|
|
   |
(К 110-летию со дня рождения Сергея Есенина)
3 октября 1895 года в селе Константиново Рязанской губернии, в самом сердце России, в семье крестьянина Александра Никитича Есенина родился сын, которому суждено было стать великим русским поэтом — Сергеем Александровичем Есениным.
Наиболее точно охарактеризовал суть души Есенина, суть его поэтического, человеческого, гражданского характера, а, следовательно, суть его творчества Корнелий Зелинский: «В строках Есенина — словно бьется обнаженное человеческое сердце». Эта душевная открытость, сверхэмоциональность, сердечная искренность, когда автор абсолютно ничего: ни радости, ни боли, ни счастья, ни безысходного горя, — не скрывает от своего читателя примечательнейшие черты есенинской лирики, а он, конечно, прежде всего — лирик.
Душевный мир Сергея Есенина — мир остро парадоксальный, неординарный, полный контрастных чувств, переданных через контрастные образы. В его стихах постоянно живут рядом мотивы поэтичности и хулиганства. Эти, казалось бы, с первого взгляда, несовместимые понятия для Есенина — тождественны. Истинному поэту чужды скучная правильность суждений и поступков, их выверенность приказами застывшего, холодного, трезвого разума. Да, его лад мыслей, чувств, его способ жизни часто граничат с хулиганством (конечно, эмоционально обостренный образ!), которое трактуется поэтом как полная раскованность, как внутренняя свобода, которая всегда выше свободы внешней. Есенин в своей поэтической самохарактеристике не стыдится слов, казалось бы, низких, уничижительных. Но в этом — опять же — его сверхискренность, полнейшая открытость души перед читателем:
Дождик мокрыми метлами чистит
Ивняковый помет по лугам.
Плюйся, ветер, охапками листьев —
Я такой же, как ты, хулиган...
В таких знаковых для него стихотворениях, как «По-осеннему кычет сова», «Не жалею, не зову, не плачу», живут рядом боль, вызванная тем, что ощущаешь уход своей душевной молодости, и вера в юность (но это — юность для других, не для тебя, отсюда — и постоянная острая боль); мотивы неминуемого умирания и одновременно благословения всему живущему, вечной красоты жизни:
Я теперь скупее стал в желаньях,
Жизнь моя, иль ты приснилась мне?
Словно я весенней гулкой ранью
Проскакал на розовом коне.
Сергей Есенин в пределах одного стихотворения часто выражал целый комплекс противоречивых чувств, которые, однако, в совокупности представляли целостный, неординарный характер. В его стихотворении «Все живое особой метой» — боль, и отвага, и гордость, и ироничность, и душевная тонкость, идущая в паре с силой, непокорностью судьбе.
Подлинно полифоничное стихотворение «Мы теперь уходим понемногу», посвященное памяти друга — Ширяевца. История создания его такова. Холодная и голодная Москва начала 20-х. Есенин и его друг живут в огромной, но неотапливаемой барской квартире. И вот два интеллигента, чтобы обогреть себя, сберечь жизнь, топят печурку массивными томами Шекспира. И все же от холода и недоедания Ширяевец умирает. На кладбище по промозглой, промерзшей Москве его везут в тележке, в которую впряжены две клячи. А провожают покойного в последний путь лишь Сергей да две женщины, которые дарили Ширяевцу тепло своих тел и своих душ. И вот, вернувшись с этих трагичнейших похорон, Есенин пишет:
Мы теперь уходим понемногу
В ту страну, где тишь и благодать.
Может быть, и скоро мне в дорогу
Бренные пожитки собирать.
Богатейший комплекс противоречивых чувств заложен в стихотворении. Прежде всего, это естественная боль, глубочайшая тоска, вызванные неминуемостью смерти:
Перед этим сонмом уходящих
Я не в силах скрыть своей тоски.
Но их сменяет чувство счастья жить на этой прекрасной и угрюмой земле, ощущать ее красоту, уметь радоваться всем жизненным радостям, любить все многообразие этого мира:
Много дум я в тишине продумал,
Много песен про себя сложил,
И на этой на земле угрюмой
Счастлив тем, что я дышал и жил.
