|
|
   |
В эти дни исполняется 200 лет первому посещению Александром Сергеевичем Пушкиным Одессы. Проездом, из Крыма в Кишинев. Об этом посещении мало, что известно. К сожалению, не смогу добавить чего-либо существенного. Есть в литературе упоминания, что поэт был нездоров, его «дядька» — Никита Козлов, как мог, оберегал, заботился о нем.
Но, может быть, небезынтересны мои заметки: анализ нескольких листов Рабочих тетрадей Пушкина, предположения? Прежде позвольте привести данные из фундаментального труда М.А. Цявловского «Летопись жизни и творчества А.С. Пушкина». Он писал:
«Сентябрь, 12...14. Пушкин с Н.Н. Раевским-старшим у губернатора А.Н. Баранова. Отъезд Пушкина из Симферополя в Одессу.
Сентябрь, 12 (?) — 17 (?). Пушкин проезжает г. Перекоп (132 версты от Симферополя), Берислав (78 в. от Перекопа), губ. г. Херсон (70 в. от Берислава), Николаев (59 в. от Херсона) и приезжает в Одессу (121 в. от Николаева).
Сентябрь, 20. Отъезд Пушкина из Одессы в Кишинев».
Таким образом, по Цявловскому, Пушкин был в Одессе то ли восемь дней, то ли всего три. А далее — интересные сведения о 20 сентября, дне отъезда из Одессы, и о следующих днях:
«Сентябрь, 20. «Мне вас не жаль, года весны моей». Под черновым текстом — помета: «1820. Юрзуф. 20 сентября».
Сентябрь, 20...24. «Погасло дневное светило» (набросок стихов 32-39, доработка и переписка набело всей элегии); «Увы! зачем она блистает» (черновой набросок ст. 13-16; стихотворение адресовано предположительно Ек. Н. Раевской).
Сентябрь, 21. Пушкин проезжает ст. Бендеры (9 в. от Тирасполя), ст. Чепраджи (15 в. от Бендер), ст. Мерени (18 в. от ст. Чепраджи) и приезжает в Кишинев (25 в. от ст. Мерени).
Сентябрь, 21. Приезд Пушкина в Кишинев из Крыма. Останавливается в заезжем доме И.Н. Наумова, на углу Антоновской (№ 19) и Прункуловской ул. (дом реставрирован, и в 1947 г. в нем открыт Музей Пушкина)».
Цявловский приводит также строки переписки разных лиц, в частности, касающиеся неоднозначного восприятия первой поэмы Пушкина «Руслан и Людмила».
Так, он замечает: «Сентябрь, 14. Петербург. Н.И. Тургенев записывает в дневник: «Видно вчера я осужден был читать все интересное. В клобе после обеда читал окончание разбора Пушкина поэмы. Гнусность, глупость, какая-то злость, какая-то самонадеянность и еще глухость, и еще глупость — вот что я нашел в сем разборе. Видно, у нас в литературе, думал я, как и в политических мнениях, хорошие писатели стоят против тех же варваров, против коих стоят люди благомыслящие в мнениях гражданских и политических; дураки и хамы везде с одной стороны».
Увы, горький, но верный афоризм: «Дураки и хамы везде с одной стороны».
Известно, что поэма была начата еще в лицее в 1818 году, отрывки были опубликованы в журналах «Невский зритель» (март 1820), «Сын отечества» (1820, №№XV и XVI), отдельным изданием вышла в «Сыне отечества» в конце июля — начале августа 1820-го. Пушкин — на Кавказе, с 15 августа — в Крыму. Второе издание с предисловием автора, изъятием «наиболее рискованных мест», с рядом дополнений, из которых — с детства знакомое всем вступление «У лукоморья дуб зеленый...», вышло в 1828-м.
Сейчас хочу обратить внимание на Эпилог поэмы, приглашая заново прочесть его, датированный «26 июля 1820»:
Эпилог
Так, мира житель равнодушный,
На лоне праздной тишины,
Я славил лирою послушной
Преданья темной старины.
Я пел — и забывал обиды
Слепого счастья и врагов,
Измены ветреной Дориды
И сплетни шумные глупцов.
На крыльях вымысла носимый,
Ум улетал за край земной;
И между тем грозы незримой
Сбиралась туча надо мной!..
Я погибал... Святой хранитель
Первоначальных, бурных дней,
О дружба, нежный утешитель
Болезненной души моей!
Ты умолила непогоду;
Ты сердцу возвратила мир;
Ты сохранила мне свободу,
Кипящей младости кумир!
Забытый светом и молвою,
Далече от брегов Невы,
Теперь я вижу пред собою
Кавказа гордые главы.
