|
|
   |
Странное дело, когда я рассматриваю полотна этих художников, которые лишь по случайному стечению обстоятельств продаются в Одессе не в каком-нибудь солидном художественном салоне, а на уличном вернисаже у Спасо-Преображенского собора, там, где предлагают прохожим свои рисунки и забавные поделки самодеятельные мастера, со мной происходит нечто необъяснимое.
Мне начинает казаться, будто не плещется у подножия бронзового Воронцова, в ста метрах отсюда, шумный сквер; не галдит неумолчно детвора; не скрежещет то и дело по тесной Преображенской старенький трамвай, а обступает меня прозрачная тишина, пронизанная одиноким, жалобным пением дудука. Жаль, что я не могу подкрепить свои слова низким, чуть дрожащим звуком этого поразительного инструмента, чтобы вам стало ясно, какие чувства одолевают меня рядом с небольшого размера картинами, написанными энергично, сильно, на пределе эмоций, радостно и вместе с тем чуть печально; немного торжественно и отчасти сурово, как и приличествует национальной армянской живописи.
Художники, Саша и Манвел, носят одну фамилию. Оба Торуняны. Они — родные братья. И это для людей, хорошо знакомых с закавказскими нравами, многое в их чрезвычайно обособленной жизни вдали от родины объясняет. И то, отчего они держатся в стороне от города, раньше — в Егоровке, а теперь — в Шабо. Почему, хоть и тиражируют десятка полтора давно разработанных сюжетов, нельзя сказать, что пишут они на потребу туристам, которые возле их стенда не переводятся. И отчего в общении несуетны, лишних слов не тратят и далеко не всякое предложение порисовать для заработка принимают сразу и безоговорочно.
Не менее важно и то, что оба, используя разные техники (Саша — живописец, а Манвел тяготеет к гобелену), исповедуют в искусстве общие идеалы. На первый взгляд, может показаться, что для них главное — декоративность. Однако это верно лишь в том смысле, что их выставка под открытым небом выглядит, да и, в буквальном смысле слова, является своеобразным окном в далекий отсюда мир; в иное измерение, где горы, луга, реки и небеса свиваются в магическом круговороте; где краски нестерпимо жарки; где старики, мужчины, женщины в расцвете сил и даже дети, философичны и мудры; где птицы и цветы внимают скрипке так, будто способны распознать таинственную суть мелодии. Это их Армения, их земля обетованная, которая переживает нынче не лучшие времена, но оторваться от которой они не могут, как бы далеко ни заносила художников судьба.
Пытаться передать мотивы их бесчисленных вариаций на темы утраченной, но не забытой родины было бы совершенно бесполезным занятием. Из того, что на этих, жадно, быстро написанных чудодейственным, мгновенно высыхающим, способным передать любые цветовые нюансы акрилом, чередуются в разных композиционных решениях одни и те же многоцветные сюжеты, ничего не вытекает. Сколько бы они ни повторялись -— ландшафты вольных пространств; многослойные пейзажи селений, рассеченных узкими улочками; дороги с непременными возками, на которых медленно кочуют с места на место люди, чья жизнь подчинена велению высших сил; сивобородые музыканты со скрипкою или дудкой, которые то ли играют, то ли проповедуют всему сущему, — сколько бы раз художники ни обращались к ним в живописном полотне или гобелене, каждый из них сохраняет свою первозданность, словно написан или соткан впервые.
И вот, что интересно. Здесь не напрашивается аналогии, скажем, с М. Сарьяном или другими выдающимися мастерами из Армении, чьи краски ослепительны, насыщены энергией. Это удивительно, но сама манера, в которой написаны эти маленькие, светоносные работы; стремительность летящего, а порою спиралевидного мазка; плотность красочного слоя; вольное обращение с перспективой вызывают в памяти полотна безудержного Ван-Гога, как если бы их авторы черпали из того же источника. И безумно хочется, чтобы все это когда-либо было тщательно отобрано и повторено в масле, рассчитанном на долгие годы созерцания и восторга.
Мне могут сказать, что я слишком увлечен творчеством братьев Торунянов. Возможно. Но я не одинок. Их работы разлетаются по миру. Но не как образцы, так называемого, «аэропортовского искусства», рассчитанного на непритязательных туристов. Они оседают в коллекциях подлинных ценителей живописи, которые провидят большое будущее братьев, конечно, если карта ляжет, и точно так же, как я, слышат рядом с ними низкое, тревожное пение старинной флейты — дудука.
Валерий Барановский