не сюжет. С героями могло произойти что угодно, внешне эти происшествия не были связаны между собой, и даже между самими героями не наблюдалось той связи, которая дает повороты сюжету. Так был выстроен «Андрей Рублев» А. Тарковского, так было сложено «Древо желаний» Т. Абуладзе, во многом элементы такого подхода содержала «Неоконченная пьеса для механического пианино» Н. Михалкова. Зритель должен был, сопоставляя, сам дойти до сквозной сути повествования.
Вот и в «Уездной канители», под лихую плясовую, разворачивается шалам-балам из набора как бы случайных сюжетов, такой себе «поток жизни», который непредсказуем, в котором никто не главный, но который, тем не менее, крепко схвачен точно заданной интонацией. Жизнь персонажей проходит здесь, кажется, во взаимоисключающих измерениях: на даче, на погосте, на колдовском озере... Словом — «всюду жизнь»: проходит — проходит — проходит.
Что такое, в сущности, эта чеховская интонация?.. Многие из нас, что называется, вскормлены Чеховым, и ваша покорная слуга тоже. Помню эмоциональное впечатление своей юности: читаешь-читаешь подряд и взахлеб... нет, не «Палату номер шесть» и не «Даму с собачкой», а ранние озорные вещи; ржешь, потому что узнаваемо, концентрированно узнаваемо... а оторвешься от книги — хочется пойти и удавиться. Именно оттого, что — до безнадеги узнаваемо. Были люди, Чехова на дух не переносившие. Например, поэты Марина Цветаева и Арсений Тарковский. Моя старшая приятельница, филолог, тоже... и мое изумленное: «Но Чехов — это же вся жизнь!», — парировала: «На кой черт она нужна, жизнь такая?!».
«Зачем Бог создал этих людей?» — задается похожим вопросом в финале спектакля Елены Пушкиной циник Черт, которого люди по части цинизма шапками закидали. Они, бедные, даже не подозревают о своем цинизме: они просто хотят жить. Уж как умеют. «Пути добра больше нет, не с чего совращать», — устало констатирует разочарованный Черт...
В мире, где черти стали адвокатами, журналистами, политиками, праздношатающийся Черт (Ярослав Белый) плачется бухому и веселому — ибо что есть веселие Руси? — Синебородову (засл. арт. Украины Борис Смирнов; Альберт Каспарянц): хорошо хоть люди научили взятки брать, а то бы околеть можно. «Расея, матушка Расе-ея!..» — раскатывается по старому погосту лихой казачий песенный рефрен, — ну, не получается у русского человека не околеть, если не брать взяток. Потому что работает этот человек ни шатко ни валко. Купальню, к примеру, на заказ рубит — и чего спешить, барин, еще весь купальный сезон впереди. Бригаду-ух добрых молодцев колоритно изображают Михаил Игнатов и Дмитрий Жильченко (плотника Герасима), Владислав Гончаров и Владимир Лилицкий (горбуна Любима).
Но, не имея особой склонности к созиданию, хотя бы и полезной дачникам купальни, народ сей имеет наклонность к мудрованию и мистической философии. Для этого достаточно перемены погоды: стоит грянуть грозе, как бригада пускается в эсхатологические рассуждения. Соборная совесть просыпается в дремучих душах: «Бога забыли, грешим много». Пароксизмы совести, нечто вроде внезапной колики, испытывает и очкастый, с тараканьими усами, следователь-взяточник Мигуев (засл. арт. Украины Геннадий Скарга) в буффонных сценках по мотивам рассказов «Беззаконие» и «Разговор человека с собакой»...
Совесть нашенская — явление вполне мистическое и, как благодать, регламентированию законом не подлежит. Наш простодушный дикарь для законности еще не созрел, а нуждается в нравоучительной порке. Это видно по Денису Григорьеву — засл. арт. Украины Михаил Дроботов. Его Денис — сущая находка для социопсихолога. Мы привыкли воображать другого Дениса — забитого, туповатого «злоумышленника», не ведающего, что творит. Как бы не так! Денис-Дроботов очень даже ведает. И «творит» он из идейного импульса. Эта идейная программа озвучивается в нашей повседневности фразой: «Все воруют». А раз «все», то меня-то за что?
