|
|
   |
В Израиле в городе Ришон-ли-Цион отмечает свой 80-летний юбилей «вечный одессит» Марк Хромой.
Две книги его рассказов о родном городе вышли в Одессе. Редактировала их тоже живущая в Израиле Белла Кердман — наша бывшая сотрудница, а ныне постоянный автор «Вечерней Одессы». Она же написала замечательный очерк о Марке (Максе) Хромом, который вышел в израильской русскоязычной газете «Окна» под заголовком «Хорошая квартира». Она рассказала о том, как остался завзятым одесситом человек, уже более чем тридцать лет живущий в Израиле, успешный глава крепкого (нивроку) семейного клана, дед почти не говорящих уже по-русски внуков и прадед ивритоязычных правнуков. Он и его жена Майя стали меценатами, хозяевами открытого хлебосольного дома, в котором бывают многие актеры, художники, писатели, как местные, так и гости из постсоветского пространства. «Тут я назову несколько имен навскидку, пишет Кердман, — всех перечислить все равно нет возможности: Алиса Фрейндлих, Елена Образцова, Константин Райкин, Вероника Долина, Никитины Татьяна и Сергей, Эфраим Селла, Роман Виктюк, Эльдар Рязанов и т.д. Очерк о Максе и Майе Хромых (их счастливому браку более полувека) я назвала «Хорошая квартира» — аллюзией булгаковской «нехорошей»...
Одесситы — и в Одессе, и в разных странах — с восторгом встретили и первую, и вторую книгу Хромого, отмечают удивительный одесский язык, наблюдательность автора, находят в ней своих знакомых, а некоторые и себя, поражаются тому, как память может с добрым юмором восстановить события давно прошедших дней...
Поздравляя Марка Хромого с замечательным юбилеем, мы желаем ему еще многих лет счастливой творческой жизни и благополучия всем обитателям и гостям его хорошей квартиры!
И публикуем один из рассказов юбиляра.
Марк Хромой
Рассказ
Именно так говорили в Одессе моего детства: «морожено».
Мои дедушка Янкель и бабушка Белла жили на Островидова, 66. Там был огромный двор, даже два совмещённых двора с двумя подъездами, один из которых был закрыт и завален каким-то старым барахлом.
Жили они на третьем этаже, в маленькой комнатушке с большим шкафом, в котором бабушка перед пасхой хранила мацу. Рядом стояла кровать и было окно, выходившее в соседний двор. И еще там были швейная машина «Зингер» и стол, на котором дедушка Янкель отглаживал своё шитьё: он был портной.
Дед размахивал большим угольным утюгом, из которого вылетали искры, набирал в рот воду и брызгал на материю, но иногда ошибался и попадал в нас, стоящих рядом, вызывая визг и смех. Мы любили смотреть, как он перешивает вещи старших внуков на младших.
Дедушка Янкель был очень добрым, мы никогда не слышали от него громкого слова. Работая, он напевал: «от азой нейт а шнайдер»... Мы не знали языка идиш, на нём редко говорили родители — только когда не хотели, чтобы мы поняли, о чём разговор. Но вот, песня запала в память.
Когда бабушка выходила на кухню, дед подмигивал нам, и говорил шепотом: «Быстро!». Мы вскакивали в шкаф и, стараясь не хрустеть, лакомились мацой. Возвратившись, она спрашивала: «Янкель, где дети»? «Я знаю? Может они пошли поиграть», — отвечал он. «А в нашем шкафу снова завелись мыши», — вздыхала бабушка, будто не понимая, кто там хрустит.
Дорогие мои дедушка Янкель и бабушка Белла! Я сам уже прадед, но остался вашим любящим внуком, благословенна будь память о вас!
Когда собиралась семья за общим столом, никто не хотел садиться рядом с бабой Беллой. Наша дорогая бабушка имела обыкновение досолить немного суп. Она набирала жменю соли, немного бросала в свою тарелку, а остальное — в тарелку сидящего рядом, под его возмущенные возгласы и хохот остальных.
Когда старики приходили на Греческую, 24, где мы жили на четвертом этаже, я и сестра сбегали вниз и помогали им подняться по лестнице. Бабушка всегда что-то приносила. Говорила маме: это Меир прислал, а это от Иосифа (они были мамиными братьями). Проверив содержимое нашего кухонного шкафчика, вынимала, как ей казалось, излишки, приговаривая: «Тебе столько не нужно. Это пойдёт Меиру, это Иосифу». Таким путём баба Белла производила перераспределение между своими детьми.
Семья у Якова с Беллой была дружной. Старшая дочь Ева с семьёй жила в Звенигороде. Борис с семьёй — в Днепропетровске. Самый младший, «мезинкер» Пиня жил и работал в Одесской области, в еврейском колхозе — директором школы. Его любили все: школьники, их родители, учителя, колхозники и даже начальство. Помимо своей работы, он писал статьи и рассказы на языке идиш, печатался в еврейской прессе, тогда она еще существовала. Его уважала и любила одесская пишущая братия.
Свадьбу Пини устраивали в колхозе, всем колхозом. И вместе с родственниками на эту свадьбу отправились в село его друзья и знакомые. Ехать нужно было поездом до полустанка, где стоянка была две минуты, а оттуда до места на подводах. Компания в вагоне собралась весёлая, шумная. Перекликались между собой, шутили, смеялись...
Но главный номер, по-одесски сказать, выдала наша бабушка Белла. Добрейшая бабушка решила привезти гостинцы детям в колхоз. Она купила много порций «морожена» (тогда его продавали в вафлях, без упаковки), сложила всё в наволочку от подушки, и с этим багажом села в поезд. На мои настойчивые просьбы дать мне, ну хотя бы одну порцию, она отвечала, что я живу в городе и имею это удовольствие часто, а там, в колхозе, дети его не имеют. Лично меня она не убедила. Во-первых, мороженого много, во-вторых, я не виноват, что те дети не имеют удовольствия. Меня поддержало большинство наших попутчиков. Но бабушка была непреклонна.
Трагикомедия началась вскоре после отправки поезда. В вагоне было не холодно, и бабушкина наволочка стала угрожающе размякать. Бабушка тоже смягчилась: ладно, мол, на тебе порцию. Но не тут-то было: мне расхотелось! Из наволочки что-то начало капать. «Но ты же так просил! — настаивала бабушка. — С каких это пор ты перестал хотеть морожено?». В вагоне пошли смешки. В это время сидевшая рядом с ней тётя Нина, жена Иосифа, взвизгнула, увидев на своём новом пальто большое белое пятно. Она вскочила с места, поскользнувшись на лужице, которая образовалась на полу, и, потеряв равновесие, уперлась рукой в окончательно размокшую наволочку, из которой брызнула липкая жижа. В вагоне уже не смеялись — там стоял гомерический хохот. Не смешно было только тёте Нине и бабушке. Мне стало жалко бабушку, и я ей сказал: «Ладно, вернёмся в Одессу, можешь купить мне мороженое, я его съем».
Когда поезд остановился на полустанке, и вся весёлая компания вывалилась из вагона, в наволочке у бабушки оставались лишь размокшие вафли, которые она выбросила вместе с наволочкой.
Запряженные в подводы лошади ожидали нас на перроне. С песнями и смехом весёлый караван направился в колхоз. На свадьбу нашего Пини.
Кто тогда мог знать, что через короткое время большинство из этой прекрасной компании погибнет в сталинско-ежовских застенках. Что бабушка Белла и дедушка Янкель будут зверски убиты в Доманёвском гетто. А мамин брат Пиня Штейнберг погибнет во фронтовом Новороссийске...
Марк Хромой