|
|
   |
Эту мастерскую на верхнем этаже дома художников на улице Большой Арнаутской, 1 я знаю с 70-х годов прошлого столетия. Ее занимали народный художник СССР Михаил Михайлович Божий и его сын Святослав. Малоподвижный мэтр, за всю жизнь не устроивший ни одной персональной выставки, охотно показывал завершенные работы коллегам, друзьям сына.
Как это происходило? О «походе» в мастерскую договаривались заранее, чтобы Ольга Петровна, жена Божия, подготовила презентацию. В мастерской обычно стояли 2—3 мольберта, над которыми колдовали отец и сын. Они отодвигались в глубину, тщательно занавешивались. Ни другие полотна, ни палитры, ни какие-либо предметы и вещи не должны были отвлекать внимание. Показываемая работа также закрывалась куском материи. Кресло для гостя развернуто в противоположную сторону.
Преодолев с помощью перил и одного костыля крутые пролеты лестницы в другом подъезде здания, Михаил Михайлович усаживал в кресло гостя. А сам за его спиной возился у мольберта: выбирал выгодное освещение — сантиметровыми изменениями положения плоскости холста и треножника. Наконец становился рядом, после паузы разрешал повернуться, следя, чтобы кресло не сместилось в сторону. Затем отходил так, чтобы мог видеть и саму картину, и гостя, его выражение лица, смещения взгляда...
Здесь я восхищался трехчастевой пушкинской сюитой, был посвящен в поиски окончательного варианта самого драматического сюжета «Пушкин и Анна Керн». Прощание. В первом варианте они сидели на скамейке рядом, глядя друг другу в глаза. Далее мизансцена менялась: Керн сидит, а поэт уже поднялся, свидание и объяснения закончены. И окончательная версия: Пушкин, сложив руки на груди, стоит уже за скамейкой, вопрошающе-ревниво смотря на адресатку одного из самых известных своих лирических стихотворений. Керн сидит в профиль к зрителю, сложив на коленях руки, не поднимает глаз. На одеждах пары, разделенной спинкой скамейки (или судьбой?), играют блики лунного света, пробивающегося сквозь кроны высоких деревьев. Драматическая мизансцена в парковом пейзаже!
Буду честным до конца: однажды Михаил Божий позвал в мастерскую и показал необычный пейзаж. Панорама Днепра, зеленые дали, на самой вершине кручи — сидящий старик-кобзарь с бандурой на коленях. До сих пор помню, что внятно изложить свои впечатления не смог. Наверное, смущала непривычная «гегемония» горизонтали — как на снимках из космоса, схожесть с театральной декорацией или с эскизом части панорамы, если бы таковую создали в Каневе, вблизи могилы Шевченко. И до сегодня чувствую нехватку словесного инструментария при «контакте» с изображениями природы, говоря по-нынешнему — окружающей среды. И позволю себе добавить: у Божия-старшего вынужденно не было систематической пленэрной практики из-за инвалидности.
Уже в новом столетии я вновь раза три побывал в знакомой мастерской. Ее хозяином уже был Владимир Николаевич Литвиненко, чья земная жизнь окончилась в первый майский день прошлого года. Об этом художнике был наслышан: его козыри — пейзажной «масти». В урбанистике, в подаче городской среды — создает самодостаточные, полноценные картины, а не «дорабатывает» этюды. Не предполагали ознакомление с авторским запасником новые приходы на верхотуру дома №1. Владимир Александрович и его близкие были озабочены изданием солидного альбома наследия тестя (отца, дедушки), родоначальника целой династии художников — Николая Андреевича Шелюто. Впрочем, мой издательский и журналистский опыт напрямую не был использован, но в парочке критических ситуаций я был востребованным. Итог — знакомство с крепким профессионалом, сторонящимся публичной суеты, устремления попасть на выставочные карусели.
У Владимира Николаевича в Одессе было всего три персональные выставки, все — вне пределов солидных музейных площадок и собственного зала областной организации Союза художников Украины.
Благодарен судьбе, что не оказался в отъезде в 2009 году, когда была представлена коллекция Литвиненко (оказалось, последний раз при его жизни) в NT-art-галерее. К началу открытия в помещении было уже тесновато. И тут ко мне подбежала опаздывающая тележурналистка с просьбой сказать хоть несколько слов об увиденном. С помощью оператора мы освободили уголочек для съемки, и я неожиданно связно заговорил о пейзажах Литвиненко. Продолжил, стоя вполоборота к камере. Через минуту-полторы тележурналистка показала жестами, что нужно повернуться к камере. Завершающие пару фраз я произносил, заметив боковым зрением прислушивающегося к импровизационному комментарию героя вернисажа. Последовавшее рукопожатие было последним — через неполных два года художник-отшельник умер.
Недавно вышедший альбом, его иллюстративная и фактологическая наполненность дают возможность сформулировать первые комплексные оценки наследия Владимира Литвиненко, недооцененного ранее искусствоведами, местной и всеукраинской печатью. Наиболее обстоятельными являются публикация Владимира Кабаченко в журнале «Образотворче мистецтво» (№1, 2009 г.) и его же вступительная статья в альбоме. Вот начало и конец большого абзаца из предисловия: «Срiблясте золото й золотаве срiбло» одеського мiського середовища, за визначенням митця, є темою його творчих пошукiв. Пiднесене сприйняття природного довкiлля, мерехтiння спекотного повiтря, розрiджена сутiнь зимових ранкiв й плетиво голого гiлля пульсують у колористичнiй полiфонiї останнiх творiв Володимира Литвиненка. За словами художника, живопис є безкiнечним шляхом в д о с к о н а л е н н я, вдосконалення майстерностi, вдосконалення особистого сприйняття i розумiння навколишнього свiту, та й, врештi, особистостi...». И концовка: «У колi пейзажних мотивiв Литвиненка iснують географiчно сталi центри тяжiння, до яких вiн повертається протягом усього життя...» Этим центром, кроме творческого полюса — Одессы, были городок Ромны на Сумщине, где прошли детские и юношеские годы будущего художника, Крым и, 20 недавних лет, — село Тымково Кодымского района Одесской области. Да, немало картин было создано в Греции, Италии, Франции, Канаде, США (девяностые годы минувшего столетия). Но вся зарубежная живописная литвиненкиана там и осталась — виртуозная живопись украинца разошлась с аукционов. Остались только каталоги тамошние, подтверждающие слова Эмиля Золя о пейзаже: «Произведение искусства — это уголок мироздания, увиденный через темперамент». Добавим — темперамент зрелого и самобытного живописца.
В Одессе работы Литвиненко почему-то не жаловали коллекционеры. А вот Анатолий Дымчук не проглядел наработки мастера, даже за рубежом перекупал живопись земляка. Исполать вам, прозорливец и патриот! Надо надеяться, что и оставшимся у родственников полотнам, как драгоценным винам, придет черед.
Особенно пейзажам Владимира Николаевича. Ведь «пейзаж не бывает случайным», как высказался поэт. Пейзаж может быть, правда, неудачно «отредактированным» деятельностью человека. Кисть же художника может сохранить красоту мира надолго.
Анатолий Глущак