|
|
   |
Сложно представить Одессу без ее памятников, ставших неотъемлемой частью городского облика. Ну и, тем более, представить иной образ Дюка. Решение, более подходящее по форме и содержанию, чем то, каким увидел своего бронзового героя скульптор академик Иван Мартос, невозможно в принципе.
Благородная простота и тихая величавость шествующего Дюка завораживают зрителя. Хартия, или попросту свиток, зажатый в его левой руке, — символ будущих свершений, а кроме того, «есть атрибут великих подвигов и добродетелей», писал создатель памятника, намекая нам, за что короновал Дюка лавровым венком.
Безусловным успехом герцога Ришелье за одиннадцать лет одесской жизни стало как раз то, что француз удачно сформировал лицо Одессы, заложив стилистический канон всего дальнейшего ее архитектурного убранства. Любое чуждое вкрапление очередного многоэтажного «хита» на городские улицы тут же вносит диссонанс в гармонию Одессы. Тем же оборачивается и снос исторических зданий.
Вкусы одесского Дюка разделяли первые архитекторы молодого города — Франсуа Шаль, Андрей Шостак, Жуст Гаюи, Авраам Мельников, Тома де Томон, Франц и Джованни (Иван) Фраполли, Викентий Ванрезант, утвердив своими творениями стиль возвышенного классицизма. В этом и кроется причина того, что и сам бронзовый Дюк, созданный гением скульптора Ивана Мартоса, стал произведением изящного, легкого неоклассического стиля. И навсегда — визитной карточкой Одессы.
Мартос познакомился с Франческо Фраполли, тем самым, что создал в Одессе первый оперный театр. От него впервые услышал о расцветающем городе, еще не ведая о том дне, когда уже новый хозяин Одессы граф Воронцов окончательно выберет создателя бронзового Дюка. В Одессу Мартос так никогда и не приедет. Старость заключит скульптора в четыре стены. Мартос в ту пору уже не решался на дальние поездки по состоянию здоровья.
Ко времени знакомства с графом Воронцовым талантливые руки Мартоса создали монументы и многосложные барельефы, а также статуи святых угодников Казанского собора, задуманного тем же Фраполли. Пристрастие архитектора к колоннам подтверждают известные одесские строения. Фантазия и труд Мартоса отразились в лепных украшениях дворцов в Царском Селе и Павловске, динамичной статуе незадачливого Актеона для Большого каскада Петергофа. И сама мраморная императрица Екатерина Вторая вышла из мастерской ваятеля в зал заседаний московского дворянского собрания.
Крупнейшего мастера своего времени сделает окончательно известным памятник К. Минину и Д. Пожарскому в Москве. И в этом монументальном творении нашли свое отражение его эстетические пристрастия. В народном памятнике вновь зазвучат античные мотивы, — уже по той причине, что отливать известную плетеную обувку в бронзу было бы нелепо.
Среди монументальных нижегородцев, жертвующих ополчению оружие и доспехи, можно разглядеть и фигуру самого скульптора: римский патриций, облаченный в тогу, совершая родительский подвиг, ведет своих сыновей в собранное для похода войско. Профильный портрет Мартоса исполнил его ученик Самуил Гальберг, добившись, как утверждали современники, поразительного сходства.
Гражданское подвижничество и тога в работах Мартоса становятся неразлучными. Сюжет барельефа, придуманный Мартосом, окажется пророческим.
Натурой скульптору служили его сыновья, один из которых — Алексей — позже сражался в армии Кутузова, а второй — Никита — погиб от рук наполеоновских солдат уже во Франции. На тыльную сторону памятника Мартос поместил табличку с лаконичной надписью, достойной простого мастерового: «Сочинил и изваял Иоанн Петрович Мартос родом из Ични».
Дядя Мартоса был сотником ичнянской сотни, потомком лубенского полкового судьи. Прославился искусной резьбой по дереву, как и его брат, отец скульптора. Иконостас церкви местечка Ични, что на Черниговщине, и ее деревянные лики, оживающие в случайных лучах солнца, поражали тамошних прихожан своей живой пластикой.