Он еще и рта не раскрыл для произнесения своего: «Чаво?», — а с ним уж все ясно. Взгляд — смышленый, настороженный, острый, вороватый. Денис косит под дурачка, ясен пень. Справный мужичок. Носит, между прочим, гетры с калошами: в селе времен оных — признак благосостояния. Но зачем свинец-то на грузило покупать, если можно гайку с рельсов свинтить: «С понятием делаем». «Совсем как сегодня!» — услыхала я зрительскую реплику. Живем по понятиям. Наш безбашенный креатив: сжулить на авось, — в подаче Дроботова восхищает объемностью. Тут и персональный характер, и социальный тип, и символ.
Бесу-искусителю остается лишь набираться опыта. Тем более, что, справедливости ради будь сказано, не всякого у нас искусишь деньгами. Бывают более утонченные искушения: славой, властью. Но и это не самый изысканный искус. А вот сознанием своей избранности, отмеченности свыше, вознесенности над толпой — это да! Так высоколобого Дачника (его действительно утонченно сыграл засл. арт. Украины Сергей Поляков) искушает призрак Черного монаха (Валерий Жуков), нашептывая, как относительны на самом деле гениальность и безумие...
И впрямь все относительно на этом смиренном погосте! Самовластная Жизнь вторгается сюда напролом, непрошено и буйно, так же, как непрошено и нежданно врывается к людям Смерть. Всепобеждающая сила жизни воплощена в образе немой прачки Аксиньи, честной давалки, самозабвенно пляшущей на кладбище в грозу, прижимая к груди младенца. Она одна не пугается молний, ее одну не пробивает при этом вспоминать о грехах, ибо ей, в блаженстве нищей духом, просто неведомы «грех» и «праведность».
Эта роль в исполнении Нелли Чуран — изюминка спектакля, его душевное средоточие. Актрисой любуешься, от ее органики дух захватывает. Аксинья непобедимо витальна. В ней животная сила, животная грация, животная доверчивость. Прачка, в сущности, юродивая. Кстати, юродивый и святой — не синонимы. В русском почитании юродивых проглядывает языческая дикость — тоже явление витальное...
В образе Аксиньи — надежда... «как бы» надежда! Аксинья — сама жизнь. Вот такая вот: слепая в своей органике, цепкая, буйная... сама себя не осознающая, но нескончаемо воспроизводящаяся. Словом: «Будем жить!»?..
...Многие роли хотелось бы здесь отметить, чего просто не позволяет газетная площадь. Убойно правдоподобна кладбищенская Бабка (тоже подворовывающая: цветочки с могил) — Ирина Токарчук. Жена следователя Анна Филипповна в подаче Ольги Салтыковой — просто-таки собирательный образ описанных Чеховым стервозных дур в турнюрах, и сыграно это тонко, с изяществом. Комична гротескная пара «старосветских помещиков» — заслуженные артисты Украины Анатолий Антонюк и Юлия Скарга; а почему пришлось тут нырнуть в другого классика — оттого, что, судя по акценту «щаспосмотрым», наш добродушный, авантюрный и жлобоватый Помещик явный малоросс...
Я не говорю, что постановка идеальна: есть в ней и ритмические сбои — к примеру, сценка «Налим» предлагает много невнятной возни. Но в общем — внятность мысли, точная уместность вспомогательных приемов и верно взятая, неукоснительно выдержанная интонация сообщают спектаклю Елены Пушкиной философскую глубину. Когда в финале, после лунного затмения, грянет выстрел и под пафосное «многая лета» народ потянется в часовню, то, право же, слеза прошибет: вот для чего все-таки дана она нам, жизнь такая?..
Тина Арсеньева