Счастлив тем, что целовал я женщин,
Мял цветы, валялся на траве
И зверье, как братьев наших меньших,
Никогда не бил по голове.
Жизнь Сергея Есенина, сложная, нелегкая, со всеми ее бытовыми, семейными неурядицами, с чрезмерным увлечением богемной обстановкой, в том числе и губившим его алкоголем, а вместе с тем — с неприятием униформности, ханжества коммунистической морали рождала и стихи, которые бывает даже страшно читать и тем более цитировать пред массовым читателем. Это стихи из цикла «Москва кабацкая» типа «Снова пьют здесь, дерутся и плачут», «Сыпь, гармоника», «Пой же, пой». Подчеркнутая, намеренная грубость в характеристике женщины, с которой поэта связывают лишь рюмка («Пей со мною, паршивая сука, Пей со мной»), «простыня да кровать», но вместе с тем понимание того, что она все же — «мой последний, единственный друг»; поиск счастья в любви и найденная в ней «гибель», когда эта любовь оценивается как «зараза», как «чума», — вот драматичнейший, сложный комплекс переживаний, чувств. Но особенно значимо для понимания души поэта, болящей и глубоко ранимой, то, что свои самые нелицеприятные, откровенно грубые характеристики он обрывает выстраданным, глубоко человечным обращением к любимой:
К вашей своре собачьей
Пора простыть.
Дорогая, я плачу,
Прости!.. Прости...
А другое стихотворение он завершает отрицанием самых пессимистических заявлений, выраженных в прямо нецензурной форме, и утверждением своей веры в будущее, в то, что он будет жить по-новому:
Не умру я, мой друг, никогда.
И это написано за три года до самоубийства, до предсмертного стихотворения, написанного кровью и завершающегося прощальным, откровенно трагическим, хотя и мужественно сдержанным, обращением:
До свиданья, друг мой, без руки и слова,
Не грусти и не печаль бровей, —
В этой жизни умереть не ново,
Но и жить, конечно, не новей.
При всей неоднозначности, сложности, противоречивости духовного мира поэта он раскрывается перед нами своими лучшими чертами в исполненной нежности, искреннейшей любви интимной лирике. В ней звучат мотивы прощания с изматывающими душу хулиганством, богемностью, духовного обновления, которые дарит поэту любимая:
Заметался пожар голубой,
Позабылись родимые дали.
В первый раз я запел про любовь,
В первый раз отрекаюсь скандалить.
Я б навеки забыл кабаки
И стихи бы писать забросил,
Только б тонкой касаться руки
И волос твоих цветом в осень.
Есенин поэтизирует и физическую красоту любимой, акцентируя на тех деталях ее, через которые раскрываются одновременно духовная чистота, нежность, близость, родство их душ:
Дорогая, сядем рядом,
Поглядим в глаза друг другу,
Я хочу под кротким взглядом
Слушать чувственную вьюгу.
А в «Персидских мотивах» привлекают поэтизация чувства человека, сбросившего с себя рабские оковы, чувство внутренней свободы и открытой любви, знающей всю полноту выражения чувства, не сдерживаемого ханжескими нормами официальной морали:
Мы в России девушек весенних
На цепи не держим, как собак,
Поцелуям учимся без денег,
Без кинжальных хитростей и драк.
(«Улеглась моя былая рана»).
Глубочайшей нежности исполнены и строки, посвященные самому дорогому, самому близкому человеку — матери:
Ты одна мне помощь и отрада,
Ты одна мне несказанный свет.
И России — самой большой, самой искренной, беззаветной любви Сергея Есенина — России, певцом которой он был всю жизнь и остался им для нас навсегда:
Спит ковыль. Равнина дорогая,
И свинцовой свежести полынь.
Никакая родина другая
Не вольет мне в грудь мою теплынь.
Сверхискренность была законом есенинской поэзии. Ее он ценил выше всех политических, всех социальных идеалов и требований. Творчество подчинено было у него лишь совести поэта как высшему нравственному закону. Именно эта верность законам собственного творчества, своему человеческому, творческому «я», эта подкупающая искренность — залог вечной актуальности, бессмертия поэзии Сергея Есенина.
Евгений ПРИСОВСКИЙ.
Доктор филологических наук, профессор Одесского национального университета им. И. И. Мечникова.