|
|
   |
В том, как пианист Владимир Лазаревич Саксонский выходит на сцену Одесской филармонии, чувствуется особое достоинство. Неторопливость, горделивая осанка. Чуть позже понимаешь: он несёт в себе музыку, он боится её расплескать, ему не до суетного заигрывания с публикой. А после концерта — приходит догадка, что тут не только личное достоинство музыканта, выходящего на сцену уже более полувека, но достоинство самой Музыки.
Владимир Саксонский — один из первого поколения учеников Людмилы Наумовны Гинзбург — представитель славной фортепианной школы Генриха Нейгауза. Той самой, к которой принадлежит и Рихтер. А это — обязывает. Для меня исполнительское творчество Саксонского — в некотором роде эталон. Увы, нет пророка в своём отечестве — мы, пожалуй, недооцениваем мастера, высокий уровень его исполнительской культуры. Традиции живы — покуда им кто-то следует, покуда кто-то их наполняет своей живой кровью. Именно это делает Владимир Саксонский.
Вечер фортепианной и вокальной музыки носил несколько удивившее меня название «Мечты и звуки» (так назывался первый сборничек стихотворений Некрасова). Оказывается, всё дело в некрасовских строчках: «Мечты крылатой воплощеньем обязан им, учителям». Учителю, Людмиле Наумовне Гинзбург, вскоре исполнилось бы 90 — и это была дань её памяти, первое приношение к её юбилею.
Звучит Анданте Людвига ван Бетховена. Нет тут бурности бетховенского гения — очень скромная звуковая ткань, спокойный темп, и Саксонский играет как будто бы очень просто, но чрезвычайно вдумчиво. Эта простота — дорогого стоит! И я вдруг начинаю понимать, что годы не только нечто отнимают у музыканта, но и ещё больше дают ему. Дают новую глубину постижения музыки, дают мудрость. Неторопливые звуки, нехитрая мелодия... И нужно вслушаться, чтобы войти в этот мир, наполниться его классической ясностью, полнотой преходящего мгновения. Саксонский и играет классично, чеканя форму, выдерживая ровный темп, как бы показывая нам с разных сторон скромную, неброскую драгоценность, красоту которой мы можем, будучи невнимательными, и не разглядеть. Так же играет он и бетховенское Рондо. Никакого форсирования звука, лёгкость и игривость, наслаждение от ещё и ещё раз проводимой мелодии...
В этом мире ясной классики хочется пребывать бесконечно. Но мы переходим к Рахманинову. «Вокализ». Каждая нотка поёт — но отчего слышится нам глубокая печаль? «Юмореска» — из не столь уж часто исполняемых произведений, и в ней юмор разве что в форме... Для Саксонского Рахманинов — композитор прежде всего трагический. Даже хрестоматийные две прелюдии он исполняет с чувством меры, не форсируя эмоций, не грохоча... Каждая нотка на ладони. Безупречность формы. Так играла Людмила Наумовна Гинзбург.
Бетховен — без, так сказать, «бетховенщины»! Рахманинов — без «рахманиновщины», без педалирования мощи и эмоционального «раздрызга». И даже Шопен у Саксонского — не «больной» и чрезмерно хрупкий, а вполне здоровый. В Полонезе ми бемоль мажор пианист чётко артикулирует ритм и развёртывает музыкальную ткань во всём её ошеломляющем богатстве — произведение, как бы очищенное от наслоений и удалённое от нас во времени, превращается в сияющий кристалл. Пианист транслирует в зал не эмоции авторов (что было бы легче всего), но гармонию и красоту целого.
Второе отделение было отдано вокалу — Саксонский аккомпанировал лауреату международных конкурсов, солисту Одесской филармонии Владиславу Гараю. Аккомпанировал великолепно! Роман Бродавко (который с большим тактом вёл концерт) объяснил этот «сюжетный ход» концертной программы так: Людмила Наумовна Гинзбург очень любила аккомпанировать своей сестре, замечательной камерной певице Галине Литовченко. Это дань и её памяти. Что ж, следует быть благодарными — мы услышали прекрасные образцы русского романса. Чайковский, Рахманинов и даже не часто вспоминаемые Рейнгольд Глиэр и Шапорин. А на бис Владимир Саксонский снова сел за рояль, и зазвучали... вальсы Штрауса («Венские вечера» — прекрасная транскрипция Грюнфельда). Что ж, пианист может играть и так — легко, вдохновенно, виртуозно... Как будто бы годы не в счёт. Но мне хотелось бы слышать большие программы пианиста, в которых он будет играть Баха, Бетховена и многое другое, — и в трактовке этих произведений снова проявятся те черты, которыми сегодня отмечено его творчество. Мудрая сдержанность. Классичность. Глубина.
Илья РЕЙДЕРМАН.