Над их вершинами крутыми,
На скате каменных стремнин,
Питаюсь чувствами немыми
И чудной прелестью картин
Природы дикой и угрюмой;
Душа, как прежде, каждый час
Полна томительною думой —
Но огнь поэзии погас.
Ищу напрасно впечатлений:
Она прошла, пора стихов,
Пора любви, веселых снов,
Пора сердечных вдохновений!
Восторгов краткий день протек —
И скрылась от меня навек
Богиня тихих песнопений...
Грустный, признайтесь, эпилог!.. К счастью нашему — неосуществившийся. Но о многом повествующий умеющим слушать, слышать, чувствовать.
В связи с этим особо интересен лист Рабочих тетрадей А.С. Пушкина. Здесь — вверху три последние строки эпилога, затем, как указывает первый том: «Выписка из V песни «Ада» Данте (на итал. яз.)» и — стихи: «Увы! зачем она блистает...». Последние 4 стиха первой редакции (от: «Смотрю на все ее движенья»). Существенно: в конце листа — даты: «8 февраля 1821. Киев». Уж как-то необычно выглядит дата, заключенная в кольцо-росчерк... А дата (февраль 1821-го), как и город (Киев) очень знакомы...
Нахожу тексты выписки из «Ада» Данте:
...E quella a me: «Nessun maggior dolore
che ricordarsi del tempo felice
ne la miseria; e cio sa “l tuo dottore.
Перевод:
...И мне она: «Тот страждет высшей мукой,
Кто радостные помнит времена
В несчастии; твой вождь тому порукой.
Жестока «она», призывая в несчастии не помнить радостные времена... Последняя строка оборвана, очевидно, «вождям» здесь — не место.
Предлагаю вспомнить и стихи «Увы! зачем она блистает...»:
Увы! зачем она блистает
Минутной, нежной красотой?
Она приметно увядает
Во цвете юности живой...
Увянет! Жизнью молодою
Не долго наслаждаться ей;
Не долго радовать собою
Счастливый круг семьи своей,
Беспечной, милой остротою
Беседы наши оживлять
И тихой, ясною душою
Страдальца душу услаждать...
Спешу в волненье дум тяжелых,
Сокрыв уныние мое,
Наслушаться речей веселых
И наглядеться на нее;
Смотрю на все ее движенья,
Внимаю каждый звук речей, —
И миг единый разлученья
Ужасен для души моей.
На указанном листе — только последняя строфа. Обращаю внимание на очевидные поиски точного выражения чувств. «Краткий миг» не равен «одной минуте» (в итоге — «миг единый»), «ужасен» и «несносен» также не синонимы, «для любви» — не однозначно: «для души». Замечаю, что на обороте листа 4-го — первые строфы. И здесь немало правок. Внимание привлекает зачеркнутое «Нещастной матери своей» (изменено на: «Счастливый круг семьи своей»)
Да, судьба Софьи Алексеевны, внучки М.В. Ломоносова по матери, супруги героя Отечественной войны 1812 года Николая Николаевича Раевского, родившей 8 детей, схоронившей двоих, была нелегкой. Немало испытаний, бед пришлось переносить. Но внучка Ломоносова сумела их преодолеть.
Пишут, что Пушкин общался с С.А. Раевской «в Петербурге (1817—1820), во время совместного пребывания в Крыму (19 авг. — 5 сент. 1820) и в приезды Раевской в Кишинев (июнь 1821) и Одессу (окт. — дек. 1823)». Вероятно, стихи «Увы! зачем она блистает...» обращены к Елене Раевской (1803—1852), больной чахоткой, но прожившей почти до 50 лет и надолго пережившей Пушкина.
Но известно, что поэт нередко «переадресовывал» свои стихи. Вспоминаю и исследования А.А. Ахматовой, в частности, сопоставления строк из его писем от 2 февраля 1830 года Каролине Собаньской с образами, строками из его поэтических произведений. Рискну и я обратить внимание на слова из письма: «...А вы между тем по-прежнему прекрасны, так же, как и в день переправы или же на крестинах, когда ваши пальцы коснулись моего лба. Это прикосновение я чувствую до сих пор — прохладное, влажное. Оно обратило меня в католика. — Но вы увянете; эта красота когда-нибудь покатится вниз, как лавина. Ваша душа некоторое время еще продержится среди стольких опавших прелестей — а затем исчезнет, и никогда, быть может, моя душа, ее боязливая рабыня, не встретит ее в беспредельной вечности».
Подчеркну, что в первом, коротком письме Собаньской поэт цифру «9» — «Сегодня 9 годовщина того дня, когда я вас увидел в первый раз. Этот день решил мою судьбу...» дописал сверху, четче, чем другие строки.