Биография Мартоса, изложенная в многочисленных публикациях, поражает своими несуразными датами и неточностями, а часто и откровенными вымыслами. Причин тому много. В одних жизнеописаниях прослеживается стремление сделать Мартоса истинно русским, в других авторы не хотят согласиться, что скульптор — украинец, и уводят след его предков к каталонским равнинам. Есть, мол, в Испании город Мартос.
В подобной версии можно заподозрить и злой умысел. Нельзя допустить, чтобы «неотечественный» потомок козаков, осаждавших Москву вместе с поляками, вошел в историю как создатель культового памятника на Красной площади?
Мартос — и шляхтич, и литвин, и грек. Но скульптор, судя по переписке, всегда помнил о своих родовых корнях. Во времена учебы Мартоса всех тянуло к антикам в Рим. Его профессиональное мастерство знания анатомии еще до приезда в столицу Италии находилось на недосягаемом и в наше время уровне. В римской академии Мартос пользовался советами известного художника, теоретика классической живописи Рафаэля Менгса. Верно и то, что в Риме Иван научился рубить мрамор у итальянского скульптора Альбачини, реставратора античной скульптуры. Таким образом, в творчестве Мартоса еще больше укрепился тот самый идеал, заметный во всех его работах.
При том, что творения Ивана Мартоса хорошо узнаваемы, его имя незаслуженно обделено широкой известностью. На одном одесском сайте ему, особо не вдаваясь в подробности, уже навесили ярлык такого себе «придворного скульптора».
За свою продолжительную творческую жизнь выдающийся мастер был удостоен чести создать памятники трех императоров — Павла I, Александра I и Николая I. Цари доверяли ему самые ответственные работы по увековечению знаменательных событий истории.
Почти пятьдесят лет жизни Мартос отдал Академии художеств, в том числе на посту ректора, воспитал полсотни талантливых продолжателей своего дела, стал признанным в мире скульптором-монументалистом. Роль пронырливого служки светилу скульптуры не к лицу. Об этом бы и нужно помнить тем, кто пытается перенести «понятия» из нашей жизни в прошлое.
В Одессе о Мартосе просто- напросто не помнят, а сам знаменитый Дюк производит впечатление «бесхозного» творения. Отсюда и слухи о том, что создатель знаменитого памятника всего лишь фикция.
В социуме его следы якобы не отслеживаются, в архивах (какая жалость!) не нашлось ни договора, ни чеков, ни расписок, подтверждающих акт создания одесского бронзового градоначальника. Тот, кто их без труда нашел, выдвигает Мартосу обвинения в… прижимистости. Современники же отзываются о скульпторе как о добром и щедром бессребренике. Достаточно такого факта, что после смерти жены все ее многочисленные родственники продолжали жить в доме мастера. Мартос женится на своей горничной, чтобы та после конфликта с дочерьми не осталась без куска хлеба и на улице.
Стоящий на площади Фош в корсиканской столице Аяччо мраморный Бонапарт в образе неуклюжего римского полководца тоже оказался вовлеченным в интригу с одесским памятником. Наш Дюк якобы точная копия этого подарка дяди императора, кардинала Феше, корсиканцам. Бойкие доморощенные блогеры вновь задаются мучительным вопросом — а не плагиат ли это часом?
На сторонах постамента — подозрительно похожие на одесские барельефы, аллегорически изображающие Победу, Добродетель, Мир и Благоразумие. Как известно, именно этого качества частенько недоставало Наполеону, как и многим нашим современникам, находящим схожесть в непохожем. На постамент Дюка помещены совсем другие аллегории — Правосудие, Торговля и Земледелие.
