|
|
   |
Летом этого года меня, как писателя-мариниста пригласили на встречу с ветеранской организацией одесских китобоев.
Когда-то в советские времена китобои были гордостью Одессы. С первых послевоенных лет они уходили на промысел в далекую холодную Антарктику на китобойной флотилии «Слава». Сама китобаза и китобойные суда были пригнаны в Одессу из поверженной фашистской Германии. А позже, когда флотилия по своему техническому состоянию пришла в негодность, на Николаевском судостроительном заводе были построены две новые китобойные флотилии. Одна была названа «Советская Россия», а другая — «Советская Украина». «Советская Россия» ушла работать на Дальний Восток, а «Советская Украина» была приписана к Одессе.
Каждую осень китобои уходили в Антарктику на свой нелегкий промысел, который длился 8—9 месяцев. И каждое возвращение китобоев в Одессу было настоящим праздником города.
Когда «Советская Украина» кильватерным строем медленно входила в Одесский порт, где на причалах с огромными букетами цветов встречали ее друзья и родственники, не только причалы порта были полны встречающих, но и на склонах Приморского бульвара и даже на крышах близстоящих домов было полно народа. На вошедшей в порт китобазе был виден огромный транспарант «Здравствуй, любимая Родина!».
После швартовки китобазы к родному причалу, на котором были построены трибуны, где китобоев ожидало все руководство города, капитан-директор «Советской Украины» Алексей Николаевич Соляник сходил на берег и докладывал первому секретарю Одесского обкома партии о выполнении китобоями государственных планов, а потом, поднявшись на трибуну, приветствовал одесситов и благодарил за торжественную встречу.
Три дня город праздновал возвращение этих отважных людей. Во всех одесских дворах, где жили китобои, стояли накрытые столы, за которыми сидели не только соседи возвратившегося из Антарктики китобоя, но даже прохожие, случайно оказавшиеся у этого двора.
В те советские времена китобои были настолько в почете, что им даже была посвящена оперетта «Белая акация», музыку для которой написал знаменитый композитор Исаак Дунаевский. Одна из песен «Белой акации» стала гимном Одессы. А на Одесской мэрии куранты каждый час отбивают мелодию из этого гимна.
Плавая третьим механиком на танкере «Херсон», я два раза ходил в Антарктику и видел, как в тяжелейших условиях охотились на китов мои земляки. Мы привозили китобоям почту, дизельное топливо, живой скот — свиней и овец, — которых они забивали на китобазе. А в обратный рейс мы брали в танки китовый жир. И каждый наш приход в Антарктику тоже был для китобоев праздником.
Моя встреча с ветеранами «Советской Украины» происходила на улице Левитана в кафе с громким названием «Пафос». Народу собралось немало. С китобоями пришли не только их взрослые дети, но и внуки. Выступая перед китобоями, я рассказал о многолетней литературной работе и о том, что несколько раз бывал в Антарктике и видел, каким адским был труд этих людей.
После моего выступления среди многих вопросов был и такой: «С какими интересными людьми приходилось встречаться в дальних плаваниях?»
Встреч было много. Запомнились не все. Одной из главных была моя встреча с артистами Московского театра им. Вахтангова.
Одно время я плавал старшим механиком на пассажирском теплоходе «Украина». Работали мы на Ближневосточной линии Одесса—Бейрут. И однажды, возвращаясь в Одессу, зашли в порт Фамагуста на Кипре, где к нам на борт поднялись московские артисты, гастроли которых проходили на этом острове. Имена этих артистов, известные по кинофильмам, гремели по всему Советскому Союзу: Михаил Ульянов, Юрий Яковлев, Василий Лановой, Юлия Борисова, Андрей Мягков, Надежда Румянцева, Владимир Этуш.
Когда вышли в море, вечером, капитан «Украины» Борис Саввич Кисов устроил для наших гостей банкет, на который капитан пригласил и меня. За накрытым столом мне посчастливилось сидеть между Михаилом Ульяновым и Василием Лановым. Честно говоря, они больше налегали на коньяк, чем на разговоры со мной. Но сам факт этой встречи запомнился мне надолго.
А вторая запомнившаяся встреча состоялась не так давно во время моей поездки в Израиль. В Иерусалиме живут мои друзья, которые и пригласили меня в гости. Между Одессой и Хайфой ходил пассажирский теплоход «Дмитрий Шостакович». На борту судна я встретил своего старого друга Михаила Изаксона, с которым после окончания мореходной школы мы вместе плавали кочегарами на пароходе «Курск». Узнав, что из Хайфы я должен ехать в Иерусалим, Михаил предложил мне сначала посетить Тель-Авив, где жил его брат, который будет встречать его в Хайфе. «Посидим, поговорим, поужинаем, — сказал Михаил, — а утром уедешь в Иерусалим».
После встречи в Хайфе и знакомства с братом Михаила и его женой, мы поехали к ним домой, где меня представили отцу Михаила. Ему было 80 лет, звали его Арон Моисеевич.
После ужина он отозвал меня в сторону, усадил перед собой и спросил с типичным одесским акцентом: «Так где вы живете в Одессе?». Я сказал: «На Черемушках». Старик вздохнул, вытер платком выступившие слезы и тихо проговорил: «А я жил на Костецкой. Вы знаете, где это?».
— Конечно, на Молдаванке!
И он опять вздохнул: «Да, это на моей Молдаванке, где я прожил всю жизнь, пока эти двое (он кивнул в сторону брата Михаила и его жены) не затащили меня сюда. Вы не знаете, зачем мне это нужно? У нас во дворе тоже хватало евреев. Но, помимо евреев, кого там только не было: и болгары, и поляки. Я уже не говорю про русских и украинцев! И все мы жили как одна семья. Если у кого-то именины — во дворе ставили столы, и эти именины отмечал весь двор. А про свадьбы и рождения детей — уже и говорить нечего. У нас во дворе жил один китобой, и когда он возвращался со своей Антарктики — во дворе гуляла вся Костецкая. В этом дворе я родился и жил до самого отъезда сюда. Вы не знаете, зачем мне было ехать?».
В таком тоне наша беседа длилась почти всю ночь. Хотя жена Михаила, постелив мне в другой комнате, крикнула старику: «Арон Моисеевич, перестаньте морочить человеку голову. Отпустите его спать!».
Но старик, взяв меня за руку, попросил: «Посидите еще немножко, я смотрю, вы умеет слушать. Меня же здесь никто не слушает. И когда я начинаю вздыхать по своей родной Костецкой, они думают, что я сошел с ума. Чем тебе здесь плохо? — спрашивает Михаил. Я молчу, но про себя думаю, что мне, таки да, плохо. Когда вернетесь в Одессу, пойдите, пожалуйста, на Костецкую, в двенадцатый номер, просто войдите во двор и скажите этому двору: «Я привез привет от старого Арона». И дайте мне честное слово, что вы это сделаете».
Вот такой у меня был ночной разговор во время поездки в Израиль. Вернувшись в Одессу, я выполнил просьбу старика. Я вошел в этот старый одесский двор, где бегали дети, где в углу двора четверо в пропотевших майках мужчин шумно играли в домино, и где какая-то женщина, идя очевидно с «Привоза» с двумя тяжелыми сумками, наполненными овощами и фруктами, кричала в открытое на втором этаже окно: «Коля, имей совесть, выйди и помоги!».
Я стоял в этом дворе и думал: «Что бы сказал, глядя на все это, старый Арон Моисеевич, живущий далеко-далеко».
Вот о чем говорил я на встрече со старыми «просоленными» одесскими китобоями.
Аркадий Хасин