Не могу не согласиться с автором работы «Пушкин в Крыму», поэтом Г.А. Шенгели, он писал: «Атмосфера легкой влюбленности, романтические мечтания и байронические флиртовые поединки, атаки «жестокого» на уравновешенное сердце девушки — вот та почва, на которой строились отношения Пушкина к девицам Раевским, введенные, конечно, в строгие рамки старинного семейного уклада, хотя и слегка расшатанного условиями экзотического путешествия».
Георгий Шенгели считает, что «...«свободная, беспечная жизнь в кругу милого семейства» слагалась для Пушкина из бесед на исторические и политические темы, из литературных разговоров, из романтически-мечтательной болтовни, из наблюдений над незаурядными индивидуальностями членов семьи Раевских — и все это на фоне легких флиртовых переживаний, осложненных более сильными и более грубыми прорывами страстной природы поэта».
«Грубые прорывы», думаю, — перебор. Думаю, все-таки не девицы Раевские владели сердцем поэта. Указанная, особо оформленная дата, место (Киев) напоминают, что 2 февраля 1821 года в Киеве поэт встретил Каролину Собаньскую. Считают, что впервые. Не уверена...
Очень жаль, что два листа, следующие за черновиком стихов «Увы! зачем она блистает...», вырваны. Они, может быть, что-то бы прояснили. На обрывке первого из вырванных листов — совершенно отчетливо вверху: «Увы...». Дальше следует запись стихов «Мне вас не жаль, года весны моей...».
М.А. Цявловский той же датой — 20 сентября 1820 года — отмечает их. Перечитаем:
Мне вас не жаль, года весны моей,
Протекшие в мечтах любви напрасной, —
Мне вас не жаль, о таинства ночей,
Воспетые цевницей сладострастной:
Мне вас не жаль, неверные друзья,
Венки пиров и чаши круговые, —
Мне вас не жаль, изменницы младые, —
Задумчивый, забав чуждаюсь я.
Но где же вы, минуты умиленья,
Младых надежд, сердечной тишины?
Где прежний жар и слезы вдохновенья?..
Придите вновь, года моей весны!
Взглянем на лист Рабочих тетрадей. Очевидно: стихи непросто дались, немало правок. Даже слово «года» не сразу «нашлось». И не могут не вспомниться куда более поздние строки:
...Я долго был пленен одною —
Но был ли я любим, и кем,
И где, и долго ли?.. зачем
Вам это знать? не в этом дело!
Что было, то прошло, то вздор;
А дело в том, что с этих пор
Во мне уж сердце охладело,
Закрылось для любви оно,
И всё в нем пусто и темно.
Никак не могу без горечи читать первые шесть строф главы четвертой «Евгения Онегина», выпущенные из текста романа в стихах, но первые четыре из них были напечатаны отдельно в журнале «Московский вестник» в октябре 1827-го, названы «Женщины. Отрывок из Евгения Онегина». Оттуда приведенные строки. А еще:
...Каким-то чистым божеством.
Владея чувствами, умом,
Она сияла совершенством.
Пред ней я таял в тишине:
Ее любовь казалась мне
Недосягаемым блаженством.
Жить, умереть у милых ног —
Иного я желать не мог.
II
То вдруг её я ненавидел,
И трепетал, и слезы лил,
С тоской и ужасом в ней видел
Созданье злобных, тайных сил;
Её пронзительные взоры,
Улыбка, голос, разговоры —
Всё было в ней отравлено,
Изменой злой напоено,
Всё в ней алкало слез и стона,
Питалось кровию моей...
Интересно, что на листе с черновиком стихов «Мне вас не жаль, года весны моей...» приведены строки французской песенки. Нашла их перевод:
Возлюбленный, которого я обожаю,
готовый покинуть меня,
еще мгновением
хотел воспользоваться;
тщетное блаженство!
Кто, когда и где напевал-наигрывал поэту эту песенку? Вряд ли когда-либо узнаем. Хотя... Может быть, «Все, что сокрыто теперь, раскроет некогда время» — Гораций (Квинт Гораций Флакк).
А главное: есть, есть связь миров! Знал Александр Сергеевич, писал в своей «Тавриде» («Ты, сердцу непонятный мрак...»): «Конечно, дух бессмертен мой»! И —
...Зачем не верить вам, поэты?
Да, тени тайною толпой
От берегов печальной Леты
Слетаются на брег земной.
Они уныло посещают
Места, где жизнь была милей,
И в сновиденьях утешают
Сердца покинутых друзей...
Они, бессмертие вкушая,
В Элизий поджидают их,
Как в праздник ждет семья родная
Замедливших гостей своих...
Кстати, у этих стихов эпиграф: «Gib meine Jugend mir zuruck!», в переводе с немецкого: «Возврати мне мою юность!».
