|
|
   |
Вспомнилась строка Пастернака. Музыка Шопена прорывается сквозь преграды, установленные нашими здравыми соображениями пользы и удобства, она воистину «поверх барьеров», она, как поток, врывающийся в будни и расшвыривающий всё мелкое, бытовое... Но для этого еще исполнитель должен «не искать выгод» и быть столь же безоглядно щедрым. Именно таков Сергей Терентьев. Солист Одесской филармонии, артист «без званий и наград». Просто Музыкант.
Нарушив последовательность, начну с Шопена, который исполнялся на концерте 3 октября во втором отделении, — с Концерта № 2 фа минор для фортепиано с оркестром. Камерным оркестром Одесской филармонии вдохновенно дирижировал его бессменный художественный руководитель Игорь Шаврук.
Шопену всего только двадцать лет, и он влюблён. Но это — лишь житейские мотивировки, которые вряд ли вполне объясняют живое чудо его музыки. А чудо — в преображении жизни: в превращении обычного нашего существования — в Бытие. Такая ликующая радость бытия — разве что ещё у Моцарта. Но здесь она как бы ещё более свободна и стихийна. И — громогласна! Вторая часть — и звуки фортепиано словно бы возникают в чёрной бархатной тишине ночи. Такое тихое счастье. Такая гармония! Та самая, о которой писал Пушкин: «порой опять гармонией упьюсь»... Двадцатый век — дисгармоничен. Но ведь и в дисгармонии — хотя бы воспоминание о гармонии? А век двадцать первый — кажется, лишил нас даже тоски по гармонии. Мы слышим просто красивую музыку, под которую можно чувствовать себя комфортно, поудобнее усевшись в кресле...
Гармония Шопена — это гармония космоса. Как, каким образом Терентьев даёт нам всё это почувствовать? Я не знаю. Это за пределами любой фортепианной техники. И когда публика, неистовствуя, кричала «браво», Терентьев снова подошёл к роялю и заиграл — уже без оркестра. Опять Шопен. Не в первый раз слышу, как он «бисирует» Шопеном — и не устаю поражаться, настолько это совершенно. И настолько адекватно гению Шопена. Каждый звук — кристален? Хрустален? Чистота и прозрачность, которые позволяют как бы транслировать внутренний свет. Можно как угодно верно и технически безупречно воспроизводить написанные ноты. И мы будем наслаждаться лишь внешней поверхностью музыки, её блеском и мелодичностью. Своего рода аналог картинки в глянцевом журнале. А чудо, которое совершает Терентьев, и которое неописуемо, в том, чтобы ноты попали в такт дыханию — не физическому, а душевному дыханию.
...А в первом отделении Терентьев преподнёс нам сюрприз, исполнив юношескую сонату П. И. Чайковского до диез минор. Она редко исполняется — я слушал её впервые. Умение познакомить нас с «незаигранной», как бы незнакомой музыкой — тоже дорогого стоит. Никаких хрестоматийных красот. Никаких внешних эффектов. Но Терентьев «реанимирует», оживляет забытое произведение — и делает это благодаря погружению в глубь этой музыки. И мы слышим — это Чайковский, это гений, ещё не узнанный...
Терентьев играет очень неторопливо, вслушиваясь в каждую ноту, — и очень, я бы сказал, интимно, доверительно. Никаких бурных эмоций — но атмосфера тихого очарования. Естественность — как черта русского гения. Тут, что называется, всё — из души, всё — задушевно.
На протяжении двух частей мы пребываем в этой стихии, а в третьей части как бы конструируется некая подвижная «музыкальная игрушка». Эта часть могла бы быть и отдельной концертной пьесой. И лишь четвёртая часть нас несколько расхолаживает — бурные пассажи кажутся не совсем обеспеченными подлинными эмоциями, чуточку формальными. И становится ясной причина не слишком большой популярности этого юношеского произведения. Но зато — благодаря Терентьеву — теперь думаешь: как же исполнители до сих не замечали всех замечательных достоинств этой музыки?
Среди чрезвычайно ярких впечатлений бурно начавшегося концертного сезона это не забудется.
Илья Рейдерман