|
|
   |
Как уже было отмечено, три кинофильма, представленные на втором ОМКФ (о двух из них мы писали в предыдущих номерах), оказались любопытны тем, что ненамеренно составили трилогию «о загадочной русской душе». Если фильм Сергея Лозницы «Счастье мое» бесстрашно обнажает суицидально-деструктивный аспект этой души, которому народы обязаны ужасами ГУЛАГа, то «Двое» Анатолия Матешко (производство Украина — Россия) и «Громозека» Владимира Котта (Россия) — составили паритетную альтернативу исследованию С. Лозницы, выявляя иные ипостаси этой амбивалентной души, кладезя взаимоисключающих начал...
С первого кадра — крупного плана парня в овчинном полушубке, лузгающего семечки, в слепяще-контрастном, каком-то потусторонне-мистерийном освещении, на девственном снежном фоне — явно: «Восхождение» Ларисы Шепитько, фильм-шок нашей (и Анатолия Матешко) юности, режиссер фильма «Двое» проштудировал досконально. И оператор картины «Двое» Василий Бородин шагает в снеговой след оператора «Восхождения» Владимира Чухнова — с поправкой на новые возможности технологий. Пластически фильм «Двое» решен блистательно: он, в отличие от «Восхождения», цветной, но цвет нивелирован так, что изображение выглядит черно-белым, причем отнюдь не благодаря снеговой фактуре, и лишь мгновениями цвет прорывается то капелькой крови на снегу, то сполохом взрыва. Как этого удалось достичь, спросить было не у кого, фильм представил продюсер Сурен Балаян, а технологии не его компетенция. Остается предположить компьютер...
Декларативная цитатность кинофильма А. Матешко вызывает улыбку, но улыбку добрую. «Двое» — фильм в своем роде феноменальный: тот случай, когда энергетика личности автора, истовость его творческого посыла прорывают тупик ситуации, в которой «уже все сказано». Когда талант (а он из области иррационального и недоказуемого) преодолевает стереотипы (кино — искусство массовое, и всякая его формальная находка немедля идет в тираж), заставляя поистертый прием заиграть новыми гранями. Заметим: событием на уровне «Восхождения» фильм «Двое» не станет, но появление его очень своевременно.
Анатолий Матешко без комплексов эксплуатирует фабульные блоки «скованные одной цепью» (ненависть — взаимовыручка) и «двое» (конфликт мужского и женского). Фабула скреплена каноничным приемом кино: погоней. Две переплетающиеся коллизии составили авантюрную повествовательную линию. Партизан Алексей Бурьян конвоирует к своим «языка» с его шифровальным аппаратом, а их преследуют немецкий офицер и фройляйн-ефрейтор-кинолог с умной овчаркой. «Фамилия наша Бурьян. Нас не сеют, мы сами растем. Но тебе не понять», — говорит парень пленнику-немцу. Вокруг — былинный зимний лес.
В Алексее (Андрей Мерзликин) без труда читаешь фольклорный набор качеств русского (не узкотитульно, а от слова Русь) солдата. Он в буран выживет и спасет (что русскому здорово, то немцу смерть), горазд кашу из топора сварганить, пулю-дуру обдурит. Пристальный, исподлобья, поистине волчий, чуть ироничный взгляд этого диковатого хлопца позволяет предположить в нем горожанина, у которого, как говаривал Жеглов, десять классов на лбу написаны, но который не что иное, как городская ипостась неунывающего и неумирающего Теркина (он же Васков). Взаимоотношения Алексея с пленным врагом Хербертом (Маркус Беккер), тоже парнем «из образованных», — тонкий, глубокий, лишенный дидактики сюжет антагонизма-партнерства. Кстати, разработку подобной коллизии мы помним по «Созвездию Быка» П. Тодоровского.
Психологически тонок и наполнен подтекстами отыгранный с богатейшей нюансировкой дуэт преследователей — Райнера (аллюзия-то, братцы) и Анны: Сергея Калантая и Олеси Власовой. На филигранных актерских работах и держится эта безыскусная баллада, в которой, по законам сего жанра, характеров нет и быть не может, и, тем не менее, актеры одушевляют и одухотворяют фольклорные матрицы. Анатолий Матешко, что называется, умер в актере, при всей броскости фактуры своего фильма.
Пафос фильма направлен, и небезуспешно, на то, чтобы реабилитировать базовую мифологему, на которой зиждилось единство трех однокоренных славянских народов: Великую Победу. И, вместе с мифологемой, восстановить нашу убитую двадцатилетием разоблачений самооценку. Мы вспоминаем, и верим, и воодушевляемся. Создатели фильма «Двое» не мудрствуют. Война — священная, ярость — благородная, месть — праведная, «наши» — братья. Милость к падшим у этих победителей в крови, их же кровью оплаченная (а вспомните-ка «Войну и мир»!). И долг, и чувство чести при них (а «Белую гвардию» помните?). И при чем тут заградотряды!
Народ, он же общество, не жилец без героического мифа. Без такового бытие народное — кишение взаимопоедающих простейших. Что и явлено в фильме С. Лозницы «Счастье мое»: нравственная дезориентация, одичание как результат системной и безальтернативной разоблачительной работы на протяжении двух десятилетий. Не исключено, что и умело направленной. Да, Россия побывала «империей зла»... но зла ли только? Да, русская душа склонна к эксцессам саморазрушения... но откуда есть пошла великая русская культура и почему «культовый» Ларс фон Триер молится на Тарковского?
Фильм «Двое» обретается в контексте этих непростых вопросов. «Двое» А. Матешко — не открытие, но хорошее кино. Смотреть его надо в «упряжке» с фильмом «Счастье мое», как равновесную выкладку.
Тина Арсеньева