Следуя записи М.А. Цявловского, снова обращаю внимание на стихи, написанные А.С. Пушкиным на военном бриге в Черном море. Цявловский писал:
«Август, 18. На рассвете отъезд Пушкина с Раевскими на военном бриге из Феодосии в Гурзуф. Во время переезда Пушкин сочиняет элегию «Погасло дневное светило». На каком бриге плыл Пушкин, мы не знаем. Из Примечаний: «...в Черном море плавало четыре брига: «Мингрелия», «Ахиллес», «Меркурий», «Ганимед». Таким образом, вопрос, на каком именно бриге плыл Пушкин, остается открытым».
Перечитывая эту элегию, снова обращаю внимание на строки:
...Мечта знакомая вокруг меня летает;
Я вспомнил прежних лет безумную любовь,
И все, чем я страдал, и все, что сердцу мило,
Желаний и надежд томительный обман...
...Я вас бежал, отечески края;
Я вас бежал, питомцы наслаждений,
Минутной младости минутные друзья;
И вы, наперсницы порочных заблуждений,
Которым без любви я жертвовал собой,
Покоем, славою, свободой и душой,
И вы забыты мной, изменницы младые,
Подруги тайные моей весны златыя,
И вы забыты мной... Но прежних сердца ран,
Глубоких ран любви, ничто не излечило...
Шуми, шуми, послушное ветрило,
Волнуйся подо мной, угрюмый океан.
П.И. Бартенев писал об этой элегии: «Пушкин означил ее: «Черное море. 1820. Сентябрь». А еще: «Намеки, может быть, биографического значения, находящиеся в этой Элегии, остаются для нас не понятны, и оттого мы не можем себе объяснить, почему Пушкин не захотел выставить под ней имени, a потом в собрании стихов своих 1826 года опять для прикрытия означил пьесу Подражанием Байрону. Для биографа особенно любопытно и часто весьма бывает важно следить, под какими произведениями поэт выставлял имя, и в каких, напротив, скрывал свою подпись. Эти последние большею частью содержат в себе чисто личные ощущения и задушевную думу Пушкина».
Нет, вы как хотите, но я убеждена в том, что мой Поэт в раннем юношестве пережил «безумную любовь», которая не оставляла его многие годы.
Завершая, хочу вспомнить одесского исследователя Александра Сергеевича Говорова. В одной из своих публикаций я написала: «А.С. Говоров известен мне как автор рукописи «Пушкин и Каролина Собаньская в Крыму, в Одессе и в Петербурге». В ней он, в частности, настаивает на том, что стихи Пушкина «Дорида», «К Дориде», «Нереида», «Буря», многие другие — приводит более 30 произведений — связаны с Каролиной Собаньской, что она — «амазонка, спутница верховых поездок по окрестностям Гурзуфа» летом 1820 года».
Константин Георгиевич Паустовский тепло приветствовал исследования Говорова. В Одесском литературном музее сохранилась копия письма писателя, адресованного
8 апреля 1968 г. А.С. Говорову из Кремлевской больницы: «Дорогой Александр Сергеевич! Я с радостью узнал, что Вы работаете над некоторыми деталями жизни Пушкина, в частности, его взаимоотношений с Каролиной Собаньской, т.к. этот эпизод в жизни Пушкина был забыт. Вы умело подняли большой исторический материал и воскресили образ не только Каролины и самого поэта, во всем его обаянии и прелести, но воскресили эпоху...».
У Паустовского — немало работ о Пушкине. Он — автор и пьесы «Наш современник (Пушкин)» (1949). Говоря о ней, он отмечал: «Каждый из нас, еще с детских лет, сознает, что Пушкин — рядом. Он всегда существует в нашей жизни. Но он молодеет с каждым десятилетием, и потому — он наш современник». Интересна мысль писателя: «...каждый пишущий о Пушкине имеет право создавать его биографию не только на основе внешних фактов, но и на основе всей пушкинской поэзии. Пушкин — это его поэзия, и в ней заключена, вопреки мнению некоторых пушкинистов, основная биография поэта».
А вот М.О. Гершензон писал: «Пушкин необыкновенно правдив, в самом элементарном смысле этого слова; каждый его личный стих заключает в себе автобиографическое признание совершенно реального свойства. Надо только пристально читать эти стихи и верить Пушкину».
Привычно добавлю: и очень любить его. Впрочем, одно без другого — невозможно.
И пускай было очень коротким и ничем внешне не примечательным первое посещение А.С. Пушкиным Одессы 200 лет тому назад, но жизнь, состояние его души отражены в стихах, которым также исполняется 200 лет. И я рада всех любящих поздравить с Юбилеем!
Людмила ВЛАДИМИРОВА