Одесский Дюк облачен в тогу. Всякое копание в том, к какой прослойке римского общества ее следует отнести, выглядит надуманно — Мартос уводит одежду римских патрициев из привычного исторического контекста, показывая тем самым, что его мраморные и бронзовые герои принадлежат вечности и по этой причине лишены примет своего времени.
Тот факт, что антика от начала и до конца вела Мартоса по творческой тропе, доказывает горельеф генерал-фельдмаршала Румянцева в Киево-Печерской лавре: венок на голове, тога и…хартия в руке. Лавр, как в старину, так и сейчас — символ бессмертия, но также триумфа, победы и успеха. Горельеф старше одесского Дюка на двадцать лет. Со временем классицизм Мартоса времен первых творческих взлетов окончательно приобретет налет римской античности.
Цепочка рассуждений о плагиате непременно приведет к мысли, что все триумфальные арки мира не что иное, как копии парижских ворот Сен-Мартен. Тогда и памятник графу Воронцову на одесской Соборке с зеркальной точностью повторяет статую его племянника, сына родной сестры Михаила Семеновича Екатерины, по иронии судьбы — британского министра обороны времен Крымской войны графа Сиднея Герберта Ли, стоящего в задумчивой позе перед мемориалом погибшим в Крымской войне гвардейцам, что на знаковой лондонской Пикадилли?
Проектом памятника графу Воронцову занимался известный мюнхенский скульптор Фридрих Бруггер. Оба исторических персонажа одеты в мантии и возвышаются на одинаковых постаментах. Выходит, британский скульптор безнаказанно позаимствовал целые фрагменты для племянника у одесского дяди, при этом ничем не рискуя, поскольку покойный Брюггер уже не мог пожаловаться в суд за нарушение авторских прав?
Тогда и статуи времен Рима, где все его герои в туниках и тогах, сплошной плагиат, как и все недавние, связанные с «мужиком в пальто». А «медные всадники» на крепких скакунах, разбросанные по всему миру? Как быть с ними? В том же Аяччо на площади де Голля молодой Наполеон предстает всадником в окружении стоящих братьев — Иосифа, Люсьена, Луи и Жерома. Все они одеты, как под копирку, в римские одежды.
Горячие одесские блогеры неоднократно объявляли тревогу — мало того, что Дюк практически копия, так это еще и «договорняк»! Подобная скользкая мыслишка, что называется в духе нашего времени, способна замутить не одну голову. Известно, что корсиканская статуя была изготовлена на шестом году девятнадцатого века в Риме «кавалером Массимилиано», скульптором Франческо Лабурером, ставшим за несколько лет до появления Дюка в Одессе президентом римской Академии святого Луки. Авторы этой догадки хотят подвести нас к мысли о том, что академик Мартос нанял в подмастерья именитого итальянского коллегу, поделив с ним гонорар? Как видим, тут какой-то подвох! Или экзотические рассуждения? А, возможно, и провокация!
Одесситы с полным правом могут наряжать бронзового Дюка в вышиванку. Дюк сражался при Измаиле против османов рядом с козаками Головатого, Чепиги и их шефа де Рибаса, этим же оправдывается и меч на его памятнике. Екатерининская золотая шпага — награда за взятие дунайской твердыни. К тому же, оружие на гражданскую тогу помещено по просьбе заказчиков, в том числе адъютанта герцога Стемпковского, принимавших бронзового Дюка по окончании работ и подтвердивших его сходство с оригиналом.
Можно хотя бы однажды нарядить Дюка и в мусульманский тюрбан, а равно — в чалму и даже феску. Вполне по-одесски, с юмором и, как выясняется, оправданно, потому что бронзовую фигуру одесского Дюка отливал литейных дел мастер Василий Екимов... чистейших кровей турок, взятый в плен в раннем детстве на просторах Порты.
Увековеченный скульптором Мартосом и литейщиком Екимовым великий одессит встретит еще не один век, оставаясь символом созданного им прекрасного, как дерзкая мечта, города у моря. Шепот за спиной Дюка этому не помеха.
Юлий ШАРАБАРОВ