|
|
   |
В рамках празднования своего пятилетия Музей современного искусства Одессы (Французский бульвар, 8) представляет выставку, посвященную 75-летию Михаила
Черешни.
Чудесным способом работала сама судьба: подсказка Евгения Михайловича Голубовского, содействие коллекционеров и друзей Михаила Черешни — и вот 18 произведений художника составили ретроспективную выставку за пятьдесят лет! Застенчивость, скромность — черта характера Михаила Черешни. Он не кричит о себе, он ничего и никогда не просил. Миша вспоминает, что как-то, работая в монументальном цехе знаменитого Худфонда, он выполнил очередной «заказ» (витраж), и ему предложили поддержку при вступлении в СХ, но спросили, один ли он делал эту работу. Миша честно ответил, что работал он вместе с Леней Маноле, а уж у Лени с Союзом художников были особые отношения! Так вопрос о членстве в СХ и повис в воздухе...
Но работы Черешни уже тогда разлетались по миру, по частным коллекциям. И только благодаря нынешней выставке можно разглядеть, какой художник живет среди нас! Кто-то из посетителей сказал, что видит истоки южнорусской школы. Спешу заметить, что уж слишком отдаленно слышна тут южнорусская гамма. Вспомнить хотя бы пейзаж, который был написан в 1962 году. Матросский переулок (ныне Воронцовский), наполненный светом, солнцем, восторгом, — это от импрессионистов. По работам видно, как сильно Черешня влюблялся в творчество того или иного художника, но никогда не опускался до подражательства.
Моня, Миша, Мишель, как любовно называет его в своем романе Ефим Ярошевский, выбрал себе путь внутреннего совершенства, который провел его по омутам и вершинам прошедшего века, оставляя в душе неизгладимые следы. Любимым жанром Черешни является автопортрет. Художник как бы говорит себе: «А ну, давай посмотрим, что же ты сегодня из себя представляешь?». И дает совершенно честный ответ, ни в коей мере не льстя себе.
Льющаяся линия одного из портретов скорее от Модильяни и (благодаря последнему) Боттичелли, а по жесткости отношения к себе — от Хаима Сутина. Это понятно, ведь после «Грековки» Миша Черешня продолжил обучение в «Мухинке» (ныне снова Училище барона Штиглица), в Ленинграде. В этом высшем художественно-промышленном училище любили одесситов за их подготовку, за их трепетное отношение к искусству, за жадность к знаниям. Миша окончил факультет монументальной живописи в лучшие времена — шестидесятые годы. И вот удивительно, воспитанники этого училища никогда не были социально ориентированными. Никогда те, кто обучался в Ленинграде (может, за очень редким исключением) не могли стать сами себе менеджерами. Но с книгой под мышкой встретить их было немудрено.
Таким я помню и Моню, который частенько направлялся домой из малюсенького магазинчика поэзии, выходившего на остановку девятого троллейбуса на площади Мартыновского, с очаровательной хозяйкой, — из островка свободы, из книжного магазина, что был на Дерибасовской, ныряя в знаменитый «Куяльник», а потом в свой двор на той же Дерибасовской. Путь был трудным: на этом отрезке было нужно и напоить Колю Новикова, и «поговорить за искусство» с любителями живописи, и пообщаться с Хрущиком или Сычом...
Миша и тогда был немногословен и крайне застенчив, зачастую избегал шумных компаний, таким он остался до сих пор. А вот товарищем, щедрым и понимающим, он был всегда. Сосредоточенность на внутреннем мире сочетается в Черешне с желанием познания ближнего, но делает он это тонко, неназойливо. Вот только внимательный взгляд его иногда выдает. Миша как бы строит макет своего мира, подбирая материал извне.
Его работы периода восьмидесятых фигуративны, но сложны по своей эмоциональной нагрузке. Он своего лирического героя, эмоцию которого несет цвет, поселяет внутри не всегда гармоничного для него (героя) пространства и наблюдает за их отношениями. Получаются порой очень напряженные произведения, сюрреалистические, особое мнение об этом мире. И даже в портрете дочери, написанном с такой любовью, ощущается напряжение между нежной, светящейся нотой ее личной лазури и сгущающейся синевой пространства: как тревога за нее. Отношение внутреннего и внешнего, человека и его бытия, пропущенное сквозь собственную душу и выраженное в цвете, — вот основа его творчества, поэтому в каждой его работе, даже в самой маленькой, есть глубина. Глубина вдумчивого художника!
В этой связи натюрморт с вазой на окне видится мне очень символичным. Пространство окна, драпировка, уходящая с правого угла влево, готовая упасть, как занавес в последнем акте, и ваза с полуживым цветком, и цвет мистический, минорный. Не символ ли это нашего существования, не прощание ли с какой-то жизненной вехой или мечтой? А за окном-то провал, неизвестность, которую ощущаешь до дрожи в спине, до вспыхивания лиловых искр в глазах. Мало произведений, где такими скупыми средствами сказано так много. Разве что икона. Это подтверждает напряженную работу духа, которая происходит в художнике, ему же, ну, совершенно не хочется вас ни пугать, ни угождать вам.
Он пишет потому, что не писать не может, и тогда, когда не может не писать. Как истинный талант. Да и фамилия «Черешня» — предполагает некую жесткость под внешней сочной оболочкой, внутреннюю тайну, включенность в Вечность. Долгой тебе и твоим произведениям жизни, Миша Черешня!
Галя Маркелова. Фото Олега Владимирского